Александр Амфитеатров - Женщина в общественных движениях России
Всякая деспотическая школа заключаетъ въ себѣ уже то самоубійственное начало, что она – школа: лабораторія политической тенденціи. Истинно-спокойно и безопасно для себя деспотизмъ можетъ управлять только совершенно безразличнымъ политическимъ человѣческимъ стадомъ. Пресловутый девизъ николаевской цензуры, что правительства нельзя ни порицать, ни одобрять, для насъ звучитъ дикимъ абсурдомъ, но, съ самодержавной точки зрѣнія, онъ – очень дѣльный, логически правильный и практичный девизъ. Обращая институтокъ въ фанатичекъ самодержавія и православія, Марія Ѳедоровна и ея послѣдователи, опять-таки, безсознательно нарушали этотъ девизъ: онѣ привили русской дѣвушкѣ нѣчто, – до институтовъ, ей совершенно чуждое, – опредѣленныя политическія убѣжденія и, главное, потребность въ политическихъ убѣжденіяхъ, привычку и жажду имѣть ихъ. Разумѣется, политическія убѣжденія институтокъ были въ пользу самодержавнаго режима, но, во-первыхъ, гдѣ убѣжденія, тамъ и критика, а, во-вторыхъ, гдѣ убѣжденія, тамъ и позывъ дѣйствовать. Столкновеніе съ наглядностями крѣпостной Россіи обостряло критическій процессъ въ сотняхъ молодыхъ, отзывчивыхъ на добро и правду, сострадательныхъ душъ, и ложные кумиры падали, a истинные боги приходили. Мы видѣли Герценову каррикатуру патріотической институтки, но – нѣсколькими страницами ниже тотъ же Герценъ съ любовью и восторгомъ говоритъ о другой институткѣ изъ Смольнаго монастыря, потому что этой умной и энергичной особѣ онъ обязанъ свободолюбивымъ воспитаніемъ своей жены – этой прелестной Натальи Александровны, чей поэтическій образъ навсегда останется въ русской литературѣ такимъ же грустно благоуханнымъ цвѣткомъ, какъ въ нѣмецкой – дѣвушка Гейне. Безцеремонное въ насиліяхъ надъ личностью человѣка, царствованіе Николая I вело къ монархическимъ разочароваиіямъ тысячи матерей, женъ, сестеръ, дочерей, невѣстъ, оскорбленныхъ и обездоленныхъ государственнымъ Молохомъ. Одна изъ любопытнѣйшихъ вспышекъ тайной женской оппозиціи, инстинктивнаго отвращенія къ правительсгву, – стихотвореніе «Насильный бракъ», совершенно неожиданно, почти непроизвольно сорвавшееся изъ-подъ патріотическаго пера графини Е. Ф. Растопчиной и больно уязвившее Николая, какъ прозрачный и обидный памфлетъ на его политику въ Польшѣ. Въ «Людяхъ сороковыхъ годовъ» Писемскій, въ лицѣ Мари, очень просто и правдоподобно уясняетъ намъ превращеніе институтки-монархистки въ передовую женщину пятидесятыхъ и шестидесятыхъ годовъ. Передовыя писательницы эпохи – Хвощинская, Жадовская, Марко Вовчекъ – бывшія институтки. Страшный севастопольскій разгромъ самодержавія ускорилъ и обострилъ процессъ разочарованія. Его можно считать эрою, когда слово «институтка» принимаетъ обидное значеніе существа, безнадежно отравленнаго искусственно привитою патріотическою слѣпотою, сословнымъ чванствомъ, идеалистическимъ сантиментализмомъ – всѣми нравственными тормозами изъ педагогическаго арсенала старинной реакціи. Но, собственно-то говоря, Герценовы монстры были уже далеко не правиломъ, a скорѣе исключеніемъ, и репутація институтскаго цѣлаго терпѣла за часть. Институтки, въ родѣ гувернантки Натальи Александровны, и развитыя ими ученицы звали и вели свой вѣкъ къ совсѣмъ другому берегу. Именно десятилѣтіе пятидесятыхъ годовъ показало, что, потерявъ одну половину своего воспитанія: дутый политическій идеалъ, русская дѣвушка развила въ себѣ другую, драгоцѣнную половину: политическій характеръ, – способность, потребность и готовность къ общественной работѣ, огромную статическую энергію будущей политической дѣятельности. Если мы обратимся къ изящной литературѣ того времени, – то любимая, общая, истинно злободневная и глубоко волнующая общество, схема ихъ почти неизмѣнно одна и та же y всѣхъ корифеевъ эпохи: y Typгенева, y Гончарова, y Писемскаго. Дѣвушка, сильная характеромъ, но слабая знаніемъ, ищетъ выхода изъ эгоистическаго сытаго прозябанія въ самоотверженную дѣятельность на благо общее и проситъ помощи y краснорѣчиваго мужчины. богато одареннаго талантами и знаніемъ, но слабаго характеромъ и безъ настоящаго аппетита къ политическому труду. Это – Ольга и Обломовъ въ «Обломовѣ», это – Шаликовъ и Вѣра въ «Богатомъ женихѣ», это – Настенька и Калиновичъ въ «Тысячѣ душъ», это – Саша и баринъ въ «Сашѣ» Некрасова. это – знаменитыя «тургеневскія женщины» и тургеневскіе же «лишніе люди». Отрицательно покаянное отношеніе къ мужскимъ характерамъ образованнаго барства, начатое Пушкинымъ, продолженное Лермонтовымъ, достигло своего апогея y реалистовъ пятидесятыхъ годовъ и, въ особенности, y Писемскаго, пропитавшаго свой стихійный талантъ глубочайшимъ благоговѣніемъ къ современнымъ ему новымъ женщинамъ и ядовитѣишимъ презрѣніемъ къ мужчинамъ. Жалѣть «лишнихъ людей» началъ лишь Тургеневъ, но вывести ихъ изъ этого плачевнаго званія, все-таки, не могъ. Чтобы соединять энергическихъ русскихъ дѣвушекъ любовными узами съ достойными ихъ людьми, русскимъ реалистамъ приходилось прибѣгать къ пріемамъ совсѣмъ не реалистическимъ: выписывать изъ Болгаріи фантастическихъ заговорщиковъ (Елена и Инсаровъ въ «Наканунѣ»), или выдумывать какихъ-то сверхъ естественно-дѣловитыхъ нѣмцевъ (Ольга и Штольцъ въ «Обломовѣ»).
V
Севастопольскимъ разгромомъ кончился дворянскій періодъ русской культуры. Буря всколыхала русское море до дна, во всѣхъ слояхъ его. Непочатыя глубины пошли наверхъ. Крѣпостное право зашаталось и рухнуло. Россія не могла и не хотѣла болѣе оставаться государствомъ ни военнымъ, ни дворянскимъ. Кличъ всесословности проносится надъ страною, вызывая къ жизни рядъ либеральныхъ, уравнительныхъ реформъ Алексавдра II. Развитіе ихъ непродолжительно. Чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе самодержавное правительство чувствуетъ себя на пути ложномъ, – едва дана реформа, какъ въ ней уже раскаиваются и пытаются ограничить ее попятными мѣрами. Къ концу шестидесятыхъ годовъ маски сброшены: правительство Александра II повернуло къ открытой реакціи. Но было поздно да и никогда не было рано: время требовало своего, выросшее и огромно расширенное общество искало правъ, и когда монархія отказалась довершить реформы, ихъ взялась дать Россіи революція. Для нея кончился легендарный періодъ романтической красоты, начатый декабристами и продолженный лондонскими изгнанниками. Революція изъ литературы перешла въ жизнъ и потребовала къ отчету и въ свои ряды всѣхъ, кто въ нее вѣрилъ. Она кипитъ полвѣка, тяжкими героическими жертвами слагая свои мученическія побѣды и все, что сохранилось и вновь выростаетъ порядочнаго въ политическомъ строѣ Роесіи, обязано своимъ происхожденіемъ ей, потому что вынуждено страхомъ предъ нею. Мы живемъ въ самый обостренный ея періодъ, наиболѣе мученическій и наиболѣе побѣдоносный. Хочется вѣрить, что близко берегъ. Хочется вѣрить, что всѣ частичныя побѣды революціи скоро сольются въ одной великой общей побѣдѣ, которая освѣтитъ наше отечество солнцемъ народнаго правительства, свободно сложеннаго всѣми расами, націями, исповѣданіями, сословіями и профессіями великой русской громады, въ равномъ представительствѣ обоихъ половъ.
Оглянемся на колоссальную роль женщины въ воинственномъ пятидесятилѣтіи русской революціи. Дворянскій политическій крахъ заставилъ искать другихъ общественныхъ слоевъ, куда бы перемѣстить надежды Россіи, не только тѣхъ великихъ «кающихся дворянъ», которымъ русскій народъ обязанъ первыми программами и кодексами своея свободы, – необходимость устремиться въ глубь отчасти понимали и люди правительства. Пятидеслтые годы – счастливая пора изученія русской народности. Литературная группа беллетристовъ-этнографовъ, покровительствуемая великимъ княземъ Константиномъ Николаевичемъ, славянофилы «Русской Бесѣды», побѣдоносные семинаристы и разночинцы прогрессивныхъ группъ равно ищутъ вародныхъ слоевъ, годныхъ подъ фундаментъ новаго общественнаго зданія.
Ищутъ народности географически, ищутъ ея сословно и, по пути, открываютъ женщину низшихъ русскихъ классовъ – забытую чуть не съ вѣчевыхъ временъ. Островскій находитъ ее въ купечествѣ и пишетъ «Грозу», привѣтствуемую Добролюбовымъ, какъ «лучъ свѣта въ темномъ царствѣ». Писемскій – въ крестьянствѣ и создаетъ «Горькую судьбину», которую, и сорокъ лѣтъ спустя, невозможно смотрѣть безъ волненія. Марко Вовчекъ пишетъ протестующую поповну. Мельниковъ-Печерскій одною рукою, чиновичьею, беретъ взятки съ раскольниковъ и ломаетъ старообрядческія часовни, a другою, литераторскою, славитъ игуменій и скитницъ той самой двуперстной вѣры, которую онъ гонитъ, какъ богатырскія кряжевыя натуры, полныя нетронутой почвенной силы: какія-то Марѳы-посадницы будущаго! Помяловскій бросился съ «Молотовымъ» и «Мѣщанскимъ счастьемъ» въ мелкое чиновничество, выбранился по пути «кисейною барышнею», но и здѣсь нашелъ и Надю, и Леночку, свѣжія, дѣвственныя силы большого характера, ищущія новой жизни. Сразу всплыла со всѣхъ угловъ русская женская жизнь, таившаяся подъ спудомъ, и всюду, на всѣхъ пунктахъ жизни, оказалась она одинаково полною громкаго протеста, одинаково ищущею выхода изъ мрака къ свѣту, одинаково враждебною насиліямъ старины и алчущею свободы, знанія и самостоятельной дѣятельности. Сводя счеты съ царствованіемъ Николая I, наблюдатели съ изумленіемъ видѣли, что на 7.000 крѣпостныхъ, сосланныхъ въ Сибирь по волѣ помѣщиковъ, было болѣе трети женщинъ. Въ 1819 г., въ чугуевскомъ бунтѣ, женщины вели возставшихъ казаковъ. 29 изъ этихъ воительницъ были брошены подъ розги и ни одна не попросила пощады. Когда одного изъ зачинщиковъ запороли на смерть, старуха-мать его – въ присутствіи генераловъ-палачей – подвела внуковъ къ трупу отца:
