Александр Амфитеатров - Женщина в общественных движениях России
VI
«Много, очень много обвиненій сыпалось на насъ со стороны г. прокурора. Относительно фактической стороны обвиненій я не буду ничего говорить, – я всѣ ихъ подтвердила на дознаніи, но относительно обвиненій меня и другихъ въ безнравственности, жестокости и пренебреженіи къ общественному мнѣнію, относительно всѣхъ этихъ обвиненій я позволю себѣ возражать и сошлюсь на то, что тотъ, кто знаетъ нашу жизнь и условія, при которыхъ намъ приходится дѣйствовать, не броситъ на насъ ни обвиненія въ безнравственности, ни обвиненія въ жестокости».
Эти спокойныя, скромныя слова русской дѣвушки-революціонерки были произнесены почти что подъ висѣлицею: это послѣднее слово подсудимой Софьи Перовской въ отвѣтъ на обвинительную рѣчь Муравьева, по дѣлу 1-го марта. Въ половинѣ девяностыхъ годовъ я имѣлъ случай познакомиться съ старымъ свитскимъ генераломъ, который допрашивалъ Перовскую. Этотъ человѣкъ пропустилъ сквозь свои руки сотни, если не тысячи, борцовъ русскаго освободительнаго движенія, смотрѣлъ на нихъ съ чиновнаго высока, равнодушно-злобно, какъ на беззащитнаго врага, подлежащаго, сколько онъ тамъ ни барахтайся, роковому, непремѣнному растоптанію. Но Перовскую онъ уважалъ.
– За что?
Генералъ долго молчалъ, потомъ признался:
– Ужъ очень она насъ презирала. Другія ненавидѣли, a эта презирала.
Мужество сознательнаго энтузіазма борьбы и презрѣнія къ врагу не оставило Перовскую до роковой петли. Ужасный экзаменъ смертной казни былъ ею выдержанъ съ безпримѣрнымъ мужествомъ. Почти неслыхавная вещь произошла: всѣ казнимые, какъ бы храбро ни встрѣчали конецъ свой, блѣднѣютъ на эшафотѣ, a Софья Перовская вдругъ загорѣлась румянцемъ, точно невѣста предъ алтаремъ.
Софья Перовская – заключительное по энергіи слово того политическаго энтузіазма, въ которомъ жила и которымъ жила женщина семидесятыхъ годовъ. Лучшую характеристику этого энтузіазма дала въ 1874 году записка испуганнаго врага – знаменитый докладъ министра юстиціи гр. Палена. Этотъ докладъ приписываетъ главный успѣхъ революціонной пропаганды «имѣющимся въ ея средѣ въ немаломъ количествѣ молодымъ женщинамъ и дѣвушкамъ», содѣйствовавшимъ «покрыть сѣтью революціонныхъ кружковъ большую половину Россіи». Изъ 23 пунктовъ пролаганды, поименованныхъ Паленомъ, 6 находились подъ руководствомъ женщинъ: Іешернъ фонъ Герцфельдъ, Субботиной, Цвѣтковой, Андреевой, Колесниковой, Брешковской, Охременко. Паленъ съ нескрываемымъ ужасомъ отмѣчаетъ факты многочисленныхъ побѣдъ революціи въ семейныхъ нѣдрахъ самыхъ, казалось бы, благонадежныхъ и монархическихъ очаговъ. «Такъ, – жалуется онъ, – жена оренбургскаго жандармскаго полковника Голоушева не только не отклоняла сына своего отъ участія въ дѣлѣ, а, напротивъ того, помогала ему совѣтами н свѣдѣніями. Такъ, весьма богатая и уже пожилая женщина, курская помѣщица Софья Субботина, не только лично вела революціонную пропаганду среди ближайшаго крестьянства, но склонила къ тому же свою воспитанницу Шатилову и дочерей, даже несовершеннолѣтнихъ, посылала доканчивать образованіе въ Цюрихъ. Такъ, дочери дѣйствптельныхъ тайныхъ совѣтниковъ., Наталья Армфельдъ, Варвара Батюшкова и Софья Перовская, дочь генералъ-маіора Софья Лешернъ фонъ Герцфельдъ и многія другія шли въ народъ, занимались полевыми поденными работами, спали вмѣстѣ съ мужиками, товарищами по работѣ, и за всѣ эти поступки, по-видимому, не только не встрѣчали порицанія со стороны своихъ родственниковъ и знакомыхъ, а, напротивъ, сочувствіе и одобреніе». По счету Палена, на 620 мужчинъ, привлеченныхъ въ 37 губерніяхъ по политическимъ дѣламъ, приходится 158 женщинъ. Это отношеніе 1:4, очень характерно, – болѣе того: оно національно, если мы вспомнимъ указанное выше 25 %, 30 %-ное отношеніе женщинъ къ мужчинамъ въ простонародныхъ бунтахъ николаевскаго времени и въ ссылкѣ за неповиновеніе помѣщичьей власти.
Женщины чайковцевъ, женщины долгушинцевъ, женщины нечаевскаго дѣла… Но первымъ политическимъ процессомъ, который потрясъ общество зрѣлищемъ именно женской революціонной готовности, остается все-таки «дѣло пятидесяти», съ шестнадцатью обвиняемыми женщинами. Изъ нихъ шесть пошло на каторгу, двѣ – въ рабочій домъ, a остальныя – въ Сибирь на поселеніе.
Глазамъ не вѣрю —
На казнь идти и гимны пѣть
И въ пасть некормленному звѣрю
Безъ содроганія глядѣть!
Это мрачное нзумленіе майковскаго Деція охватило всю старую Россію, когда предъ нею, какъ восторженно разсказываетъ Степнякъ, «лучезарныя фигуры дѣвушекъ, съ спокойнымъ взоромъ и съ дѣтски безмятежной улыбкой на устахъ, прошли туда, откуда нѣтъ возврата, гдѣ нѣтъ мѣста надеждѣ». Умирающій Некрасовъ послалъ участницамъ дѣла стихотвореніе – последній стонъ своей измученной души. Потрясенный, растерянный Полонскій явился простодушнымъ выразителемъ общественнаго смущенія, написавъ чуть ли не лучшую и самую страстную свою вещь:
Что мнѣ она? Не жена, не любовница
И не родная мнѣ дочь;
Такъ, отчего жъ ея доля проклятая
Спать не даетъ мнѣ всю ночь?
и т. п.
A Тургеневъ глубоко задумался и пріѣхалъ въ Петербургъ, чтобы присутствовать на политическомъ процессѣ Южно-русскаго рабочаго союза, отдѣленномъ отъ «дѣла пятидесяти» двумя мѣсяцами. И въ высшей степени знаменательно, что сербскій переводчикъ «Нови» не нашелъ лучшаго способа комментировать этотъ политическій романъ, какъ – приложивъ къ нему предисловіемъ послѣднее слово С. И. Бардиной. Впослѣдствіи Тургеневъ посвятилъ памяти Софьи Перовской свой знаменитый «Порогъ».
У каждаго политическаго движенія есть свои мистики. Одинъ изъ нихъ, въ глухомъ сибирскомъ городкѣ, увѣрялъ меня, что для русской женской эволюціи вообще, a для революціи въ особенности, апокалипсическое имя – Софья. Оно, дѣйствительно, чрезвычайно часто повторяется и въ боевыхъ революціонныхъ реляціяхъ: Софья Перовская, Софья Лешернъ, Софья Бардина, Софья Гинсбургъ, и въ лѣтописяхъ научнаго женскаго движенія: Софья Кавелина, Софья Ковалевская. Софьѣ Перовской, какъ террористкѣ, суждено было взять самую высокую ноту революціоннаго діапазона. Софьѣ Бардиной – выпало на долю суммировать причины, сдѣлавшія русскую женщину душою революціи. Ея знаменитое послѣднее слово на судѣ – евангеліе той «мирной культурной пропаганды», которою дышало русское освободительное движеніе до перелома, ознаменованнаго выстрѣломъ Вѣры Засуличъ. Я позволю себѣ напомнить два мѣста изъ этой общей программы, гдѣ Софья Бардина, какъ женщина, говоритъ за женщинъ:
– Относительно семьи я также не знаю: подрываетъ ли ее тотъ общественный строй, который заставляетъ женщину бросать семью и идти для скуднаго заработка на фабрику, гдѣ неминуемо развращаются и она, и ея дѣти; тотъ строй, который вынуждаетъ женщину, вслѣдствіе нищеты, бросаться въ проституцію и который даже санкціонируетъ эту проституцію, какъ явленіе законное и необходимое во всякомъ благоустроенномъ государствѣ; или подрываемъ семью мы, которые стремимся искоренить эту нищету, служащую главнѣйшей причиной всѣхъ общественныхъ бѣдствій, въ томъ числѣ и разрушенія семьи?
И – конецъ рѣчи, который хорошо и справедливо звучитъ еще и для нашихъ дней:
– Наступитъ день, когда даже и наше сонное и лѣнивое общество проснется и стыдно ему станетъ, что оно такъ долго позволяло безнаказанно топтать себя ногами, вырывать y себя своихъ братьевъ, сестеръ и дочерей и губить ихъ за одну только свободную исповѣдь своихъ убѣжденій! И тогда оно отомститъ за нашу гибель… Преслѣдуйте насъ – за вами пока матеріальная сила, господа; но за нами сила нравственная, сила историческаго прогресса, сила идеи, a идеи – увы! – на штыки не улавливаются!
Бардина, безъ ложной скромности, могла бы прибавить:
– A не улавливаютея идеи на штыки потому, что мы идемъ на штыки за идеи! И идемъ не однажды, не случайно, не мгновеннымъ порывомъ и вдохновеніемъ страсти, но изо дня въ день, годъ за годомъ, всю свою жизнь!
Для всѣхъ этихъ женщинъ, покуда онѣ въ Россіи, жизнь дѣлится на тюрьму и дѣятельность. Если онѣ не въ тюрьмѣ, значитъ – онѣ агитируютъ. Если онѣ не агитируютъ, значитъ, онѣ въ тюрьмѣ. Какой фантастическій романъ можетъ сравниться съ біографіей Перовской, съ ея арестами, побѣгами, переодѣваніями, отчаянною работою въ подкопахъ, тюрьмами и перелетами изъ конца въ конецъ по Россіи? Но вѣдь Перовская – только наиболѣе типическая индивидуальность, болѣе или менѣе такъ жили всѣ ея подруги по дѣлу. Ихъ фанатизмъ къ работѣ свободы страшенъ въ своей несокрушимой гибкости, какъ клинокъ толедской стали. Когда, въ 1878 г., не удалась вооруженная попытка отбить y жандармовъ Войнаральскаго, участники покушенія гораздо больше, чѣмъ полиціи, боялисъ: что скажутъ женщины партіи? что скажетъ Перовская? Гартманъ съ товарищами рѣшили – въ случаѣ обыска, не отдаваться живыми, похоронить себя вмѣстѣ съ жандармами подъ разваливами дома. Ho y кого не дрогнетъ рука произвести самоубійственный взрывъ? Общимъ рѣшеніемъ выбираютъ Перовскую. Софьѣ Лешернъ смертная казнь замѣнена пожизненною каторгою. Она впала въ истерику и рыдала весь день, оскорбленная, что y нея отняли честь умереть съ товарищами – Браднеромъ, Антоновымъ и Осинскимъ. Лешернъ была взята при вооруженномъ сопротивленіи. Гдѣ женщины революціи, тамъ, послѣ выстрѣла Засуличъ, почти всегда и вооруженное сопротивленіе. Онѣ не боялись ни боя, ни тюрьмы, ни казней. Онѣ – «неисправимыя». Кутиновская бѣжитъ изъ Нерчинска. На свободу? Нѣтъ – только, чтобы стрѣлять въ генералъ-губернатора Ильяшевича. Имя Вѣры Засуличъ впервые мелькаетъ мимоходомъ еще въ нечаевскомъ процессѣ! Кто разъ появился ва роковомъ красномъ фонѣ, остается на немъ вѣчно, лишь перемѣщаясь, какъ свѣтящаяся муха. Мужчины устаютъ, мужчины мѣняютъ мнѣнія, мужчины иногда просятся на отдыхъ и сдаются на капитуляцію подъ милостивыя условія частныхъ амнистій. Въ женской революціи процентъ сдающихся до того ничтоженъ, что даже не легко припоминаются имена. Въ организаторскихъ съѣздахъ 1879 года, рѣшившихъ судьбу Александра II, участвовали равно мужчины и женщины, но женская группа ихъ не выдѣлила впослѣдствіи ни Тихомирова въ кофточкѣ, ни Гольденберга въ юбкѣ. Когда женщина старой русской революціи устаетъ и не надѣется на свои силы, чтобы далѣе нести свой крестъ мести и печали, y нея одинъ выходъ – въ могилу. Бывали годы, наполненные такимъ отчаяніемъ женскимъ, что самоубійства повторялись чуть ли не эпидемически. Ужасенъ въ этомъ отношеніи некрологъ 1883-ro года, въ теченіе котораго въ Женевѣ застрѣлилась Софья Бардина, въ Бернѣ отравилась Евгенія Завадская, въ Красноярскѣ отравиласъ Колотилова, въ Енисейскѣ – Лидія Клейнъ, въ домѣ предварительнаго заключенія повѣсилась Настасья Осинская, сестра знаменитаго Валеріана Осинскаго, повѣшеннаго въ Кіевѣ въ 1879 году – и рабочій Бочинъ въ Якутской области задушилъ Елену Южакову, въ развязкѣ романической исторіи, что, собственно говоря, слѣдуетъ отнести тоже къ разряду нравственныхъ самоубійствъ. И, все-таки, опять надо сказать: женскіе нервы выдерживали борьбу съ большею выносливостью, чѣмъ мужскіе. Просматривая въ книгѣ Бурцева некрологи революціи съ 1875 года по 1896 годъ, я насчиталъ 48 мужскихъ самоубійствъ на 15 женскихъ. Количество женскихъ сумасшествій относится къ мужскому, какъ 5:12. Цифры эти, конечно, далеки отъ точности и, при томъ, говорятъ только о вождяхъ, такъ сказать, объ аристократіи движенія: масса отъ нихъ ускользнула и врядъ ли поддается подсчету, – но схему отношеній онѣ, во всякомъ случаѣ, даютъ – и съ достаточною выразительностью. Наоборотъ, выносливость физическая, какъ и слѣдовало ожидать, несравненно дольше сохраняетъ мужчинъ въ тюрьмѣ и ссылкѣ и дѣлаетъ болѣе удачными ихъ побѣги. Для женщины Восточная Сибирь и каторжная тюрьма – смертный приговоръ, растянутый не болѣе, какъ на два, на три года, много – на пять лѣтъ. Поразительный примѣръ Вѣры Фигнеръ, которую не могли ни заморить, ни измѣнить двадцать лѣтъ шлиссельбургской кельи, своею исключительностью только подчеркиваетъ общее правило. Уходя въ революцію, женщина твердо знала, что обрекаетъ себя на смерть скорую и неминуемую – отъ правительственной ли кары, отъ своей ли руки, что революціонная работа есть самый быстрый и вѣрный способъ украсть y себя жизнь. Но рѣдко кого смущало это сознаніе. Сильные женскіе характеры встаютъ одинъ за другимъ непрерывною цѣпью – и не только по одиночкѣ, a очень часто цѣлыми группами. Революція имѣетъ свои женскія династіи: сестры Фигнеръ, сестры Любатовичъ, Субботины. Разсматривая женскія революціонныя самоубійства, не трудно видѣть, что большинство ихъ создано или, дѣйствительно, такою безысходностью положенія, что только и остается – перерѣзать себѣ осколкомъ стакана сонную артерію, какъ Гинсбургъ въ Шлиссельбургѣ, или вполнѣ понятнымъ отчаяніемъ ранней юности. Въ 1881 году въ Красноярскѣ повѣсилась семнадцатилѣтняя Викторія Гуковская, осужденная на поселеніе по одесскому дѣлу въ 1879 году, когда ей было всего 14 лѣтъ. Не то удивительно, что ребенокъ лишилъ себя жизни, – удивительно, что онъ терпѣлъ жизнь два года!
