Андрей Шарый - Знак Z: Зорро в книгах и на экране
Шотландское происхождение Маккалли не помешало ему разобраться в особенностях еще одного ключевого для колониального «латинского» общества явления — в социальной практике мачизма. Освоение Нового Света деформировало и обострило кастильское представление о мужественности. Сформировался особый архетип мужчины-конкистадора, завоевателя, «взламывающего» девственное американское пространство; это психологический тип мужчины, который находится в постоянных поисках борьбы и насилия. Для такого экземпляра презрение к опасности и смерти есть оборотная сторона отношения к женщине как главному объекту подчинения. В Мексике этот особый тип мужской брутальности (когда чувство абсолютного превосходства смешано с комплексом неполноценности) получил наименование chingon. Зорро Джонстона Маккалли — не только квинтэссенция мужского начала; черная маска разбойника скрывает глубокий комплекс неуверенности в себе. «В тот момент, когда я надевал шляпу и маску, изнеженный дон Диего умирал во мне. Мое тело наливалось силой, новая кровь текла по моим венам, мой голос становился громким и сильным, в меня вселялся огонь», — так в конце романа сеньор Вега говорил о причинах своих превращений.
«Мужчина способен глубже познать женскую суть, в то время как женщина, напротив, не может познать сокровенность мужчины, ибо она не в силах осознать сущность мужественности, — разъяснял потаенную суть мачизма испанский философ Педро Каба. — Женщина вступает в контакт с мужским началом только через любовь, а мужчине свойственно ощущать общность с себе подобными через зов крови, через волю творца». «Жажду приключений» философ Каба считал общим уделом мужественных героев, а также женщин, у которых ущербное женское начало. В середине XX века мадридский священник-консерватор отец Айяла так писал о практике мачизма: «Каждому определено свое: отец — глава семьи, мать — ее сердце и душа. Отец должен быть знающим и умеющим, мать — любящей». По такому лекалу скроена семья калифорнийского аристократа Карлоса Пулидо. «Знающий и умеющий» дон Карлос, не поведя бровью, продаст свою дочь любому выгодному родовитому жениху.
Через несколько месяцев после выхода в свет романа Маккалли американские суфражистки добились полного равенства женщин в избирательных правах с мужчинами, так что в «Проклятии Капистрано» в ту пору прослеживался — теперь не столь актуальный — социальный подтекст. Теперь изменился сам смысл понятия маскулинность, которое во многом растеряло социальное значение и превратилось в жупел слегка карикатурного сексуального вызова, да и в Европе реальности Нового Света воспринимаются по-своему. Мачо вчера — это latin lover, латинский любовник сегодня; по-русски мы назовем такого парня «орел». И Дуглас Фербенкс в 1920-е годы, и Тайрон Пауэр в 1940-м, и Ален Делон в 1970-х, и Антонио Бандерас в конце XX — начале XXI века играли Зорро с заметной долей мачистской иронии, однако у этой иронии различные оттенки. Столетие назад сеньорита Пулидо закатывала глаза, стоило благородному незнакомцу чмокнуть ее в ручку; в 1998 году актрисе Кэтрин Зета-Джонс для возбуждения недостаточно и того, что Зорро изящными движениями шпаги срывает с нее одежду.
Калифорнийский кабальеро начала XIX века пребывал в уверенности, что женщина способна реализовать себя только «в лоне семьи». Поэтому мужчина воспринимал женщину либо как домохозяйку, либо как дьявольское искушение; женщину нужно было обязательно «объезжать», словно породистую лошадь. Именно так относится к Лолите Пулидо бесцеремонный капитан Рамон, грубо добивающийся от красавицы любви-подчинения. Так же, по сути, воспринимает Лолиту Пулидо и галантный Зорро, готовый защищать возлюбленную до последнего вздоха, однако в той же степени, как и Рамон, уверенный в превосходстве любого настоящего мужчины над любой женщиной. Сама Лолита если чего и ждет от мужчины, то завоевания. Она открыто требует от апатичного дона Диего выполнения петушиного набора ухаживаний: вздохов, взглядов, ночных серенад под балконом; фактически только отказом хотя бы формально соответствовать этому коду социального поведения кандидат в женихи и плох. А тому, кто, как Зорро, умело проявит способности завоевателя, сеньорита готова навсегда отдать свое сердце: «Пулидо не умеют любить дважды». Это доказано и семейной историей: мать Лолиты, сеньора Каталина Пулидо, живет в верности и покорности мужу, как и подобает даме из благородного общества.
Первая киноинтерпретация романа о Зорро. 1920 год. Дуглас Фербенкс в роли благородного разбойника сражается с капитаном Рамоном за честь прекрасной дамы.
(Иллюстрация из архива Zorro Productions, Inc.)
Джонстон Маккалли не выстраивает вокруг приключенческого рассказа о Зорро сколько-нибудь внятного общественно-политического контекста. Автор книги «Сорванная маска Зорро» Сандра Кертес указывает: «Маккалли поместил повествование в идеализированное время мирной жизни на ранчо: мудрые монахи даруют блага цивилизации наивным аборигенам, а романтические кабальеро поют серенады под балконами темноглазых сеньорит. Истории о столкновении добра со злом говорят сами за себя — эта книга не содержит ни социальной критики, ни политического протеста». Это верно, книга Маккалли — в последнюю очередь политический манифест, однако, насаждая справедливость, Зорро неизменно сражается против посланцев испанского правительства и репрессивного режима, установленного в благословенной Калифорнии Мадридом. «Трюки с бесконечным переодеванием Зорро воспринимает как своего рода политический театр, — пишет историк Абрахам Хоффман. — Смысл этого театра не только в восстановлении справедливости по отношению к конкретным друзьям и знакомым семейства Вега, но и в мобилизации социальной поддержки в защиту тех целей, которые преследует благородный разбойник». Организованное Зорро Общество мести, куда по первому призыву разбойника с энтузиазмом вступают три десятка молодых кабальеро, имеет все признаки тайного антиправительственного клуба. «Вы пьете вино и веселитесь, а вокруг царит беззаконие. Возьмите шпаги и атакуйте! — призывает соотечественников ночной разбойник. — Будьте достойны своих благородных фамилий и голубой крови. Изгоните вороватых политиков, защитите монахов, которые тяжелым трудом обеспечили нам возможность жить на этой благодатной земле!»
Проповедь Зорро не имеет ничего общего с социальным равенством: разбойник, хотя и защищает индейцев, хотя и раздает бедным награбленное у богатых, ровней себе считает только людей благородного круга. Глухонемой слуга Бернардо и его соплеменники интересуют дона Диего лишь в отдельных случаях: предание индейцев о тотеме, рыжей лисице (zorro по-испански) помогло молодому Веге отыскать великолепное имя и узнаваемый фирменный стиль. Ведь ни одну другую букву латинского алфавита невозможно оставить на лице униженного противника столь изящным росчерком шпаги. По сравнению с Алым Первоцветом и его «цветочными» рисунками на бумаге Зорро ушел далеко вперед. В отличие от сэра Перси Блэкени, который воюет со сторонниками определенного общественного выбора, дон Диего Вега не ставит перед собой конкретных политических задач. Он «всего лишь» корректирует огрехи цивилизаторской миссии, реализуемой в Новом Свете европейцами.
Зорро безжалостно, но всегда по справедливости наказывает тех, чье поведение не соответствует его представлениям о чести. «Для ясности» Маккалли собрал всех противников Зорро в одном политическом лагере, и, хотя в романе ни разу не упомянут Мадрид (более того, не используется даже слово «испанцы» применительно к солдатам или чиновникам), понятно, что все зло этого мира исходит от сатрапов Его Величества Католического Монарха. Созданные эпигонами Маккалли в конце XX века романы и киноленты о Зорро изменили эту картину согласно новым требованиям политической корректности. В фильме 2005 года «Легенда Зорро» благородный разбойник решает прямо-таки демократическую задачу, отбирая у бандитов и доставляя военному губернатору ящик с документами о результатах голосования по вопросу о присоединении Калифорнии к США в качестве тридцать первого штата.
Краснокожие во главе с Бернардо в новых книгах о Зорро играют куда более заметную роль, сам Бернардо стал Диего как брат, а широкая панорама исторических событий, на фоне которых развиваются новые приключения Зорро, указывает на то, что «хороших» и «плохих» можно отыскать на любой стороне, более того — тот, кто еще вчера был «хорошим», завтра вполне может обернуться «плохим». Джонстон Маккалли в такие философские глубины не спускался; ни читатели, ни издатели «All-Story Weekly» в этом совершенно точно не нуждались. Зато главный герой легенды о благородном разбойнике, приобретя политическую мудрость, растерял «двойственную цельность» образа. «С течением времени характер Зорро изменился. Никогда больше он не был таким жестоким и романтичным, как у Джонстона Маккалли, — с нотками грусти написал один литературный критик. — Никогда „после Маккалли“ дон Диего Вега не был таким беспомощным и мягким. И никогда „после Маккалли“ Диего, кабальеро, который предпочитал холодный поэтический разговор жару дуэли, не служил столь ярким контрастом для своего альтер-эго, человека-лисицы».
