Владимир Бушин - Это они, Господи…
Одного из Слонимских я знал: Александр Леонидович читал нам в Литературном институте спецкурс по Гоголю. В памяти осталась не суть лекций, а его увлечённость.
Но главное-то вот в чем. От Смоленска, под которым, как говорит писатель, он попал в окружение, до Слонима даже по прямой на самолёте будет километров 500. И не к востоку, не к северу или югу, а почти прямёхонько на запад. Что ж получается? Все, попадавшие в окружение, пробирались на восток к своим…
То была печаль большая,
Как брели мы на восток,
писал Твардовский, и один лишь Васильев пробирался на запад к милому далёкому дедушке, научившему его читать. И что там ждало везунчика? Город был захвачен немцами ещё 26 июня, на четвертый день войны. Вероятно, там сразу начались расправы над евреями. И вот является туда Боря. Где дедушка? Где бабушка? Что делать?
А пока везунчик, по его словам, долго пробирался к дедушке, немцы 16 июля захватили Смоленск, фронт ушел ещё дальше на восток. И вот о том, как он встретился, а потом простился с дедушкой, как из Слонима верст 600–700 потом пробирался всё-таки на восток к своим, писатель почему-то американцу не рассказал, а сразу приступил к животрепещущему вопросу о том, что Сталин — тупица.
Просветив на сей счёт заморского собеседника, перешел к рассуждениям о войне вообще в таком духе: «Война пахнет трупами, и больше ничем. Ни-чем!». Но так ли это? Нет, совершенно не так. Все войны имеют запах, но — разный. Конечно, без жертв не обходится ни одна война, но у каждой есть основной, все перебивающий запах или даже два, а то и несколько. Когда, например, две, а то и десяток стран схватываются в жажде сцапать новые территории или богатства, то эти войны не пахнут ничем, кроме трупов и мерзости. Так пахли хотя бы войны за испанское наследство (1701–1714), за польское наследство (1733–1735), за австрийское наследство (1740–1748), за баварское наследство (1778–1779). Так же отвратительно пахли 9 (девять!) англо-испанских войн 16–18 веков за морское владычество. Из позднейшего времени, разумеется, так пахла и англо-французская и американо-японская интервенция в Россию в 1918–1922 годы.
Но бывали войны, которые с разных воюющих сторон пахли по-разному. Например, три англо-афганские войны: в 1838–1842, в 1878–1880 ив 1919 годы. Во всех этих войнах над английскими войсками стоял душный запах жадности, высокомерия и злобы, а над афганцами — дух патриотизма, мужества и свободы. Потеряв сотни тысяч своих солдат, англичане три раза вынуждены были сматывать удочки. Такие же столь различные запахи витали над Мексикой во время американо-мексиканской войны 1846–1848 годов, в результате которой США оттяпали почти половину территории своего соседа. Подобных примеров можно привести множество. Совсем недавние — у всех в памяти: нападение НАТО во главе с США на Югославию, Афганистан, Ирак…
И Великая Отечественная война со стороны немцев пахла расизмом и высокомерием, разбоем и душегубками, грабежом и злобой, жадностью и человеконенавистничеством.
А над Красной Армией, над всем Советским народом витал дух любви к родине и мужества, самоотверженности и свободы. Васильев, к сожалению, ничего этого не учуял, и дедушка ему не подсказал. Да, да, говорит, только запах трупов. Ведь и «остановили немцев только телами убитых, просто телами».
Возможно, американец и хотел тут спросить: «Телами? А что же делали танковые войска, авиация, артиллерия, „катюши“? Или их не было и это лишь сталинская пропаганда?» — но не решился: ведь перед ним сидел живой классик! А если бы спросил, то, вероятно, услышал бы: «Танковые войска? Они как раз и подвозили трупы. И самолёты тоже загружались трупами и сбрасывали их на немецкие позиции, буквально заваливали, и немцы в страхе бежали от трупного запаха в свой фатерланд».
Но услышал американец вот что: «Мужчины рождены, чтобы умереть в бою». В устах 85-летнего везунчика, эти мужественные слова прозвучали особенно выразительно. Тем более, если принять во внимание, что война оказалась для него в два с лишним раза короче, чем для всего народа. По данным интернета, из окружения Васильев выбрался каким-то образом в октябре 1941 года, т. е. месяца через три. Потом — «лагерь для перемещённых лиц», как сказано не совсем точно. Потом — сперва кавалерийская школа, а из неё — в пулемётную школу. На всё это ушло, надо думать, немалое время и зачислить его во «фронтовой стаж» едва ли представляется возможным. После окончания пулемётной школы Васильев направлен в некий «комсомольский истребительный батальон» (Отчизны верные сыны. М.,2000). А в марте 1943-го, по одним данным, «Васильев получает тяжелое ранение» (интернет), по другим — контужен (тоже интернет). И на этом война для него кончилась. Осенью этого года он уже курсант Бронетанковой академии. А война продолжалась ещё почти два года.
Но — ранен или контужен? Всё, кто имел ранения, в 1985 году получили орден Отечественной войны 1-й степени. А у Васильева — 2-й. Приходится сделать вывод, что была контузия и, судя по приёму в академию, по долголетию и редкой активности всей жизни, серьёзных последствий она не имела.
На героическом афоризме о смерти мужчины в бою беседа с американцем и закончилась, но из юбилейного фильма по телевидению мы узнали ещё много интересного и драматического в жизни юбиляра. В частности, о том, что в жизни и в творчестве Васильева достойное место, естественно, заняла еврейская тема. Ну, прежде всего, жена писателя — еврейка. Я не стал бы этого касаться, если бы в этом телефильме он не был поднят и заострён самой Зорей Альбертовной, а продолжен и развит в интернете: «1953 год стал серьёзным испытанием на прочность семьи Васильевых. После раздутого Сталиным дела врачей в стране началась мощная антисемитская кампания. От Бориса требовали либо развестись с женой, либо сделать доклад о борьбе с космополитизмом. Он отказался. Его исключили из партии».
Странно… Во-первых, «борьба с космополитизмом» это 1949 год, а «дело врачей» —1953-й. Во-вторых, жена работала вместе с мужем — на испытательном танковом полигоне, и в первую очередь проклятые антисемиты должны бы уволить её, но почему-то не уволили. Тем более странно, что ведь жена, как и муж, владела всеми «военными секретами»: она сама, как пишут, была испытателем танков. В-третьих, какой же смысл требовать развода с женой, считая её потенциальной шпионкой, если она сама оставалась работать на полигоне, никто её не гнал? В-четвертых, разве доклад о космополитизме мог помешать шпионажу, о возможности коего со стороны Васильева, как видно, подозревали проклятые антисемиты в отличие от тех антисемитов, которые приняли его и жену-еврейку в Бронетанковую академию, где они и познакомились? Наконец, если бы даже её уволили, а он развелся с ней, то разве не мог он передавать ей шпионские сведения и при штампе в паспорте о разводе?
И вот за отказ развестись или сделать доклад героя-фронтовика исключили из партии? Извините, Зоря Альбертовна, может быть, Бориса Львовича когда-то за что-то действительно исключали из партии, членом которой он был с 1952 года, но — за неразвод? за недоклад? Тем более, что ведь у вас, как ныне говорят, нет никаких реалий — ни одного имени проклятого антисемита, ни других конкретных данных. А чего мерзавцев жалеть? Да ведь, поди, уже и перемерли, у антисемитов ведь, согласно исследованиям критика Бенедикта Сарнова, средняя продолжительность жизни как у кроликов.
Между прочим, тут есть одна аналогия. Женой В. М. Молотова была Полина Семёновна Жемчужина (Карповская), еврейка. У Вячеслава Михайловича с годами появилась странная для столь высокого государственного мужа слабость: все, что происходило на заседаниях Политбюро, он рассказывал любимой супруге. А та — подружкам, в частности, когда-то киевлянке Голде Меир, послу Израиля в СССР (1948–1949). Несмотря на всю тяжесть деяния, никто не потребовал от Молотова развестись с избыточно коммуникабельной супругой или сделать в Верховном Совете доклад о борьбе с космополитизмом. Нет, вопрос был решен гораздо проще: Полине Семеновне дали возможность в Кустанайской области наедине спокойно обдумать особенность своей коммуникабельности. И никаких разводов. Вернувшись из уединения, Полина Семеновна, оставаясь сторонницей Сталина, прожила в любви и согласии с Вячеславом Михайловичем до самой своей смерти в 1960 году. Подружка Голда, которую в 1949 году тоже отправили домой, пережила её почти на двадцать лет.
Так вот, мне кажется, что Бориса Львовича не исключали из партии, а вот то, что он одним из первых вместе с Марком Захаровым и другими архаровцами демократии сбежал из партии при первом же шорохе прогресса ещё в 1989 году, это известно достоверно.
Вот, пожалуй, и всё, что хотелось сказать по поводу юбилея Б. Л. Васильева и его интервью американской газете. Чем же нам, читатель, закончить? Вы не против, если я просто еще раз повторю то, что было в начале? Ну, вот: «Дворянин, интеллигент, потомственный русский офицер, литературный классик, родственник Пушкина и Толстого, чистый и добрый человек, он сумел сохранить честь и достоинство, удивительный человек, Человек с большой буквы, встретиться с которым — счастье..». Что ж, никому не возбраняется думать именно так.
