Александр Горянин - Традиции свободы и собственности в России
В ХVIII веке в России утверждается разноуровневый сословный суд. Характерная подробность: лишить дворянина дворянского звания мог только дворянский суд на основании доказанного преступления. Сословный суд, аналог «суда равных» английского права (это его имел в виду Дизраэли, когда говорил, что существующие в Англии две нации управляются разными законами), был, конечно, тормозом развития страны. Такое положение сохранялось до судебной реформы 1864 года. Тяжбы в судах были долгими (вспомним Гоголя) — даже более долгими, чем современные тяжбы в западных судах. Самые злые изображения дореформенного русского суда, естественно, вышли из-под пера тех, кто сам подвергался судебному преследованию — как, например, А.В. Сухово-Кобылин. Но не забудем, что справедливость победила: Сухово-Кобылин был оправдан.
Пока не появилось Уголовное уложение 1845 года, в распоряжении судьи сплошь и рядом были столь архаичные законы, что ему приходилось, отложив их в сторону, руководствоваться просто здравым смыслом. И что же? Мемуары почему-то не пестрят жалобами на нелепые приговоры. Жаловались на волокиту, взятки, крючкотворство, но эти жалобы стары как мир и универсальны во всем мире: прочтите «Холодный дом» Диккенса, современника Сухово-Кобылина.
Когда Р. Пайпс отважно утверждает: «До судебной реформы Россия не знала независимого судопроизводства», это напоминает реакцию специалиста по анатомии пингвина, которому дали атлас анатомии человека. Почему-то никого не смущают разительные различия между англо-саксонским судом и судами стран, развивавших римское право. Каждая страна торила свой путь и имела на это право.
Реформа 1864 года не принесла судебный рай. На укоренение нового суда ушло лет двадцать, в течение которых только и было разговоров, что он не приживается, что он не для России. Когда же, наконец, всем надоело повторять одно и то же, вдруг выяснилось, что в России очень даже неплохой суд. Но по-настоящему его оценили лишь когда его не стало. Порой одна мимолетная фраза может заключать в себе очень много. «Отношение к русскому правосудию, как к самому справедливому и честному в мире, еще твердо держалось; не сразу можно было осознать, что все коренным образом изменилось, и такое замечательное учреждение, как русский суд — тоже»73, передает мемуаристка потрясение, испытанное ей в 1918 году. Эти слова — напоминание о ясной и непоколебимой уверенности людей ушедшей России в своем суде, уверенности, которая не свалилась с неба, а покоилась на их жизненном опыте.
Русский суд кончился, когда четырьмя декретами между 24 ноября (7 декабря) 1917 года и 30 ноября 1918-го юрист по образованию Ленин отменил, уничтожил весь корпус законов Российской империи («При рассмотрении всех дел народный суд применяет декреты рабоче-крестьянского правительства, а в случае отсутствия соответствующего декрета или неполноты такового — руководствуется социалистическим правосознанием. Ссылки в приговорах и решениях на законы свергнутых правительств воспрещаются»). К сожалению, мало кто осознает, что этот акт — один из самых разрушительных и страшных даже на фоне остальных страшных преступлений большевизма.
Добрые европейские примеры и Россия
В основе представлений, будто все либеральное и гражданское в России проникло через петровское «окно», лежит незнание фактов. Увы, русские предреволюционные интеллигенты выросли на этих представлениях и именно их передали, уже в эмиграции, своим молодым тогда западным ученикам. Концепция, расцветшая в западном россиеведении на почве этих представлений, гласит: Москва вышла из-под ига Золотой Орды преемницей этой орды, свирепым «гарнизонным государством».
А.Л. Янов настаивает, что Москва вышла из-под ордынского ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта «наследница Золотой Орды» первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего средневековья, церковную реформацию, чья суть — в секуляризации монастырских имуществ. Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада, Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость.
Историк приводит слова уже упоминавшегося Иосифа Волоцкого, вождя российских контрреформаторов: «С тех времен, когда солнце православия воссияло в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси — в домах, на дорогах, на рынке все, иноки и миряне, с сомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов и святых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства... А от митрополита еретики не выходят из дому, даже спят у него».74
А.Л. Янов обращает наше внимание на то, что слова преподобного Иосифа Волоцкого — прямое свидетельство, живой голос современника. Так и слышно, сколь горячи и массовы были тогда споры — «в домах, на дорогах, на рынке». Похоже это на пустыню деспотизма?
Соратник Иосифа, неистовый Геннадий, архиепископ Новгородский, включил в церковную службу анафему на «обидящие святыя церкви». Все понимали, что священники клянут с амвонов именно царя Ивана. И не разжаловали Геннадия, даже анафему не запретили. В 1480-е иосифляне выпустили трактат «Слово кратко в защиту монастырских имуществ». Авторы поносят царей, которые «закон порушите возможеть». Трактат не был запрещен, ни один волос не упал с головы его авторов.
Продолжу пересказ аргументации А.Л. Янова. Будь в тогдашней Москве «гарнизонное государство», стремились ли бы в нее люди извне? Это было бы подобно массовому бегству из стран Запада в СССР. Литовская Русь конца XV века пребывала в расцвете сил, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи «отъездчиков», кто — совсем как брежневские власти — называл их изменниками («зрадцами»)? Вильна. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москва.
Будущие русские князья Воротынские, Вяземские, Одоевские, Бельские, Перемышльские, Глинские, Мезецкие — имя им легион — это все удачливые беглецы из Литовской Руси. Были и неудачливые. В 1482-м большие литовские бояре Ольшанский, Оленкович и Бельский собрались «отсести на Москву». Польско-литовский король их опередил: «Ольшанского стял да Оленковича», бежал один Бельский.
Великий князь литовский Александр в 1496-м пенял Ивану III: «Князи Вяземские и Мезецкие наши были слуги, а зрадивши нас присяги свои, и втекли до твоея земли, как то лихие люди, а ко мне бы втекли, от нас не того бы заслужили, как тои зрадцы». Т.е., он головы снял бы «зрадцам» из Москвы, если б «втекли» к нему. Но не к нему «втекали» беглецы.
В Москве королевских «зрадцев» привечали и измены в их побеге не видели. В 1504-м, например, перебежал в Москву Остафей Дашкович со многими дворянами. Литва требовала их высылки, ссылаясь на договор 1503 года. Москва издевательски отвечала, что в договоре речь о выдаче татей и должников, а разве великий пан таков? Напротив, «Остафей же Дашкевич у короля был метной человек и воевода бывал, а лихого имени про него не слыхали никакова... а к нам приехал служить добровольно, не учинив никакой шкоды».
Москва твердо стояла за гражданские права! Раз беглец не учинил «шкоды», не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора75.
Москва и Литва поменялись ролями позже, в царствование Ивана Грозного. Теперь Москва заявляет, что «во всей вселенной, кто беглеца приймает, тот с ним вместе неправ живет». А король Сигизмунд разъясняет царю Ивану, что «таковых людей, которые отчизны оставили, от зловоленья и кровопролитья горла свои уносят», выдавать нельзя.
(Тут А.Л. Янов упрощает: из Литовской Руси перебегали в Русь Московскую и при Иване Грозном, особенно в 1569-84 гг., после Люблинской унии и с началом полонизации в западно-русских землях, когда католичество усилило свой напор на православие.)
Конец «правильного» развития России А.Л. Янов приурочивает к началу Ливонской войны (1558 год). Но спросим у себя: где в тогдашней Западной Европе развитие было правильным, где был либеральный и конституционный образец для подражания? В Англии жгла на кострах своих врагов Мария Кровавая, «Звездная палата» без устали отправляла на плаху и виселицу врагов абсолютистского строя; император «Священной Римской империи» Карл V (сын Хуаны Безумной) ввел инквизицию в Голландии, нагромоздил горы трупов в борьбе за всемирную католическую монархию и издал неслыханный по жестокости кодекс «Каролина» (рядом с ним русский «Судебник» 1550 года — образец евангельской кротости); во Франции крепчал абсолютизм, а ее король Генрих II полностью истощил страну в попытках завоевать Северную Италию; Филипп II Испанский объявил свое королевство банкротом и, чтобы отвлечься от денежных дум, поджаривал еретиков.
