Как живые: Двуногие змеи, акулы-зомби и другие исчезнувшие животные - Журавлёв Андрей Юрьевич

Держаться в погруженном состоянии ящерам мог бы помочь балласт. Камни в среднем в 2,6 раза плотнее воды, а тела этих существ с воздухом в объемных легких и длинной трахее несколько менее плотные. Плезиозавры (особенно эласмозавры) действительно заглатывали гальку – до 13 кг общим весом, или до 2500 штук. Такие гастролиты (от греч. γαστηρ – «брюхо» и λιθοζ – «камень») теперь находят вместе с их скелетами. И столько, сколько плезиозавры, подобного каменного груза больше не набирал никто из всех морских животных. Судя по составу гастролитов, ящеры совершали особые рейды для их сбора за 300–600 км от места кормежки. Камни обычно окатаны и нередко отполированы, будто в шаровой камнедробилке побывали. Правда, в основном они встречались в желудках у очень крупных ящеров, для которых, скажем, 20 кг балласта составляли менее 1 % общей массы. Цифра ничтожная… Однако эта малость могла придать телу остойчивость при погружении или всплытии.

Массу этих длинношеих существ, даже без учета балласта, методом суперэллипсов посчитать сложнее, чем массу ихтиозавров. Вес относительно компактного (с не особенно выступающей шеей) ромалеозавра длиной 3,3 м оценивается в полтонны, а 3-метрового плезиозавра – менее 200 кг. Эласмозавры, вероятно, весили под тонну. В конце концов, пища в юрском и меловом океанах была обильная и разная – от всевозможных головоногих моллюсков и ракообразных до рыбы на любой вкус. Ящер, с учетом анатомических ограничений, мог использовать шею как удилище: держась у поверхности, опускать ее под воду и выхватывать добычу из водной толщи или с илистого дна и заглатывать ее целиком. (Это, например, могли быть весьма распространенные в мезозойских морях и образующие большие скопления двустворки или правильные морские ежи.) Более всего челюсти плезиозавра напоминали капкан или дночерпатель. Так они, вероятно, и использовались. Зубная система, хотя и выглядела грозной, не годилась ни для пробивания добычи, ни для процеживания воды.

Наиболее достоверные остатки пищи обнаружены у длинношеих плезиозавров (конкретно – раннемеловых эласмозаврид). У одной особи последняя трапеза на 90 % состояла из донных двустворок и улиток; присутствовали также несколько члеников морских лилий и белемнитовых ростров. Последние проще было случайно зацепить на дне, чем поймать вместе с живыми белемнитами. Другой ящер успел проглотить несколько ракообразных и рыбок. Плиозавры (Pliosauridae) питались более разнообразно: тут вам и рыба (чешуя), и головоногие (челюсти). А поликотилиды охотились на аммонитов, чьи хитиновые челюсти долго не могли переварить. Один из таких небольших ящеров даже атаковал нырнувшую зубастую птицу гесперорниса (Hesperornis).

Рис. 24.3. Слепок черепа одного из последних плиозавров – мегацефалозавра (Megacephalosaurus eulerti); длина 1,5 м; позднемеловая эпоха (93–92 млн лет); Канзас, США (Познавательный центр динозавров Скалистых гор, Колорадо)

От длины шеи напрямую зависело, насколько далеко плезиозавр мог передвинуть голову, «не сходя с места». Плиозавры, не столь полагавшиеся на шею, превратились в мегацефалозавров – одних из самых большеголовых (длина черепа до 2,5 м) существ (рис. 24.3). Эти свирепые ящеры с мощными коническими зубами стали крупнейшими хищниками юрских морей. Часть настоящих плезиозавров тоже время от времени развивалась в направлении относительно короткошеих и длиннорылых созданий. Такими, например, получились меловые «отщепенцы» – поликотилиды – с менее выдававшейся шеей, но удлиненным черепом.

Появлению плезиозавров на исходе триасового периода (около 205 млн лет назад) предшествовало несколько «эволюционных поколений» триасовых завроптеригий (Sauropterygia), или «плавниковых ящеров». Первыми из них, вероятно, были мелководные, но ходячие короткомордые и толстошеие плакодонты (Placodontiformes). Далее появились завросфаргиды (Saurosphargidae), все еще покрытые остеодермами, словно плакодонты; пахиплеврозавры (Pachypleorosauria), похожие на маленьких плезиозавриков с лапками; «подросшие» нотозавры (Nothosauroidea) и пистозавры (Pistosauria), у которых расширились кости конечностей и начали формироваться плечевой и тазовый «щиты». В этой череде лапы сухопутных животных все больше уподоблялись ластам (в них исчезали «лишние» суставы), удлинялась шея, увеличивались размеры и обтекаемость тела в целом, повышались темпы обмена веществ и, как следствие, ускорялось формирование костной ткани. Нотозавры еще росли с остановками, зафиксированными в отложениях пластинчатой костной ткани. Эта эволюционная линия в общих чертах предвосхитила историю китов, начавшуюся с полуводных растительноядных предков. Таким далеким предшественником завроптеригий мог быть раннетриасовый атоподентат (Atopodentatus) из Южного Китая…

Длина позднетриасового рэтикозавра (Rhaeticosaurus) – одного из древнейших плезиозавров – достигала всего 2,4 м. Темпы эволюционных преобразований завроптеригий (особенно их черепа и шейного отдела) в триасовом периоде были самыми высокими. Менее чем за 10 млн лет длина шеи в линии пахиплеврозавров – плезиозавров сравнялась с таковой туловища, и в основном за счет увеличения числа позвонков. По скорости изменений остального скелета (и всего, что с ним связано) они уступали лишь архозавроморфам, стремительно развивавшимся в направлении динозавров, птерозавров и крокодилов. Одновременно образ жизни становился все более независимым от суши. Пахиплеврозавры и нотозавры еще держались кромки берега, то и дело выбираясь туда, чтобы отдышаться. Пистозавры уже освоили открытый океан, хотя плавали, полагаясь не только на лапы, но и на хвост, словно рыбоящеры. Плезиозавры же окончательно почувствовали себя в бескрайней стихии как рыба в воде (хотя жабры и не отпустили).

Переход с суши на море отразился и в изменениях внутренних органов, например костных каналов лабиринта внутреннего уха. Размер и пространственная структура полукружных каналов напрямую зависят от образа жизни позвоночных. Если у древних прибрежных завроптеригий этот орган равновесия – с тонкими удлиненными полукружиями и их общей ножкой – не отличался от такового у наземных рептилий, то у плезиозавров он приобрел вздутую и как бы уплотненную форму. Такая его перестройка понадобилась для свободного перемещения в трехмерной среде. Очень похожий лабиринт сформировался у морских черепах, тоже «летающих» под водой, словно плезиозавры.

Водная среда, как всегда, потребовала изменений во всем, что связано с репродукцией. Эти ящеры тоже рожали живых детенышей, но вынашивали единовременно не более одного крупного плода (1,5 м размером при длине матери 4,7 м). Зародыш, судя по особенностям костной ткани, развивался не по дням, а по часам. Можно предположить, что, как и у других животных (в том числе людей), которые рожают больших и немногочисленных детенышей, у некоторых плезиозавров возникла забота о потомстве и общественное поведение. Пока, правда, так можно сказать лишь о весьма продвинутых поликотилидах. Впрочем, с учетом находок «многодетных» пахиплеврозавров и нотозавров с зародышами нельзя исключить, что все плезиозавры с самого своего появления были живородящими.

Далее нужно было почувствовать себя «своим» в открытом море. Важной особенностью «длинношеих» была пара передних нёбных отверстий (в дополнение к задним – хоанам), открывавшихся в ростральную полость черепа. Там могли находиться солевые железы, необходимые позвоночным, постоянно заглатывающим вместе с пищей морскую воду, для понижения внутреннего давления путем выведения избытка ионов натрия и хлора. Еще одной (пока не объясненной) чертой черепа являлись многочисленные продольные желобки, покрывавшие широкую предчелюстную кость. Они могли вмещать «чудесную сеть» – тонкие капилляры, в которых скорость кровотока сильно падает, благодаря чему газ диффундирует в окружающую жировую ткань, что предотвращает попадание азотных пузырьков в сосуды мозга. Так это работает, например, у кашалотов.