Филипп Грибанов - Ну ты же мужчина!, или МеЖполовые парадоксы
— Я тебя сейчас возьму и обзову. Словами. Болтовней. По телефону. Раз изречь можно что угодно, значит, обдам тебя такой бранью, что ты заплачешь от обиды. Ну? Хватит ли у тебя прухи отнестись к этому несерьезно?
Молчит. Стоит на мине, переминаясь. Хороший каламбур.
— А что такого? — продолжаю я. — Правила игры будут соблюдены! Все будет сделано в той форме, которая, по твоему мнению, несовместима с серьезностью! Но ведь ты все равно обидишься, а?
— Да. — Ее нога медленно сгибается в колене и отрывается от заряда. — В этом случае я обижусь.
Все исчезает в ослепительной вспышке.
Мы могли бы жить в другом мире, если бы захотели. Мы могли бы быть счастливее, чем мы есть сейчас. Мы могли бы измениться в лучшую сторону, если бы наши души грела эта перспектива. Но мы имеем, что имеем.
— Как же так, Ольга? Ты моментально обидишься на грубость, ты воспримешь ее так, как она прозвучит, не задумываясь. Но ты никогда не поверишь в искренность нормальных ответов на нормальные вопросы. Почему? Кто так исковеркал твое восприятие? Кто заставил тебя жить раздвоенной логикой?
Но она молчит. Ее разорвало. Ее разорвало собственной же манерой рассуждать. Она впервые увидела, как это выглядит со стороны, и новое знание срикошетило по ее психике.
Мы еще долго потом спорили и, завершая наш разговор, Ольга сказала:
— А зачем вообще что-то менять? Мне и так неплохо живется.
Действительно, бессмысленно это. Я бы и рад ее склеить обратно, да уж больно мощная мина рванула. Так что пусть лежит, разъятая на сотни неаппетитных кусочков. Менять ничего не станем.
Здесь наглядно продемонстрирован выведенный Колмогоровым и упомянутый мной ранее принцип женской логики: «Если из А следует Б, и Б мне приятно, то либо А истинно, либо из отрицания А все равно следует Б». Итак, изначальной посылкой Оля выбрала тезис: «Кирилл на мои вопросы будет отвечать устно по телефону. Информация, поступившая от него таким путем, не может соответствовать действительности и, следовательно, ложна». Это А. Изданного А следует приятное для Оли Б: «Кирилл — нехороший человек». Ей приятно отвести мне такую роль, потому что в ходе первой части диалога (опущенной здесь в целях экономии) я слишком жестко указывал на ее промахи. В том, чтобы инкриминировать мне неискренность как безусловно порочащую характеристику, Ольга видит свою сатисфакцию. Человека необходимо с упреждением очернить, чтобы в дальнейшем было легче к нему относиться отрицательно. Но при этом! Смотрите внимательно! Если я скажу ей гадость, то это надлежит, вопреки посылке А, воспринять серьезно. В данном случае не важно, что сделано это точно так же по телефону и устно, ибо из отрицания А все равно следует Б. Приятность Б останется неизменной, потому что Кирилл обозвал Олю, и, таким образом, сохранил статус ушлепка. Итак:
Общаюсь корректно — значит, негодяй, так как лгу.
Хамлю — значит, негодяй, так как по определению.
Когда человеку приятно думать про другого плохо, нет никаких шансов выглядеть хорошо. А почему Ольге это приятно, я уточнил выше. Умничал потому что до фига.
Это для меня с моей жалкой нормальной логикой Оля подорвалась на мине. Для нее самой все осталось в полном порядке, если порядком можно назвать сознательное общение с отвратительным человеком. Ну что мешает положить трубку, раз я такая свинота?
Я как-то стоял в прихожей и проходил теоретический курс семейной жизни на примере своего друга. Друг ждал жену. Уже пятнадцать минут свыше ранее оговоренного срока. Мы должны были ее подбросить до парикмахерской, а потом ехать по своим делам.
— Да как же я в таком виду пойду, чудак-человек? — жонглируя косметикой около зеркала, возмущалась супруга. — Как я могу быть ненакрашенной?
— Дорогая, мы с Кирюхой сейчас опоздаем. Плюнь ты на это! Парикмахеру все равно: накрашенная, не накрашенная… Хоть шимпанзе перед ним посади.
Жена развернулась, всплеснула руками и призвала меня в свидетели неслыханного афронта[31]:
— Не, Кирь, ну ты слышал, а? С шимпанзе меня сравнил!
Ох, мужчины будьте осторожны с метафоричностью! Иногда женщины склонны не видеть в речи ничего, кроме основных элементов «подлежащее-сказуемое». И горе вам, если безобидная фигура, приведенная для сравнения, покажется женщине указателем на ее персональные характеристики. Замучаетесь потом объяснять, что вы имели в виду. Не жену мой друг сравнил с шимпанзе, а всего лишь показал на этом примере степень индифферентности парикмахера к внешнему виду клиента, но было поздно.
Не совсем понятно? Еще пара примеров? Силь ву пле!
Мы пьем пиво в парке у фонтана. День прелестный, погодка ластится, вокруг куча кайфующего аналогичным образом народа. Краем глаза в районе соседней лавки наблюдаю игру в сквош. Ну, вы знаете: сквош — это когда берут в руки ракетку и начинают лупить теннисным мячиком в стену до посинения. На скамейке сидят две половозрелые гусыни, тянут сусло и медленно врастают в кучу ореховой шелухи, которая оседает вокруг них. Кушать изволят… Рядом возникает парень и начинает что-то им говорить. Он сначала стоит, скованно упрятав руки в карманы, потом подбоченивается, потом начинает жестикулировать. Он играет в сквош, где роль мячика выполняют все сказанные им слова, а роль стены играют… нет, это даже не роль, не образ — это и есть сама первозданная стена. Глухая, железобетонная, несущая. На стене наштукатурены косметикой две абсолютно не выразительные физиономии, все функции которых исчерпываются пережевыванием и выплевыванием. Парень наигрался вдоволь, подобрал мячик и откланялся. Пора бы и мне опробовать прочность кирпичной кладки!
Подхожу.
— Что, девчат, познакомиться, небось, хотел? — спрашиваю я и машу головой вслед спортсмену.
— Ага, — отвечает говорящая стена.
— Ну и как? Не убедительно?
— Да ну его, отмороженный какой-то, — пожимает плечами та, к которой парень обращался больше. — Краснеет, мнется, заикается. Чуть в штанишки со страху не напустил, пока кадрился, хи-хи!
— Так это наоборот говорит о том, что он взволнован, что ты ему понравилась, сильно впечатлила.
— Да слабак он — не вижу я что ли? — фыркает гусыня. — Кто так знакомится с женщинами? Женщинам нравятся сильные, смелые мужчины. А не мямли типа этого.
— Сильные и смелые, говоришь? — щурюсь я, и что-то внутри меня звонко леденеет.
Я вспоминаю документальную кинохронику. Июнь сорок первого, немецкий оператор снимает разгромленные недавней атакой советские позиции. Под слоем пыли и гари, среди воронок и узлов железа разбросаны тела людей. На лицах двух журналист задерживает объектив, приближает их трансофкатором, работает по-немецки добросовестно. Оба бойца лежат, соприкасаясь головами, и смотрят в небо из-под приспущенных век. Это совсем еще пацаны. Оператор хотел особо тщательно запечатлеть их как подтверждение силы германского оружия, но история-то знает, что он смотрел в лицо смерти. Именно такие, безусые, угловатые, бабы не знавшие ребята совершили в течение последующих четырех лет то, что весь остальной мир тогда считал невозможным. А это были всего лишь мальчишки, вчерашние выпускники, робевшие и запинавшиеся, когда приглашали на первый в своей жизни вальс. И разве важно это, разве эта неловкость перед женщиной показатель, если потом он шел в полный рост на танк и, взрывая его, погибал с ее фотокарточкой у сердца? Сильные и смелые, говоришь? Да ты и представить себе не можешь, на какой подвиг способен такой застенчивый и смешной на первый взгляд парень. А то, что голос его дрогнул, когда он спрашивал твое имя — так лучше это. Слышишь, ты! Лучше неуклюжесть перед тобой, чем посмертная смелость под гусеницей танка. Но ты не поймешь этого, нет, не поймешь. Пока он не сложит голову, ты ничего не поймешь. Ты будешь судить только по тому, ключами от какой тачки мужик поигрывает, развязно балагуря и демонстрируя смелость намеков.
Двуликая стена глазела на меня и пила пиво, пока я изливал весь этот надрывный патриотизм. Потом стряхнула очистки и прогундосила:
— Не, ну а мы щас че — на войне, что ли?
Меня не стало.
Или вот еще, пример второй. Ой, бабоньки-и-и, в миллиардный раз обнаруживаю себя, будто резко проснувшись, на все той же сцене и все с тем же монологом на устах.
— Лена, — аукаю сквозь дремучий лес я. — Ты скажешь «нет» понравившемуся человеку, потому что убежденно не знакомишься в общественных местах, а он возьмет, да и пойдет своей дорогой. Ругать потом себя не будешь?
— Может, и буду, — отвечает Лена, — но вообще-то грош цена ему и всей его симпатии ко мне, если он так сразу сдастся. Девушке не зазорно вначале повоображать, и нечего сразу отступать в таком случае. Он же мужчина!
Я мысленно закатываю рукава и поплевываю на ладони.
— Это так же мудро, Леночка, как купить вазу из японского фарфора «Амори», поднять ее над головой и ка-а-ак шваркнуть об пол, чтобы только осколки брызнули! А потом рассмеяться и сказать: «Да грош цена этой утвари, если она бьется с первого раза!»
