Переписывая прошлое: Как культура отмены мешает строить будущее - Весперини Пьер
Точно так же никому, похоже, не приходит в голову, что важно не столько читать, сколько читать хорошие книги, и уметь читать хорошо. Акт чтения как таковой не ценнее, чем акт приема пищи. Было бы нелепо радоваться, видя, что люди едят. Нужно, чтобы они ели хорошую пищу – и знали, как ее есть.
Сама по себе культура нейтральна, как и любое наследие или другой набор объектов. Важно то, что мы с ней делаем.
Культура-наследие и варварство
Насколько мне известно, Вальтер Беньямин одним из первых предъявил культуре-наследию хоть какие-то обвинения. В тезисах «О понятии истории», написанных им в Париже в начале 1940 года, за несколько месяцев до самоубийства, он сравнивает становление истории с длинным «триумфальным шествием», где «все господствующие сегодня – наследники всех, кто когда-либо победил» [11]. И даже больше. «Любой побеждавший до сего дня – среди марширующих в триумфальном шествии, в котором господствующие сегодня попирают лежащих сегодня на земле» {83}.
Эта зловещая процессия привиделась Беньямину за несколько недель до того, как немцы вступили в Париж и прошли парадом по Елисейским Полям, и центральное место в ней занимала культура. Она – трофей победителя:
«Согласно давнему и ненарушаемому обычаю, добычу тоже несут в триумфальном шествии. Добычу именуют культурными ценностями. Исторический материалист [то есть историк в терминологии Беньямина] неизбежно относится к ним как сторонний наблюдатель. Потому что все доступные его взору культурные ценности неизменно оказываются такого происхождения, о котором он не может думать без содрогания. Это наследие обязано своим существованием не только усилиям великих гениев, создававших его, но и подневольному труду их безымянных современников. Не бывает документа культуры, который не был бы в то же время документом варварства. И подобно тому, как культурные ценности не свободны от варварства, не свободен от него и процесс традиции, благодаря которому они переходили из рук в руки. Потому исторический материалист по мере возможности отстраняется от нее. Он считает своей задачей чесать историю против шерсти» {84}.
Таким образом, все великие произведения культуры своим происхождением связаны с варварством. Нет Вергилия без варварства Римской империи, нет Микеланджело без варварства папства, нет Расина без варварства абсолютной монархии. Даже отстраняясь от «победителей», «великие гении» остаются неразрывно связанными с несправедливостью мира, в котором они живут. Маркс, помимо всего прочего, прискорбным образом жил на деньги, которые ему присылал Энгельс, а тот получал средства от отцовской фабрики в Манчестере. Кроме того, Маркс использовал неоплачиваемый домашний труд своей супруги, Женни, что и позволило ему полностью посвятить себя работе. Бодлер, героически боровшийся за освобождение поэзии, заявлял в «Моем обнаженном сердце», что женщина «естественна, то есть отвратительна», и мечтательно восклицал: «Хорошенькое дельце – устроить заговор для истребления еврейского народа!» [12] А вот Элизабет Барретт Браунинг – свободная духом женщина, сбежавшая с молодым возлюбленным, поэтом Робертом Браунингом. Она никогда больше не видела своего отца. Поселившись с Робертом во Флоренции, Элизабет поддерживала борьбу итальянцев за свободу и написала «Аврору Ли» – одно из классических произведений феминистской литературы. Но откуда поступали деньги, благодаря которым она смогла позволить себе независимость? С невольничьих плантаций {85}.
Что ответить на этот текст Беньямина?
При ближайшем рассмотрении окажется, что культурные ценности не единственное свидетельство варварской сущности того или иного общества. Материальные блага повседневной жизни нередко имеют такое же происхождение. Фрукты и овощи, которые продаются по дешевке в супермаркетах, часто бывают собраны, например, в Испании или Италии работниками, чье положение сильно напоминает рабство {86}. Человек небогатый сегодня не может одеться иначе, чем в одежду, произведенную на азиатских фабриках, где условия труда зачастую бесчеловечны. Кобальт, который содержится в батареях наших смартфонов и других портативных электронных устройств, скорее всего, был добыт детьми в токсичных шахтах Конго {87}. И именно детский труд до сих пор обеспечивает шоколадную промышленность какао {88}. Если бы мы решили пользоваться только теми благами – культурными и не только, – которые производятся, так сказать, посредством «непорочного зачатия» (в моральном плане), наша жизнь стала бы крайне ограниченной. Не только из-за того, что проверку пройдут лишь очень немногие товары, но и из-за количества времени, которое придется потратить, выясняя, в каких условиях произведен каждый из них {89}.
Более того, тезис Беньямина применим к культурным ценностям со всего мира, а не только к тем, которые произведены в Европе. Египетские пирамиды, гордость африканского антиколониализма {90}, с его точки зрения могут считаться таким же «документом варварства», как Парфенон или Нотр-Дам. То же самое относится к Тадж-Махалу и храмам ацтеков, а заодно к эпосу о Гильгамеше, ведической поэзии, конфуцианской литературе и т. д.
В тезисах «О понятии истории» не сказано, какие выводы сделал Беньямин из своих наблюдений. Если культурные ценности – это документы варварства, то что с ними делать? Следует ли их отменить? Мне не верится, что Беньямин, посвятивший жизнь их изучению, сделал бы такой выбор. Даже в этом тексте он не отрицает их величия и красоты. Независимо от своего варварского происхождения, они обязаны своим существованием прежде всего тому, что он называет «усилиями великих гениев», создававших их. Просто теперь он смотрит на них как сторонний наблюдатель. Что он имеет в виду?
Отношение стороннего наблюдателя противопоставлено отношению, которое можно назвать жреческим и которое рассматривает культурные ценности как некие святыни.
Именно это жреческое отношение и представляет сегодня проблему.
Жреческое отношение
В 2015 году четыре цветные студентки Колумбийского университета опубликовали в газете Columbia Spectator письмо, в котором объяснили, что чтение «Метаморфоз» Овидия может вызывать затруднения:
«“Метаморфозы” Овидия – одно из ключевых произведений в курсе гуманитарных наук. Но, как и многие другие тексты западного канона, оно содержит провокационные (триггерные) и оскорбительные утверждения, маргинализирующие идентичность учащихся. Это произведение, состоящее из рассказов от первого и третьего лица об отвержении и угнетении, может быть трудно читать и обсуждать тем, кто пережил насилие, а также цветным студентам и выходцам из малообеспеченных семей».
К вопросу, поднятому в письме студенток, я вернусь позже {91}. Сейчас важен приводимый ими пример:
«В течение недели, посвященной изучению “Метаморфоз” Овидия, учащимся было предложено прочитать мифы о Персефоне и Дафне. Оба они содержат яркие описания изнасилования и сексуальной агрессии. Одна студентка, ставшая ранее жертвой сексуальной агрессии, рассказала, что чтение столь подробных описаний изнасилования на протяжении всего произведения стало для нее триггером. Однако, по ее словам, на занятиях преподаватель делал упор на красоту языка и великолепие образов. В результате студентка полностью выпала из обсуждения, сосредоточившись на том, чтобы сохранить самообладание. Она не чувствовала себя в безопасности среди соучеников. По окончании занятия она обратилась к преподавателю, который, по ее словам, фактически отмахнулся от нее, проигнорировав возникшие у нее сложности» {92}.
