А. Метченко - Слово о Маяковском
Романтическая мечта о подвиге, волновавшая Маяковского с самых первых его выступлений, но окрашивавшаяся порой в тона жертвенности, апостольства, с укреплением на позициях ленинизма выступает как реальная черта эпохи социалистического созидания. Именно эту особенность эпохи поэт стремится запечатлеть в поэме «Хорошо!» — Октябрьской поэме (1927 г.).
* * *В поэме «Хорошо!» нашел особенно широкое применение принцип изображения советской действительности в диалектическом единстве героического и повседневного. Точнее — героического в повседневном, обыденном. «Я дни беру из ряда дней, что с тыщей дней в родне. Из серой полосы деньки…» Тыщи дней — это десять послеоктябрьских лет. И почти каждый серенький день достоин войти в историю.
«Хорошо!» тоже поэма о любви. О любви к родине, преображенной революцией. О преданности народу, ее совершившему. И о надежде, что история, которую отныне творят народ, ленинская партия, не будет больше безразлична к судьбе человека.
Как увековечить всё это? Нужны новые поэтические формы. Потому-то решительно заявляет поэт:
Ни былин,
ни эпосов,
ни эпопей.
Телеграммой
лети,
строфа!
Воспаленной губой
припади
и попей
из реки
по имени — «Факт».
Установка на героику будней подсказала свои способы повествования и изображения. Один из принципов четко сформулировал сам автор: «Героически просто, как наше сегодня». Это значит: никакой стилизации, поэтическое следует извлекать из самой действительности, а не накладывать на нее готовые формы.
Этот день
воспевать
никого не наймем.
Мы
распнем
карандаш на листе,
чтобы шелест страниц,
как шелест знамен,
надо лбами
годов
шелестел.
Критика 20-х годов увидела в поэме отражение лефовской теории «литературы факта». Между тем лефовское обоснование «литературы факта» и ориентация Маяковского на факт — явления принципиально разные. Сердцевину лефовской концепции составлял старый футуристический тезис о вреде художественного наследия, прежде всего реалистического, с его принципом типизации. Ориентация на факты, пренебрежение к реалистическому обобщению, какой бы искренней любовью к единичным, неповторимым проявлениям революции все это ни мотивировалось, угрожало перевести литературу с позиций реализма, на которых она уже прочно стояла к концу первого послеоктябрьского десятилетия, на позиции натурализма. Маяковский знал цену такому «реализму на подножном корму». Эти его крылатые слова — своего рода корректив и к лефовской теории. Для большого художника, обладающего не только собственным видением мира, но и стремящегося осмыслить явления политически, философски, этически (а Маяковский — поэт обнаженной сердечности и большой, страстной, взыскующей мысли), ориентация на факт — один из путей углубления, конкретизации представлений о действительности. Все зависит от того, как факт осмыслить. Мы и сейчас предпочитаем правдивое освещение фактов их поверхностной беллетризации.
У Маяковского события (факты) революции и послеоктябрьской истории страны, даже самые незначительные (подобно щепотке соли, подаренной поэтом сестре) высвечены мыслью, служат утверждению большой поэтической идеи. В поэме «Хорошо!» — это идея возникновения нового, дотоле неизвестного человечеству государства, ставшего для трудящихся подлинным отечеством.
Оно еще очень молодо, отечество трудового народа. Об этом напоминают неназойливо вкрапленные в ткань поэмы ассоциации с юностью, молодостью (образ ребенка на субботнике, метафоры: земля молодости, страна — подросток, весна человечества).
Такой подход к фактам действительности имел принципиальное значение. Реализм поэмы «Хорошо!» — это реализм утверждения действительного мира, прекрасного и справедливого. Мира социализма. «Тенденциозный реализм» в такой творческой, поэтической интерпретации войдет в искусство социалистического реализма как одно из основополагающих стилевых течений.
Противники Маяковского, не поняв и не приняв сложное, диалектическое движение его поэтической мысли, охарактеризовали поэму как «лефовскую одопись». Пройдет несколько лет, и Н. Тихонов скажет: «Оды Маяковского были явлением новым и исключительным»[9]. Но уже по выходе поэмы А. Луначарский определил ее «как великолепную фанфару в честь нашего праздника, где нет ни одной фальшивой ноты»[10].
Сейчас можно лишь удивляться аберрации зрения некоторых бесспорно талантливых критиков того времени: как они могли не заметить (но таковы издержки групповой борьбы), что утверждению героики и величия уже самых первых достижений социализма в поэме предшествует беспощадно правдивое изображение трудностей и лишений, выпавших на долю страны. И когда теперь читаешь в поэме, как «в голоде, в холоде и наготе держали взятое, да так, что кровь выступала из-под ногтей», то вспоминаешь не только первые годы революции, но и суровые испытания Великой Отечественной. Такое заострение внимания на повседневном героизме миллионов, обогащая традиции реалистического искусства, открывало для него новые возможности.
Творчество Маяковского все — от первого до последнего стиха — предельно правдиво. Но в таких поэмах, как «150 000 000» и «Про это», мы ценим прежде всего правду поэтического самовыражения. Однако правда объективного хода событий здесь еще не до конца схвачена поэтом (и не только им!), — этому мешали порой художественные средства, к которым в то время прибегал Маяковский. А в поэме о Ленине и в Октябрьской поэме он сознательно стремится к слиянию своей личной правды с истиной, с объективной картиной мира.
Можно смело сказать, что ни в одном из своих предшествующих крупных произведений автор не достигал такого художественно убедительного, объемного изображения истории революции, как в поэмах о Ленине и «Хорошо!». Четко выраженный историзм, выдвижение в центр сюжета судьбы народной позволяет присоединиться к авторской оценке поэмы «Хорошо!» как произведения эпического. Поэт здесь прибегает к новым средствам изображения, сознательно ограничивает роль метафоры, особенно характерной для романтического стиля. Господствующий в образном строе поэмы принцип — показывать целое через конкретный факт, видеть в капле воды океан — один из способов реалистической типизации. Им широко пользовалась поэзия прошлого века, прибегая к метонимии — изображению целого через какую-то часть, деталь. Так подана в поэме картина взятия Зимнего («…а в двери — бушлаты, шинели, тулупы…») и многие другие эпизоды («выкладай ворованные часы — часы теперича наши!», щепотка соли, которую в ладони несет по замерзшей Москве сестра поэта, цветные заплаты на валенках, две морковинки и т. д.). Метонимично и изображение эпохи как полосы дней. Можно согласиться с наблюдением теоретиков, что «при посредстве метонимии самые обыкновенные действия и самое обыкновенное время становится изумительным». Так поистине новаторски обновил этот испытанный классиками реализма прием Маяковский.
Упорно стремясь создать новый эпос, поэт ищет новые и новые возможности его слияния с лирикой. Причем лирика служит Маяковскому для широкого обобщения. Достаточно вспомнить знаменитые лирические концовки глав («Я много в теплых странах плутал», «И я, как весну человечества…» и т. д.). Лирика обогащает эпос мыслью и чувством.
Слияние лирики и эпоса нашло в поэме глубокое обоснование как результат слияния личности с народом, рождения новой индивидуальности, утверждающей свою сопричастность ко всему, что свершают массы. «Это было с бойцами, или страной, или в сердце было в моем». И это также один из неиссякаемых источников жизнеутверждения.
Радость прет.
Не для вас
уделить ли нам?!
Жизнь прекрасна
и
удивительна.
«Жизнь прекрасна и удивительна!» — таков лейтмотив послеоктябрьского творчества Маяковского. Но, любовно подмечая в жизни страны ростки нового, прекрасного, поэт не устает напоминать и о том, что «дрянь пока что мало поредела», что еще «очень много разных мерзавцев ходят по нашей земле и вокруг». Поэтому такое большое значение поэт придавал сатире. Она существует у Маяковского на равных правах с лирикой и эпосом, то составляя особые циклы, то входя в структуру поэм; а его последние драматургические произведения носят преимущественно сатирический характер.
