Иван Родионов - Наше преступление
Итак, решение принято, спонсоры, в который уже раз, относятся с пониманием, и я, как стрела, выпущенная из лука, мысленно уже лечу во Францию.
КАКОЙ ТАМ ПАРИЖ!Звонить незнакомым людям и спрашивать, есть ли у них родственники за границей, было, по крайней мере, бестактно. Даже если эти незнакомые мне люди были хорошими знакомыми моих тоже хороших знакомых. Но одна из моих приятельниц, понимая всю сложность задачи, уж очень настаивала. И я, преодолев неловкость, позвонила в Санкт-Петербург некой даме – потомку знаменитого рода Родзянко. Дама оказалась весьма любезной, и, быстро расшифровав мой лепет, продиктовала телефон парижской кузины.
– А, собственно, кого вы там собираетесь разыскивать? – поинтересовалась она уже в конце разговора.
– Да вряд ли знакома вам эта фамилия, Родионов, русский писатель начала века, донской казак, эмигрант. Хочу поспрашивать старых эмигрантов, возможно, кто-нибудь был с ним знаком.
– А самих Родионовых, к примеру, внука Ивана Александровича вам увидеть не хочется?
– А что, у вас есть его парижский телефон? – спрашиваю я в ответ, обомлев от такого предложения.
– Причем тут Париж! – восклицает дама. – Родной внук Ивана Александровича с женой и ребенком живет в Санкт-Петербурге. Это наши друзья. Записывайте телефон!
Дрожащими руками я еле вкладываю трубку в нужные пазы. Щеки пылают. Мысли несутся вихрем. Берлин, Тегель, городские архивы, публикации в эмигрантской газете не дали почти никаких дополнительных сведений, что и заставило меня попытать счастья в Париже. И вдруг накануне вылета (март 1995 года) узнаю, что родной внук Родионова – петербуржец! Невероятно, но факт. А ведь сколько лет попытка найти хоть кого-нибудь из потомков писателя кончалась неудачей.
Звоню! К телефону подходит женщина. Она уже знает обо мне и готова ответить на все вопросы. Их много: каждый из ответов приводит меня в изумление, и с каждой минутой я понимаю , что Париж тут действительно не причем и придется сдавать билеты. Скрепя сердце (как можно отказаться от Парижа, где никогда не была и смогу ли побывать когда-нибудь еще?) смиряюсь с новой реальностью.
Уже через два дня я сижу в спальном вагоне поезда Москва – Санкт-Петербург и, несмотря на исключительные удобства, не могу уснуть. Неужели есть живые свидетели версии, опубликованной мною в «Огоньке» в 1993 году, имеющей не только сторонников, но и ярых противников?. Какие они, эти свидетели? Прямо с утреннего поезда, едва дождавшись приличного времени, звоню Родионовым.
...Квартира стандартная, двухкомнатная, хозяева – люди еще относительно молодые, им нет и сорока. Оба по образованию филологи. И уже через несколько минут, не веря своим глазам, держу в руках послужной список подъесаула 10-го Донского казачьего полка Родионова и многочисленные фотографии. Среди них – фото самого Ивана Александровича, которое до тех пор никому из исследователей не удалось раздобыть (следует, однако, сказать, что почти одновременно со мной такие фото и ксерокопии некоторых документов петербургские родственники писателя передали в Пушкинский дом).
– Как относитесь вы, филологи и прямые наследники писателя Родионова, к моей версии о вашем деде как о возможном авторе «Тихого Дона»?
– Разговоров об этом много, – откровенно отвечает Ольга. – Есть даже некоторые факты, правда, на уровне свидетельства родственников. Что же касается нас, то мы ведь не знали не только деда, но и отца Ярослава, Гермогена Ивановича.
– Мне было всего два года, когда он умер, – уточняет Ярослав.
– Поэтому, кроме фото, послужного списка (и то только до 1901 года), текста некролога, нескольких книг и небольшого, но очень красивого в черном переплете томика Библии (она была с дедом всегда), у нас ничего нет, – добавляет Ольга. – Но есть тетя в Америке, которая помнит многое, а самое главное, – жив родной сын Ивана Александровича, Владимир.
– Так сколько же было у него детей?
– Не поверите, целых пятеро, – говорит Ольга. – Можно проверить по документам. Четыре сына и одна дочь от двух жен. Первая – Нина Владимировна Анзимирова, московская дворянка. Вторая – Анна Алексеевна Кованько, это уже петербургская дворянка, которой по наследству принадлежало имение Устье в Новгородской губернии, где и был земским начальником Иван Александрович. Старший сын, Ярослав Родионов, 1902 года рождения, был журналистом и поэтом, погиб в Отечественную войну. Второй сын от первой жены – Владимир Иванович 1905 года рождения жив до сих пор. Третий сын уже от второго брака – Святослав 1909 года рождения, четвертый – Гермоген 1912 года, а дочь Соня родилась в I мировую войну, в 1916 году, перед самой революцией.
«Боже мой, – подумала я, – во всех сведениях о Родионове речь шла только об одном сыне, Гермогене, похоронившем отца в Берлине в 1940 году, где мне к этому времени уже довелось побывать дважды. А у него их было четверо! Но самое удивительное, что один из них, Владимир Иванович Родионов, – жив! Оказывается, это не кто иной, как Владыка Серафим, проживающий в Швейцарии. Правда, сейчас он уже на покое». «У него сложная судьба, – говорят племянники, – был художником, жил во Франции и вдруг принял монашеский постриг. Подробностей его биографии мы не знаем, но, возможно, вам поможет тетя Пима (из Америки)».
– Какая тетя! – вгорячах говорю я – Дайте мне адрес Владыки, телефон, мне непременно нужно его увидеть!
Но ни телефона, ни точного адреса петербургские Родионовы не знали. Правда, известно было, что церковь, в которой долго служил Владыка, находится в Цюрихе, на Кинкельштрассе, 36. Там, наверное, знают, где и у кого живет Владыка Серафим. Но еще об этом должны знать в Московской Патриархии.
– К сожалению, точно сказать, где можно найти сейчас Владыку, мы не можем, – ответили мне в отделе внешних церковных сношений Московской Патриархии. – Уже около года мы не ведем с ним переписку. Последнее письмо пришло из Пайерна – это городок под Фрибургом, недалеко от Цюриха. Но где Владыка сейчас, – не знаем: у него много друзей и знаком он со многими приходами. Обратитесь в Женеву, где тоже есть представительство Московской Патриархии.
И я села на телефон. Несколько дней дозванивалась в этот город и, когда к телефону подошла матушка Вера Петровна, оказалось, что представитель Патриархии отец Нестор – в Москве. И мне вовсе не нужно было входить в такие денежные расходы, чтобы связаться с ним. Но и отец Нестор, к сожалению, не знал точного местопребывания Владыки Серафима. Когда же я вновь потревожила матушку Веру Петровну, она на этот раз дала мне телефон отца Гавриила в Лозанне, который мог знать, где искать Владыку.
«Одну минуточку», – попросил меня отец Гавриил и тут же продиктовал и адрес, и телефон. Сердечно поблагодарив лозаннского священника, я снова оказалась рыцарем на распутье: куда податься? По карте Пайерн примерно на одинаковом расстоянии и от Женевы, и от Цюриха. Добраться самой до этого местечка без знания французского или немецкого, с плохим английским, в этих кантонах Швейцарии невозможно. Искать русских прихожан и добровольных помощников что в Цюрихе, что в Женеве – одинаково утопично. И все же эта определенность: Цюрих, Кинкельштрассе, 36 – как-то меня подкупила. «Кого-нибудь да найду», – легкомысленно решила я и уже 11 марта (год 1995-й) к вечеру подлетала к цюрихскому аэропорту.
...Не попадая зуб на зуб от волнения, я робко приблизилась к женщине, державшей в руке плакатик с моей фамилией. Это была англоязычная переводчица, заказанная моими спонсорами накануне, и я произнесла несколько приветственных фраз, исчерпав при этом свой запас английских выражений наполовину. Но она, бедняжка, догадалась об этом не сразу и бойко растолковывала мне услуги фирмы: ее миссия, к примеру, кончалась после размена денег, звонка в гостиницу и посадки меня в такси. Хорошо еще, что таксист попался турок (такой, впрочем, «турок», как и я) со слабым знанием английского. Едва поняв, что я из Москвы, тут же справился о Ельцине. (Напомню, это было в начале марта 1995 года). «He is not strong now», – чудом сложила я эту, кажется, правильную во всех отношениях фразу и, судя по всему, поддержала реноме образованной дамы. Благо, он говорил в основном сам, а гостиница «Флорида» оказалась совсем рядом.
В номер меня проводил портье – серб по национальности. Их много в Швейцарии, и, в частности, в Цюрихе. Я убедилась в этом на следующий день, когда тщетно искала прихожан церкви на Кинкельштрассе, 36. Маленькая записка на закрытых дверях сообщала, что все православные службы проходят в сербской церкви по другому адресу. И народу там была тьма, и русский понимал только один батюшка – отец Косьма, который тоже не сказал ничего нового о Владыке, и главное – ничем не мог помочь с сопровождающими. Моя новая англоязычная помощница Элизабет согласна была сопровождать меня в Пайерн, но на следующий день ей уже нужно было лететь в Америку. «Письмо с собой возьмете?» – спросила я с надеждой. – «Yes, of course», – любезно ответила Элизабет. – И в оставшееся время я составила подробное письмо невестке Ивана Александровича Родионова, Пиаме Тимофеевне, жене его третьего сына Святослава (он умер в 1984 году под Нью-Йорком и похоронен в городке с чудным русским названием Ново-Дивеево). Вместе с письмом я передала сорок машинописных страничек, частично опубликованных «Огоньком», в которых изложила свою версию о причастности Ивана Александровича Родионова к «Тихому Дону».
