Анри Картье-Брессон - Диалоги
Прерывистая речь Анри Картье-Брессона соответствует его нервозности. Иногда он останавливается на полуслове, потом снова начинает очень быстро говорить, возвращается к одной и той же фразе, улыбается и спрашивает: «Понимаете?» Он отказывается сообщать подробности и истории из своей жизни и добавляет, что его биографию можно найти в агентстве “Magnum”.
«Для меня, – говорит он, – фотография – это способ рисовать. Аппарат служит мне, чтобы смотреть, механическим и оптическим способом постигать очевидность. Фотография делается здесь и сейчас. Мы не имеем права манипулировать или жульничать. Мы должны постоянно бороться со временем: то, что исчезает, исчезает навсегда. Речь идёт о схватывании сиюминутного, мимолётного жеста, улыбки, которую невозможно повторить. По этой причине я очень нервный (это ужасно для моих друзей!), но только постоянное напряжение позволяет удержать реальность.
Мои фотографии – это вариации на одну и ту же тему, я кручусь вокруг предмета, как арбитр на боксёрском поединке. Мы пассивны перед движущимся миром, наш единственный момент для творчества – это 1/25‑я секунды, когда нажимаешь на кнопку, мгновение спуска, когда падает нож гильотины. Нас можно сравнить со снайперами, которые нажимают на курок.
Думать надо до и после, но никогда не во время съёмки. Наш успех зависит от живости, трезвости, умения, но всякий раз, когда фотография делается по заранее задуманному, она получается шаблонной».
Всегда без вспышки
Ивонн Баби: Каковы отношения живописи и фотографии?
Анри Картье-Брессон: Художники и фотографы имеют дело с одними и теми же правилами композиции и визуальными проблемами. На удачной фотографии, как и на картине, можно отыскать квадрат, вписанный в прямоугольник и так далее. Поэтому я люблю прямоугольный формат Leica (24 × 36). У меня страсть к геометрии, меня радует и удивляет красота организованных форм. Только так предмет приобретает всю свою полноту и серьёзность. Я никогда не обрезаю фотографии: если нужно менять кадр, значит, это плохая фотография и ничто не сможет её улучшить. Единственным возможным улучшением было бы снять ещё одну с хорошего места, в хороший момент. Мы со своими аппаратами находимся во времени, в пространстве, а в духовном смысле – ещё и лицом к лицу с предметом. Эта непосредственная комбинация кажется мне очень существенной.
Ещё для нас очень важны расстояния: они меняют соотношения элементов так же ощутимо, как меняется тональность голоса, слышного вблизи или издалека. Тем не менее в противоположность живописцу, который может работать над картиной, мы действуем инстинктивно и интуитивно, мгновенно. Мы «выхватываем» точные детали, мы аналитики; художник, напротив, действует через размышление и синтез.
Я не пользуюсь цветной фотографией, потому что на современной стадии её развития не могу полностью контролировать цвет. Мне кажется, невозможно разрешить противоречие между ценностью и цветом, бесконечно схватывая фрагменты текучей реальности. Поэтому я предпочитаю продолжать работу с чёрно-белой плёнкой: она сама по себе транспонирует. У меня никогда не было вспышки – так же, как мне никогда не приходило в голову выстрелить из револьвера во время концерта.
Одни фотографы изобретают, другие открывают. Лично мне интересны открытия: не проводить опыты и исследования, а схватывать саму жизнь. Я избегаю опасностей анекдотичности и живописности, это слишком легко и так же плохо, как чувствительность, хотя и респектабельней. По моему разумению, фотография обладает властью вызывать нечто в памяти, она не должна просто документировать. Нам следует абстрагироваться и улавливать реальность.
Фотографии может делать всякий. Я видел в “Herald Tribune“ фотографии, сделанные обезьяной, которая управлялась с Polaroid не хуже некоторых владельцев фотоаппаратов. Как раз потому, что наше ремесло доступно всем, оно и остается, несмотря на свою впечатляющую легкость, в высшей степени трудным.
Почему же вы его выбрали?
Фотографирование даёт мне непосредственный контакт с миром: я могу удерживать мир, схватывая отдельную значимую деталь. Это средство понимания и способ более интенсивного проживания. Я люблю листы контролек, где друг за другом следуют изображения, показывающие, как фотограф перемещается по жизни. Моя профессия доставляет мне огромное удовольствие, я работаю над предметом, а не для журнала. Заказы я не отвергаю. А во времена Ренессанса кто подумал бы ими пренебречь?
Недавно меня попросили проиллюстрировать ежегодный отчёт одного американского банка. Я ничего не понимаю в банках и на протяжении десяти дней фотографировал всё, что видел. Мне сказали, что мой репортаж – это повествование о «работниках с белыми воротничками». Это был лучший комплимент, потому что мне, в сущности, и хотелось воспроизвести жизнь служащих между девятью часами утра и шестью часами вечера. Я испытывал к банку такую же благодарность, какую можно питать к родителям девушки, в которую вы влюблены, за то, что они привели её в мир.
Ещё я делал репортаж о заводе “Mercedes”. Беседовал с персоналом, с инженерами и почувствовал, что могущество фирмы строится на двух понятиях: качество и традиция. Болтался однажды в гараже и увидел одного типа, он рисовал кисточкой тоненькую линию на машине 300 S.L. Я сфотографировал его и тогда понял, что прикоснулся здесь к важной точке, хорошо выражающей качество “Mercedes”. А понятие традиции я открыл благодаря рабочим, собравшимся на приём, устроенный на заводе для профессионального училища.
Когда меня спрашивают о роли фотографии в наше время, о власти изображения и так далее, я не хочу вдаваться в объяснения, только говорю, что люди, умеющие видеть, так же редки, как и люди, умеющие слышать. Очень многие думают понятиями…
Здесь Анри Картье-Брессон прерывается и говорит тише, как будто про себя: «Так прекрасно наблюдать за тем, как художник разглядывает свою картину…»
«Эй, фотограф!»
У меня нет ни «послания», ни «миссии», – продолжает он, – но есть точка зрения. Фотография – очень важное средство коммуникации, мы несём ответственность перед миллионами людей, которых затрагивают наши репортажи, распространяемые прессой. Мы не должны ни играть на понижение и недооценивать публику, ни впадать в вычурность. Живописцы идут от творчества к музею, а мы – от творчества к потреблению. Поэтому мы должны быть понятными для всех и не забывать, что в каждом живёт художник.
В 1946 году Роберт Капа, Шим, Джордж Роджер и я основали агентство “Magnum”, чтобы объединить наши фотографии. Для нас это был способ сохранить независимость и в то же время завести офис для решения коммерческих и административных вопросов. Капа подорвался на мине в Индокитае, и в тот же самый день другой мой компаньон, Вернер Бишоф, упал в пропасть в Перу. Шима убили в Суэце. Сейчас нас двадцать человек семи разных национальностей, и мы продолжаем снимать то, что происходит в мире. Мы не принадлежим к одной школе, но у нас есть общая концепция ответственности фотографа. Агентство финансируется только за счёт нашей работы, и я уверен, что когда кто-то не получает чека в конце месяца, он воспринимает это вполне нормально, принимая во внимание духовную свободу.
У нас очень незначительное ремесло. Когда мы приходим туда, где нас знают, когда нас присылает крупный журнал, нам расстилают красную дорожку; в противном случае нас принимают примерно как типа, который пришел починить сливной бачок и запросто может утащить пепельницу. К нашей профессии не слишком хорошее отношение. Нам говорят: «Эй, фотограф!», а потом приказывают: «Пришлите мне фотографии». При этом почему-то никому не приходит в голову потребовать у банкира прислать 10 000 франков, хоть он и распоряжается такими большими деньгами.
У фотографов нет определенного социального статуса, они маргиналы. Люди часто спрашивают себя, что это за смешные типы подпрыгивают вокруг них на улице.
Читая Сен-Симона
Вы сожалеете о том, что вы маргинал?
Вовсе нет. Не хочу, чтобы меня узнавали. Меня часто принимают за немца или англичанина. Если случайно тебя обнаруживают и говорят: «Это – такой-то», фотография пропала. Чудесно, что вокруг так много туристов с фотоаппаратами: благодаря им смешиваешься с толпой, и тогда можно смотреть по сторонам и работать относительно спокойно. В наши времена, склонные к раздуванию индивидуализма, мне также кажется важным, чтобы большое число фотографов обладали обычной восприимчивостью и почти анонимной внешностью. Надо быть лёгким (постоянно я ношу с собой один аппарат, а на репортажи беру только два дополнительных объектива) и подкрадываться по-волчьи: когда ловят рыбу, волн на воде не поднимают.
