Захар Прилепин - Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями
Вроде бы бесхитростная книга – но из редкого числа тех, надо которыми безо всяких очевидных причин можно расплакаться.
Тем более что у меня есть еще и некоторые личные причины влюбиться в эту книжку.
Во-первых, роман «Золотой узор» Бориса Зайцева – одна из самых наилюбимейших моих книг. Я невыносимо и почти болезненно люблю ее интонацию и ощущение воистину христианской чистоты, даруемое ей.
А во-вторых, помню, как в одно из первых посещений Парижа меня встретила переводчица – милая молодая девушка.
Едем в такси, она спрашивает:
– Вы знаете книги Бориса Зайцева?
– Да, – отвечаю, – конечно.
– Я внучка Бориса Зайцева – Мария Соллогуб, – говорит она.
Русская эмиграция в третьем поколении!
По одной линии они Зайцевы, по другой Соллогубы (был такой русский писатель в XIX веке, не путать с автором «Мелкого беса», он тут вообще ни при чем), по третьей Трубецкие, по четвертой Лопухины (Лопухина была одной из жен Петра Великого).
В общем, аристократия, которую я, советский ребенок, сроду не видел и представлял только по фильмам о белогвардейцах.
Оказалось, что у Маши три брата – художник, физик и актер. Как же я полюбил эту семью! Какие чудесные они все оказались! Мне впервые пришлось убедиться, что наша страна утеряла редкие, лучшие, плодоносные породы людей…
Собственно, они все – правнуки Наталии Борисовны Соллогуб.
Рассказанное в этой книге – трудно достижимое сегодня сочетание такта, беззлобности, веры и нежности. Речь ведь при этом идет, как люди оказались вне своей земли и своего языка – в чужой земле, одни. И никакой обиды, никакой злости, ничего этого нет вовсе.
Пресветлая книга.
Лев Данилкин
Человек с яйцом
(М. : Ад Маргинем, 2007)
Книгу Данилкина о Проханове наша высоколобая публика демонстративно проигнорировала. Снобы, что с них взять.
Тут дело, собственно, совсем не в Проханове (или, если угодно, не только в Проханове).
Здесь иное.
Если б было возможно придумать рецепт идеального «нон-фикшн» – то рассматриваемый текст был бы в моем представлении претендентом номер один.
Данилкин, создавая книгу о самом могучем, дремучем, непотопляемом русском националисте и консерваторе, ориентировался далеко не на российских мастеров жанра – а на западную, в первую очередь английскую школу создания биографий. Еще чуть-чуть – и это стало бы художественным текстом, вроде «Попугая Флобера» Барнса.
Только вот кто смог это оценить? Кто вообще прочел этот стопудовый и стопроцентный шедевр?
В минувшем сезоне был оглушительно моден труд французского писателя Эмманюэля Каррера «Лимонов». Во Франции эта книга лидировала в списках продаж, сам Саркози рекомендовал читать эту книгу французам, права на ее перевод купили большинство европейских стран, и прочее, и прочее.
Но я бьюсь об заклад, что книга Данилкина о Проханове лучше по всем показателям: умней, изящней, точней. Черт, как же она вкусно написана, как я завидовал, пока читал.
И уж если все-таки о Проханове – как мало мы ценим своих представителей редкого рода «анфан террибль»!
Лимонов и Проханов – это не просто наш ответ Мисиме и Юнгеру, это вполне соразмерные их иконам наши иконы.
И вот даже житие готово – бери, и радуйся, и разбирай на цитаты.
Данилкин поработал так, что остается только покурить и утереться (разве что к финалу немного автор явно устал от своего героя, но это ничего, это бывает – думаете, сам Проханов не устал от себя?).
Резюме, собственно, таково: пока мы будем сливать такие книги и таких персонажей, как Проханов, – мы так и останемся жить с ощущением страны третьего мира. Мы ж втайне думаем, что герои-то все на Западе. Все самое лучшее и модное – на Западе. А мы так – Ваньки, вторсырье, недоумки.
Да хер-то. Печально только, что нам Каррер и его читатель Саркози доказывают, что Россия порождает отличных священных монстров. Сами мы до этого додуматься никак не хотим.
Идите, в общем, за книжкой Данилкина. Тираж так и не раскупили, между прочим.
Василий Голованов
Остров, или Оправдание бессмысленных путешествий
(М. : Вагриус, 2002)
Человек порой целую жизнь мыкается, чтоб совершить самое важное дело или выбрать идеальную форму для своего главного высказывания.
Почему люди ценят литературу?
Потому что мы в основной своей массе немые. Что-то чувствуем, но сказать об этом не умеем. Догадываемся, какими нас задумали, но едва начинаем об этом заговаривать – сразу понимаем: нет, что-то не то мы говорим.
И вот иногда у кого-то получается.
У Голованова получилось, судя по всему, сразу несколько вещей.
Во-первых, он, пытаясь выправить свою судьбу, нашел на карте Родины странное, грустное, еще не гиблое, но близкое к тому место, от которого вместе с тем идет тайный и неслышимый гул, зачаровывающий.
Нашел это место и обжил.
Во-вторых, Голованов сумел об этом написать самыми нужными словами.
Как будто бы слетела с голоса пелена, как будто бы рассудок освободился от давнего морока – и человек вдруг заговорил бережно к языку, но наверняка, пронзительно, точно.
Есть такие люди, которых лечит география, жест, бегство – и последующее возвращение.
Но это ведь еще надо суметь: оставив за спиной целую немалую жизнь, вдруг вырваться в другое пространство, с новым воздухом, с иным наполнением.
Голованов показал многим другим, что такой путь возможен.
Во Франции, к слову сказать, эта книга имела оглушительный успех.
В России… ну, я не знаю. Кто-то, быть может, прочитал.
Впрочем, это не беда.
«Остров» никуда не денется. Остров нас подождет. География куда терпеливее человека.
Василий Авченко
Правый руль
(М. : Ад Маргинем, 2009)
Есть ощущение, что Авченко написал во многом провидческую книгу.
Речь там идет про особую дальневосточную «религию» – праворукие машины, которые больше, чем просто машины: и способ выживания, и предмет особой местной эстетики, и еще что-то, нам, черноземным «леворуким» рабочим и крестьянам, непонятное.
«Праворукие машины» Авченко описывает так, что иногда жанр книги, задуманной как публицистическое высказывание, начинает мигрировать в сторону то ли религиозного трактата, то ли поэмы.
Дело даже не в ситуации, которая (не дай Бог, но – наверняка) еще встанет перед Россией и его жителями, – отделение тех или иных разозленных территорий «от Москвы».
Дело в способе разрешения этой ситуации.
Являясь по духу и по крови представителем особой, дальневосточной популяции русских граждан, Авченко подробно описывает сначала страстное желание разорвать связь с этой Москвой, которая знать не знает, что там у нее происходит на окраине империи, и в жизнь своих граждан вникать не желает, а потом собственное осознание того, что Москва – еще не вся Россия и пилить не нами освоенные и обжитые евразийские пространства даже во имя «праворульной» религии – не дело.
Причем причина для ухода от Москвы может быть какой угодно – не «правый руль», так «левая наличка», либо нефть, которая самим нужна, либо алмазы, которые самим нравятся, либо близость к другой, куда более прельстительной государственности, чем собственная.
Авченко весь этот душевный путь, от сепаратистской возбужденности до продуманного консерватизма, проделал, чем предостерег и нынешних, и будущих самостийников от необдуманных жестов.
Максим Кантор
Медленные челюсти демократии
(М. : АСТ, 2008)
Кантора, как я заметил, особенно остро не любят в кругах либеральной интеллигенции. Как же: свой, говорящий на том же самом языке – и при этом «левак», вытаптывающий либеральные ценности при помощи европейского словаря.
У нас ведь, как вы, наверное, заметили, «левый», всегда синоним косности, старообразности и предсказуемости. Тоска с этими «левыми». Таких «левых» легко презирать, с ними не хочется себя ассоциировать. На таких «левых» всегда можно повесить ярлык «Шариков» – мол, че, зверье, опять пришлось все отнять и поделить?
Зверье кивает косматой головой и мычит про заговор и «придет наше времечко…»
В итоге, как ни крути, а в интеллектуалах у нас все равно ходят исключительно либералы, а все прочие числятся как мракобесы.
Кантор же – истинный, незашоренный интеллектуал: он отлично поженил настоящую «левую» русскую традицию с новым временем; получился сильный трактат, который надо отпечатать тиражом в полмиллиона экземпляров и раздать российскому студенчеству, чтоб вправить им еще недовправленные мозги.
О Канторе наши либералы что угодно могут говорить, но вот печаль – прием с Шариковым тут никак не проходит.
В итоге либералы либо молчат, либо цепляются за какие-то несущественные детали, немедленно затевая тоскливую мантру на тему «…стоит напомнить, что при Сталине…»
