Андрей Балдин - И раб судьбу благословил
Ну и теперь главное. Почему Чурилин так говорит? И как он говорит?
«Я знал, — пишет Довлатов — что в казарме полно неврастеников. К этому неминуемо приводит служба в охране. Но именно Чурилин казался мне сравнительно здоровым.
Я помнил за ним лишь одну сумасшедшую выходку. Мы тогда возили зэков на лесоповал. Сидели у печи в дощатой будке, грелись, разговаривали. Естественно, выпивали.
Чурилин без единого слова вышел наружу. Где-то раздобыл ведро. Наполнил его соляркой. Потом забрался на крышу и опрокинул горючее в трубу.
Помещение наполнилось огнем. Мы еле выбрались из будки. Трое обгорели.
Но это было давно. А сейчас я говорю ему:
— Успокойся…
Чурилин молча достал пистолет. Потом мы услышали:
— Встать! Бригада из двух человек поступает в распоряжение конвоя! В случае необходимости конвой применяет оружие. Заключенный Холоденко — вперед! Ефрейтор Довлатов — за ним!..»
Просто не могу отказать себе в удовольствии и процитирую концовку всей этой эпической истории. Вы, я думаю, мне тоже спасибо скажете.
«Спасибо, что хоть зэк не растерялся. Вырвал у Чурилина ремень. Затем перевязал мне лоб оторванным рукавом сорочки. Тут Чурилин, видимо, начал соображать. Он схватился за голову и, рыдая, пошел к дороге. Пистолет его лежал в траве. Рядом с пустыми бутылками. Я сказал зэку:
— Подними…
А теперь представьте себе выразительную картинку. Впереди, рыдая, идет чекист. Дальше — ненормальный зэк с пистолетом. И замыкает шествие ефрейтор с окровавленной повязкой на голове. А навстречу — военный патруль, „ГАЗ-61“ с тремя автоматчиками и здоровенным волкодавом…».
Интересно, что Чурилин, протрезвев, заговорил как-то совсем по-другому.
Вот он навещает Довлатова в больнице.
«— Серега, извини! Я был не прав… Раскаиваюсь… Искренне раскаиваюсь… Действовал в состоянии эффекта.
…Чурилин осторожно шагнул в мою сторону:
— Я пошутить хотел…Для смеха… У меня к тебе претензий нет…
— Еще бы, — говорю.
Что я мог ему сказать? Что можно сказать охраннику, который лосьон „Гигиена“ употребляет только внутрь?». Опять конец цитаты.
Вот тут, конечно, мы с Довлатовым вступаем на очень скользкую почву. Водка — особая тема. И для писателя. И для его главного героя — русско-советского народа. И в теме свобода — рабство она тоже играет существенную роль.
Но послушайте. Легко, конечно, объяснить все наши неурядицы водкой. Легко объяснить чурилинскую немоту, да и не такая уж она немота, вот этим самым «пристрастием». А может быть, стоит разобраться — что же она такое? И для Довлатова, и для Чурилина, и для всех нас? Пристрастие? Или страсть? Но к чему?
Вспомним еще раз — кто эти три человека, которые сидели и мирно распивали в лесу свое сокровище. Зэк, остроумно укравший трактор на запчасти в целях обогащения и притворявшийся в зоне сумасшедшим, из них, понятно, самый взрослый и нормальный. Чурилин, чуть не спаливший соляркой целое подразделение и чуть не убивший других двоих в лесу. И Довлатов, блестящий филфаковец, спортсмен-разрядник, питерский интеллигент, добровольно отправившийся в зону, чтобы тягаться с Солженицыным.
У всех что-то не так с головой, простите меня. Хотя вроде все трое — крепкие, здоровые, сильные, волевые ребята.
Но что не так-то? В водке ли этой дело?
Может быть, она, волшебная субстанция, как-то заменяет им то, что не могут дать потерянные в детстве слова? Дает некие вертикали и горизонтали, за которые может зацепиться слепая душа? Может быть, водка необходима, если нет изначальной, с детства приобретенной веры в эти главные, могучие, содержательные, священные слова? В тот язык, на котором говорят все люди? Может быть, язык их изначально сломан, и они находят его лишь в «состоянии эффекта», как говорит Чурилин?
Не знаю.
Но знаю я одно — свобода этих людей бескрайняя, беспредельная. Потому что нет никаких абсолютно слов и понятий, которые могли бы ее ограничить. И есть неудержимая страсть обретения смысла — в этой вечной бессловесности, «в состоянии эффекта». Вечные поиски смысла. Вечные попытки попробовать эту реальность на прочность. Ибо она давит, разрушает нас — лишенная смысла. Она слишком тяжела и тверда. Только слово, только оно, делает ее чуть мягче и чуть светлей.
Но где же найти эти слова? В чем?
Отвечая на заданную тему, я могу лишь констатировать, что не верю ни в рабскую покорность русского народа, ни в его любовь к начальству, ни во что-то еще подобное. Не верю я в традицию «многовекового рабства» и в «рабский менталитет», воспитанный ГУЛАГом. Нет. Все не так.
Русские люди любят праздник. Они любят забраться на крышу с ведром солярки. Любят привязать к трактору пустую цистерну. Любят напаять свинчатку на офицерский ремень — на всякий случай. И они очень не любят слова, которые говорит начальство. Потому что в них всегда есть хоть какой-то смысл, порядок и цельность.
А это непереносимо.
