Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979
А мир велик, а мир просторен, разноцветен, разнообразен, сто жизней дайте — не хватит, чтоб объехать, увидеть, услышать, попробовать почувствовать и малую долю его. Краешком, краешком уха и я что-то об этом в юности слышал, в промежутке между третьей и четвертой главой «Истории ВКП(б)», в очереди за крупой, между лозунгами «повышать производительность» с одной стороны и «повышать бдительность» с другой, между забором справа и колючей проволокой слева. Но — только слышал. Ужас. И то уже — проступок.
Вот я только проснулся, вспоминаю первые попавшиеся, какие приходят в голову, далеко не главные примеры ничего не стоящей, унылой ерунды, которой, однако, в советском обществе человеку обязательно надо, положено заполнять жизнь. Это если так совершенно непредвзятым, чистым взглядом, словно проснувшись, взглянуть на советскую жизнь, то станет и удивительно и непонятно: да зачем в ней все так неудобно, а то нелепо, а то мучительно, а то дико? Ну скажите, пожалуйста, почему нельзя свободно взять и поехать, скажем, на остров Пасхи в Тихом океане? Поехать, посмотреть — вернуться. Почему не просто работа, но обязательно со взятием обязательств, каким-то смехотворно-абстрактным соцсоревнованием, собраниями, плакатами, стенгазетами, этими ворохами чепухи — но у каждого-то она куски жизни отнимает. А почему есть КГБ и — стукач на стукаче? Есть же общества, где людям такое и во сне не снилось, и, оказывается, без КГБ — живут. Хорошо, свободно, спокойно, по-людски. А почему мне положено читать «Историю КПСС», а роман Набокова «Лолита» — ни в коем случае? И так далее, и так далее, ну к чему ни прикоснись, только диву даешься: до чего неудобная, малоинтересная, трудная, унылая жизнь. Да. И мне обидно, мне жаль. Чужих жизней жаль, и своей, конечно, какая она была. Вот почему я говорю, что если бы мне, таким образом, попался гайдаровский «горячий камень», я бы уж понес его на гору там или в долину, так себе ярко это сейчас вообразил, что, право, жаль, что это все одна фантазия.
21 ноября 1975 г.
Не умеющие жить
Иногда, когда бывает сессия Верховного Совета СССР, в газетах помещаются снимки — общий вид президиума, общий вид зала. Последние, вид зала, особенно любопытны: ровные ряды лиц с поразительно бессмысленным выражением. Это не просто фотоснимки, это в сущности фотокарикатуры. Вы знаете, будь я на месте редактора, я бы такие снимки стыдился помещать, боялся бы: это же разоблачительные материалы, обладающие убийственной сатирической, прямо гоголевской выразительностью. Огромный зал, от первого места до последнего наполненный фигурами, задача которых, во-первых, значит, заполнять собой этот зал, во-вторых, по сигналу иногда бить в ладоши, иногда поднимать руку, иногда вставать. Все. Как говорится, работа не пыльная, но — свирепо скучная, тянет в сон, но не дай бог заснуть; и книжку нельзя читать, ничего нельзя; только сидеть, глядя перед собой, так сказать, собой здесь присутствовать. Постепенно, вероятно, к этому можно привыкнуть. И люди, вероятно, считают, что терпеть стоит, потому что это же не бесплатно, это вознаграждается.
Я знал лично нескольких депутатов Верховного Совета. Они должны носить значок, такой флажок, приколотый к лацкану. Этот флажок вместе с депутатским удостоверением дает много прав: на вокзале взять билет в особой кассе и ждать поезда в особом зале. Войти в трамвай с передней площадки. Даже в кино получить билет без очереди. Правда, я не видел ни разу в жизни, чтобы кто-нибудь проталкивался к окошку кассы, размахивая удостоверением, мол, «пропустите меня без очереди, я депутат Верховного Совета!». Те, кого я знал, подобными благами как-то стыдились, что ли, пользоваться и свой значок-флажок носили как бы с подавляемой неловкостью. У меня создалось впечатление, что они бы охотно его не носили. Но нельзя: они обязаны носить. Есть должности, которыми люди, хотя и занимают их, предпочитают не хвастаться. Тюремщик, например. Или сочинитель речей для начальства. Или этот, выкрикиватель лозунгов на демонстрации. Он себе едет в метро и выглядит вполне нормально, прилично, и не догадаешься, чем он, бедняга, зарабатывает свой кусок хлеба с маслом. Депутатам же не повезло: значок-флажок их выдает.
Пока я совсем близко не познакомился с одной простой, замученной дояркой, на которую судьба свалила звание депутата Верховного Совета, я полагал, что жизнь у депутатов барская, уж там люксы-перелюксы. Прозаическая действительность поразила меня.
То была простая незаметная колхозница-труженица, каких миллионы. Послушная, старательная. Это ее и погубило. Как известно, в каждой области, в каждом районе должны быть передовики. Ударники, стахановцы, «маяки» и тому подобное. Такое важное дело, конечно, нельзя пускать на самотек, нужна организация. Техника давно отработана, еще с тех довоенных времен, когда Стаханову создавали условия, чтобы он поставил рекорд. Делается это так. Сперва беседуют с намеченным кандидатом, обещают выписать шиферу на крышу, премию, путевку и тому подобное. Ну кто устоит? Доярке, далее, обычно составляют группу из самых дойных коров, да и нелегально придают парочку коров, не числящихся за ней на бумаге, так появляются фантастические удои. Корреспонденты. Фотографы. Далее, если надо, делают из нее кандидата к очередному ритуалу выборов, и пошла доярка нежданно-негаданно в космические сферы.
Первое, значит: шиферу дали. И не только шиферу, а и лесу на ремонт избы. Если приехать в деревню, о которой известно лишь, что в ней живет депутат, а в каком доме неизвестно, то достаточно посмотреть на крыши — и никого спрашивать нет нужды. Развалюхи, вросшие в землю, покосившиеся, под гнилой соломой, с крышами латаными-перелатаными — и вдруг среди них, как картинка, хорошая, ухоженная изба, да еще, глядишь, не под шифером, а под цинковой крышей. Депутат. Спутать можно только с избой председателя или парторга, если и они проживают в этом селе. Изба — это да, хорошая. Но дальше…
Я детально вник в заработки той доярки, о которой говорю, и оказалось, что она отнюдь не намного больше имеет, чем другие, ну, там что-то набегает, естественно, как она есть ударник, но если бы не все тот же «приусадебный участок», который спасает всех на селе, она бы, как и другие, концов с концами не свела.
Другое дело, что в советской жизни в зависимости от положения при одних и тех же цифрах заработок может быть больше, а может быть меньше. «Достать», например. Тот же шифер или цинковых белил на ремонт. В продаже нет, с рук, ворованные со стройки, — сперва найди, потом отвали втридорога и еще магарыч поставь. А ей, депутату Верховного Совета, прямо с райбазы отпустят по государственной цене.
И уж счастлива она от того была, счастлива. В разговоре со мной нет-нет да и опять как-то к этому шиферу и белилам — недавно ремонт наконец сделала. А депутатом уж шесть лет. Ждала. Так что нет, их не балуют, зачем? И за то будут благодарны. Придет зимнее совещание по животноводству — так ей еще в премию дадут дешевенькие часы.
Но, пожалуй, главное благо, которым во всю сласть пользуется депутат-доярка, — это периодические, законные, оплачиваемые отпуска на период сессий Верховного Совета. Не вскакивать в три часа утра, не вкалывать, навоз не месить, руки отдохнут. Как превеликая барыня, как Анна Каренина какая-нибудь, повяжется она лучшим платком, надежно спрячет за пазухой узелок с накопленными рублями, возьмет лучший свой фанерный чемодан, поедет рейсовым автобусом на станцию, а там билет, да не общий или какой-нибудь плацкартный, а самоё купейный до самой Москвы-столицы. Едет депутат Верховного Совета, и проводник чай приносит в подстаканнике… «Погодите, — уточнял я. — Но вы же должны ехать в международном, в этом, спецвагоне?» Но она не знала, что это такое. «Тогда хотя бы в мягком!» Нет, за мягкий бухгалтер не оплачивает, только купейный положен. В мягком-то она никогда в жизни еще не ездила. «Ну хорошо, — говорил я, — ну вот вы приезжаете в Москву, и где вы там живете? Как живут депутаты?»
Хорошо живут. В гостинице. За казенный счет. «Наверное, в «Национале» или «Москве»?» Нет, в «Будапеште», той старой, облупленной, в Замоскворечье, но к Кремлю-то близко: только через мост — и тут. «Номер красивый, — спрашивал я, — просторный?» Да, очень хороший, ну не так чтоб просторно, но и не тесно: всего четыре койки. Я так и ахнул. Четыре койки в номере? И все депутаты? Да, из разных областей, такие же колхозницы. «А кормитесь как?» Ну, впрочем, это можно было не спрашивать. Завтрак, обед, ужин — тут же в гостинице, по четыре за столом, ну вроде как в рабоче-крестьянском санатории, суп харчо там, макароны по-флотски, яблоко на десерт.
Времени ходить по Москве — вот плохо — нет. Все расписано. Львиную долю времени нужно сидеть, конечно, на заседаниях, остальное — эти самые, значит, завтрак-обед-ужин, еще будут экскурсии — осмотр Музея Ленина, Музея Революции, Выставки достижений народного хозяйства. На магазины, на ГУМ не предусмотрено и секунды. Но — вот она, забота о депутате: в фойе Кремлевского дворца в перерывах между заседаниями торгуют специально устроенные киоски с промтоварами. И лишь объявят перерыв — бегут со всех ног занимать очередь доярки и ткачихи, овцеводы и оленеводы: там дают платки, клеенку, нейлоновые чулки, чашки с цветочками и еще тысячу прекрасных вещей. Рубли из-за пазухи так и тают. Даже апельсины иногда бывают. То-то гостинцев она везет всякий раз в деревню.
