Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #10
Муравейник зарокотал угрюмыми, злыми голосами.
— Пусть попробует не заплатить!
— Заплатит, никуда не денется. А не заплатит — мы ему, гаду, красного петуха под стреху!
— Так вы ж ему свои паи и продали! Сами, добровольно продали! — нервно засмеялся Макарыч. — А теперь жалуйтесь, ёк-канарёк!
— А ты? Ты, умняга, что ли, не продал?
— А я не продал! Мой пай на мне как числился, так и числится до сих пор. Я хозяин. И старухин, и хозяйкин. Три пая у меня!
— Ну, Макарыч, тогда и ты — помещик! Чего ж батраков не нанимаешь? — засмеялись уже беззлобно.
— Потому и не нанимаю, что я категорически против эксплуатации. Хули это за жизнь, когда человек над человеком измывается за кусок хлеба? Какая ж это свобода?!
— Ты, Макарыч, голова-а, — хвалили мужики бывшего счетовода. — Не зря всю жизнь с тетрадкой пробегал…
— Да я!… — обиделся было на "тетрадку" Макарыч, но его заглушили, стали дёргать за рукава, просовывать к нему с разных сторон белые пластиковые стаканчики, казавшиеся в чёрных огромных руках мужиков нелепыми игрушками неизвестного назначения, все желали выпить за умную его речь, и он успокоился.
Славик сидел на высоком крыльце, одну ногу поставив на ступеньку, а другую вытянув вниз, на затоптанную и зашвырянную окурками траву. В одной руке он держал плоскую гранёную бутылку, а в другой пластиковый стаканчик. В стаканчике его всегда матово поблёскивало. Славик тоже был уже хорош. Он щедро наливал мужикам, даже тем, кто, пользуясь моментом, нахально лез без очереди. Но и сам старался не пропускать. Бормотал себе: "Я ли вам не свойский?…" — и лихо опрокидывал до дна.
А разговор мужиков между тем продолжал ту же тему и вышел в конце концов вон куда.
— Всё как при помещиках! Шурка, как Ивана похоронила, день и ночь теперь на Куличёнка ишачит! И девку уже с собою водит.
— Дорогу кажет. Так и поведётся. Шурке-то без Ивана не на что теперь дочку учить. А девка смышлёная.
— А на Троицу что вышло! Племянник Куличёнков, дурачок этот, повалил её в сарае, и, если бы Шурка не трапилась, пропала бы девка!
Славик, услыхав неожиданную историю, вскинул руку и сказал:
— А ну-ка, Макарыч, зови этих эксплуататоров сюда! И Володьку — первого!
— Сюда! Сюда их! — закричали мужики.
— Во! Правильно!
— Давай их, гадов, сюда!
— На правёж!
— Ну, счас им Славик дась!
— Даром, что ль, до полковника дослужился!
— Правда, что ль?
— А спроси сам.
— До полковника только.
— А спроси, спроси.
— Стесняюсь.
В три конца побежали гонцы от крыльца, на котором атаманом восседал Славик. Только куры метнулись из-под их быстрых ног. Но вскоре все трое вернулись ни с чем.
— Куличёнок сказал: во вам!… — И посыльной мотнул загорелой рукой. — И, грит, если не разойдётесь, Жбанка пришлёт. Жбанок у него сидит, курёнка ест.
Жбанка знали все — участковый милиционер. Все, кроме Славика.
— Видал? — сказал Славику Макарыч. — Я ж говорил! Помещик! Эксплуататоры! Уже жандармами себя ограждают! Всё как при царе!
— А пошли мы к ним сами сходим, — опасно предложил кто-то.
— И правда, мужики? Поможем Жбанку крылушки доесть! А?
И было похоже на то, будто кто-то без команды, без надобности, а так, ради ухарства и по пьяной дури, поднёс зажжённую спичку к бикфордову шнуру. Славик это сразу почувствовал, хоть и был изрядно пьян. Хоть и хотелось ему познакомиться с участковым милиционером.
На их счастье, на улице появилась старушка, которую он не сразу и узнал. При виде её мужики сразу присмирели. Старушка подошла, остановилась, подпершись сосновой палочкой, лоснившейся в её руках.
— Что тут такое? А, ребятушки?
— Здравствуйте, Варвара Петровна.
Это была Варвара Петровна, учительница русского языка и литературы. Она уже лет пятнадцать-двадцать не преподавала, доживала свой одинокий век в стареющем доме у ручья, огородничала, завела кур и корову, но её все в Бабёнках звали учительницей и — по имени-отчеству.
— Да вот, Варвара Петровна, экзамен по Толстому сдаём, — нашёлся кто-то из молодых мужиков, стоявших у калитки.
Славик, как только узнал Варвару Петровну, толкнул коробку с плоскими бутылками под лавку и сверху кинул веник.
— Кто это сказал? — спросила учительница, близоруко щурясь. — А, это ты, Петраченков. Толстого сперва прочитать надо и осмыслить. А экзамен по Толстому человек сдаёт всю жизнь. Потому как жизнь и есть непрерывный экзамен по Толстому.
— Во! — шепнул стоявший у калитки и подмигнул своему соседу. — Помнит, что я Толстого не прочитал. Сколько годов прошло, а на тебе…
— Вот-вот! — Учительница подняла свой сучковатый, гладко отшлифованный посох. — Толстого надо было читать вовремя. В школе. И в полном объёме. Теперь бы не спрашивали у нынешних господ о своих обидах.
Она опустила палку.
Славик сидел не шелохнувшись. Он вдруг почувствовал себя на уроке литературы, десятиклассником, не прочитавшим нужную главу из "Войны и мира".
Учительница посмотрела и на него. И ничего не сказала. Повернулась и ушла.
И все сразу как-то поникли, понурились.
Тут появились бабы, стали расталкивать растерянных мужиков и растаскивать по домам. Остался один сосед Макарыч.
— Макарыч?
— Аё! — живо отозвался тот.
— А что тихо так у вас? Особенно по вечерам.
— В смысле?
— Да не дерутся совсем. Молодёжь не дерётся.
— Так молодёжи-то нет!
— А, ну да… Давай стакан.
И погодя, уже нехотя, почти с отвращением, процедив сквозь зубы ещё одну стопку и закусив свёрнутым в рулончик глянцевым пером свежего лука, крякнул смачно:
— Эх, Макарыч! А помнишь, как мы в Суборово съездили? Какая драка там была! Вокруг клуба штакетник… Весь — на колья! Сила! А девки там какие красивые были! Тихие, добрые. Куда всё подевалось?
— А поразъехались! Кинули родное. Вот и опустела земля. Живёте теперь в городах, в квартирах при туалетах и паровых трубах. И на хрена вам деревня?…
— Это точно. Дураки-дураки… Ну, ладно, что теперь? Прошлого не воротишь. Я тоже молод был. — И Славик, по-детски улыбаясь, пропел: — "Был молод, имел я силё-о-онку…" А что, помню, Галю Лукьяненкову через речку переносил. Хата у них ниже моста.
— Степанову дочку, что ль?
— Да. В дождь! А в ней пудов шесть было — точно! А нёс — как пё-рышко!
— Любовь, — согласился Макарыч. — Я свою старуху тоже носил, когда она молодкой была.
Они замолчали. Слушали деревню. Тихо было во всех концах. Бабы мужиков, должно быть, прогнали в поля, к тракторам. А тут только ветер гонял по дороге душную пыль, да петух, стоя посреди двора, сердито рычал на какой-то, ему только видимый непорядок.
И вдруг Макарыч улыбнулся и сказал:
— Славик, а теперь ты бы свою бывшую голубу и не поднял. Куда там — нести! В ней сейчас всех восемь пудов!
— А что, всё в Суборове живёт?
— Завмагом работает. Магазин выкупила. Оборотистая баба.
— Да? Интересно бы глянуть… — И усмехнулся. — Да нет, лучше не травить душу. Что было, то было. А смотреть на чужую тётку… Лет бы де-сять-пятнадцать назад… Тогда б ещё можно было сделать какой-нибудь товарооборот. Ну, давай ещё по чуть-чуть.
3
Прошло ещё несколько дней.
— Славик, деточка мой, когда ж хрёс будешь делать? Мужиков бы нанял. Вон сколько денег на ветер пустил. Фермеры грозятся в милицию заявить, чтобы тебя из деревни выселить. Народ уже неделю не работает. Мужики без дела слоняются, пьянствуют, злые. Бабы плачут. А хрёс…
— Няня, ну я же сказал…
— Ты только говоришь, а время уходит. Вот спустишь все денежки, и доски гожей не на что купить будет!
— Зачем нам доска?
— А как же — зачем? Как — зачем?! На хрёс!
— Няня, ну что ты, на самом-то деле, няня… Ну прости ты меня за ради Бога! Завтра же займусь крестом.
— Правда? Вот и хорошо, Славик. Вот и займись делом. Хватит их
поить. Они, пропойцы, и до белых мух бы пьянюжили. Им что? Налей да налей…
— Няня, — спросил вдруг Славик, привстав с дивана, — а куда ты свой пай дела? Продала?
— Какой пай, деточка?
— Земельный. Гектары свои, которые после ликвидации колхоза тебе отошли?
— И-и, на што мне эта земля? Мне теперь… Под хрёс скоро… Володе я свой пай продала. Пускай хозяйствует. Он мне сенца привозит, дров. Огород распашет, когда попрошу. И денег не берёт. Уважительный он человек. Хорошей породы. А что ты спросил?
— Да так.
Наступил следующий день. Но и на следующий день Славику было не до креста. И на другой, и на третий, и на тот, что пришёл следом…
— Няня, вот какая незадача — завтра надо ехать, — сказал он однажды, проснувшись на диване у распахнутого в сад окна; в сумке у него зазвонил телефон, маленькая коробочка, похожая на пудреницу. Славик только и сказал: "Да. Так точно, понял. Буду в срок. Конец связи". И вздохнул как-то непонятно. И долго неподвижно смотрел в потолок.
