Тимофей Прокопов - Жизни и смерти Михаила Арцыбашева
Крайне редко - при огромном, неисчислимом потоке статей и книг о нем критики удостаивали Арцыбашева не то чтобы похвал, а простой поддержки, в коей нуждается всякий пишущий. Все подвергалось сомнению, попрекам даже в том, что разбазаривает свой дар, тратит свое перо мастера не на то. Вот уж действительно еще одно подтверждение, что критика и критики, как и во все времена, не исключая и наше, всегда все знают, все понимают. Вот только писатели своевольничают, не слушают их, пишут свое и пишут.
Не раз пытался Арцыбашев взывать к совести этих советчиков, а однажды не выдержал и взорвался гневной тирадой. "Взгляните, - писал он, - как рабски падают ниц, когда писатель силою своего "я" вознесется горе, и с какой мстительной радостью пинают его ногами, когда он устанет и ослабеет. Взгляните, сквозь какой строй насмешек, брани и клеветы проходят они, только в том и виноватые, что Богом данные способности сделали их нужными именно этим самым пинающим, бранящим, подсиживающим и высмеивающим. Если они не нужны - не читайте, пожалуйста! Ведь мы не через участок присылаем вам свои книги! А если читаете, если без нас обойтись не можете, что же вы злобствуете?" ("По поводу одного частного письма").
К темпераментному, искреннему до бескомпромиссной прямоты слову Арцыбашева противоречивым было отношение и его собратьев по перу. Мы уже говорили об эволюции Горького в оценках его творчества. Такой же путь от резкого неприятия до полного признания и даже восхищения его талантом проделали также Д. В. Философов, А. В. Амфитеатров, 3. Н. Гиппиус...
В своей переписке дореволюционных лет, например, Горький и Амфитеатров словно соревнуются в том, кто больнее и злее выскажется об Арцыбашеве. Но вот остыли былые страсти, ушли в небытие личные обиды да неприязни, и пришло время сдержанных, объективных суждений. "Михаил Петрович Арцыбашев был большим писателем, но еще больше - "человек он был!" - читаем мы в лекции Амфитеатрова "Литература в изгнании", с которой он выступил в Миланском филологическом обществе в 1929 году. Правда, в одном Александр Валентинович продолжал упорствовать: "пресловутый "Санин", вопреки его всемирной известности, относится ко второй категории" ("не к перлам", как он уточняет). Но вот "У последней черты", по его мнению, - "уже очень значительная, исторически показательная вещь, недооцененная еще по достоинству, как, впрочем, и вообще Арцыбашев. Он из тех авторов, которых понимание возрастает чрез отдаление из эпохи в историческую перспективу: истинную оценку им дает не современность, но потомство".
Жаль, что этих провидческих слов при жизни не довелось услышать Арцыбашеву, как и многих других похвал его старых друзей и недругов.
В свое время - в отличие от Амфитеатрова - камня на камне не оставил Д. В. Философов от романа "У последней черты", написав саркастическую, памфлетную статью "Чиж и Арцыбашев" (в книге "Старое и новое". М., 1912). Но вот судьба свела и злого рецензента, и писателя под одну крышу в варшавской газете "За свободу" - свела и подружила. Не только изгнанничество, не только совместная борьба сблизили их, но и пришедшее к ним обоим понимание того, что каждый из них делал в литературе, публицистике, философии. Свою речь, произнесенную в Варшаве 7 мая 1927 года на вечере памяти М. П. Арцыбашева, Философов начал словами признания того, что однажды в пылу полемики он чуть было не отверг: "Арцыбашев был прежде всего художником. Этого не надо забывать при оценке его работы за последние, героические, годы его жизни". (Речь опубликована как предисловие ко второму тому арцыбашевских "Записок писателя". Варшава, 1927.)
"Последние, героические, годы жизни" Арцыбашева начались в 1923 году, когда писатель, доведенный, как и его многие герои, до последней черты отчаяния несправедливостями, непониманием, непризнанием его слова, вынужден был отправиться в добровольное изгнание. "Я, русский писатель, любящий свою родину искренно и просто, как любят родную мать, считал своим долгом не покинуть ее в годину тяжких бедствий. Поэтому в течение шести лет, несмотря на опасности и лишения, я оставался в России, и перед моими глазами прошла вся эпопея большевизма, с ее безумным началом и бесстыдным концом" - так начинаются его "Записки" варшавского периода. Далее он продолжает: "Я покинул родину не из страха перед террором, не потому, что боялся голодной смерти, не потому, что у меня украли имущество, и не потому, что я надеялся здесь, за границей, приобрести другое... Я покинул родину потому, что в ней воцарилось голое насилие, задавившее всякую свободу мысли и слова, превратившее весь русский народ в бессловесных рабов... Я покинул родину не для того только, чтобы бороться за нее, чтобы освободить русский народ от рабства, но прежде всего - для того, чтобы самому не быть рабом".
Не нам судить, прав был в своем решении писатель или нет. Лишенный на родине возможности говорить слово правды, которое он искренне говорил всю свою жизнь, Арцыбашев отправился в изгнание в поисках свободы. "Я не правый, не левый, не монархист, не республиканец, - писал он, - я просто русский человек, любящий свою родину" - и продолжавший любить ее до последнего своего часа. Его страстная публицистика "в истории эмиграции останется навсегда блестящею страницею - формуляром великой и незабвенной службы русскому народу" (А.В. Амфитеатров).
Уезжал он на чужбину в предчувствии, что это навсегда, что там умирать. Не знал он только одного - что жить ему оставалось всего три года, и потому больной, в нищете горячечно работал, не жалея себя, словно впереди вечность, "и сгорел в боевом пламени" (А. В. Амфитеатров).
Михаил Петрович Арцыбашев умер в Варшаве в солнечный весенний день 3 марта 1927 года. На родине журнал "Огонек" отозвался на это скорбное событие публикацией портрета писателя, а под ним - кощунственные слова, которые нам стыдно сегодня читать: "За границей умер М. П. Арцыбашев. Вряд ли кто-нибудь из русской читающей публики горевал о смерти этого столь знаменитого в свое время русского беллетриста..." {Огонек. 1927. 23 марта. э 13. С. 2.}
