Алексей Шляхторов - Как Русь стала Сверх-Державой. «Неправильная Империя»
Одним из первых деяний республики было принятие нескольких законов, которые способствовали колонизации обширных и малонаселенных северных мексиканских штатов, чтобы таким образом избежать дальнейших территориальных потерь.
Аннексированные территории населяли примерно 1000 мексиканских семей в Калифорнии и 7000 семей в Нью-Мехико. Некоторые вернулись обратно в Мексику, а подавляющее большинство остались и стали гражданами США. Таким образом, мы видим, что, несмотря на превосходство в вооружении, богатстве, численности войск и населения, Америка захватили те области Мексики, в которых американское население, как и в Техасе, превосходило крайне малочисленные мексиканские поселения. У Мексики просто не доходили руки до освоения тех земель. Но вот сама Мексика оказалась Америке не по зубам. Ни в XIX, ни в начале XX века. И в то же время надо отметить, что все-таки в отношении индейцев янки оказались несравненно более жестокими, чем испанцы, фактически не считая их за людей.
Заключение
Оно уже, пожалуй, отчасти сделано. Поэтому точно можно сделать вывод: феноменальная устойчивость России, позволявшая и постоянно вести войны в Европе – разбив 4 сильнейшие армии агрессоров: Карла Шведского, Фридриха Великого, Наполеона и Гитлера, – и еще и колонизацию огромных размеров земель провести, эта устойчивость кроется просто в евразийском опыте человеческого отношения к людям.
Как известно, выражение «Россия – тюрьма народов» восходит к сочинению заезжего французского литератора маркиза А. де Кюстина «Россия в 1839 году». Выражение было явно заказным на фоне очередного нарастания противоречий в «пресловутом и вечном восточном вопросе» между Россией – с одной стороны, и Англией, Францией, Австрией, то есть Европой, – с другой; по общему мнению, оно было весьма далеко от объективности, но стало популярным у всякого толка революционеров. Ревностные приверженцы этой формулы никогда не отличались глубиной проникновения в тот материал, которым пытались оперировать. Нынешние ее адепты в своих суждениях не только поверхностны, но и крайне тенденциозны, демонстрируют плохое знание конкретно-исторического материала и руководствуются в основном эмоциями.
Знаменательно, что к «национальной» проблематике обращаются не только те исследователи, которые ее давно разрабатывали, но и многие ученые, ранее изучавшие совсем другие проблемы и потому имеющие возможность взглянуть на национальную политику Российской империи свежим, «незамыленным, шараповским» взглядом. По мнению Цимбаева, «стержнем российской политики в отношении присоединяемых народов была не национальная, а социальная ассимиляция, когда местные правящие верхи не уничтожались, не изгонялись, не лишались своего привилегированного положения… а включались в состав господствующих в России сословий, сохраняя, как правило, свою веру, свои особые права и преимущества… Вплоть до второй половины XIX века социальная ассимиляция верхних слоев покоряемых и присоединяемых племен и народов служила той твердой основой, на которой строилась российская политика постоянной территориальной экспансии. Успех этой политики не был, конечно, повсеместно одинаков… Но в целом российское правительство могло быть уверено не только в своей военной силе и дипломатическом искусстве, что позволяли подчинять народы, но и в своем административном умении держать их лояльными. После вхождения в состав России местная знать, сделавшись незаменимой частью правящей системы, без долгих колебаний отдавала свои знания, опыт и авторитет делу укрепления Российского государства».
В. В. Трепавлов, известный специалист по истории межнациональных отношений, приходит к аналогичным выводам. Он подчеркивает, что в России «одним из главных принципов имперской государственности была надэтничность, предполагавшая верность престолу вне зависимости от языка и вероисповедания». При этом «сам процесс формирования российского дворянства представлял собой постепенное интегрирование различных по происхождению людей и семей в единую аристократическую корпорацию… Российское дворянство, – пишет Трепавлов, – оказалось этнически открытым сословием, и на место в его рядах мог в принципе рассчитывать любой представитель нерусской элиты».
Той же точки зрения придерживается и Вахтанг Чкуасели, директор Института прокризисных исследований, и обращает особое внимание на то, что возможность делать карьеру на российской государственной службе элита присоединенных народов могла независимо от того, какой характер носило это присоединение – добровольный или через завоевание.
Уточняющий характер носит одно из замечаний А. А. Преображенского. «Конечно, нельзя говорить о некоем равенстве представителей народов в делах управления страной, русская администрация, вне сомнений, преобладала», – отметил Преображенский. И вместе с тем указал на тот факт, что во второй половине XIX – начале XX века элита российского общества – дворянство – наполовину состояла из представителей нерусских национальностей (точнее – неправославных вероисповеданий). На полиэтничность российской элиты указывается и в коллективной монографии «Национальная политика России»: «По переписи 1897 года только 53 % потомственных дворян называли родным языком русский. Это свидетельствует о том, что почти половину их составляли потомки польской шляхты, украинской казачьей старшины, остзейских рыцарей, грузинских князей, мусульманских ханов и беков».
Примеры социальной и культурной ассимиляции нерусских элит в ходе территориального расширения Российского государства приводятся в последнее время во многих исследованиях. Так, после падения Сибирского ханства «многочисленная родня Кучума, несмотря на то, что представляла сторону противника государства, получила такие же права, которыми обладала русская знать». По мнению Любимова, «это был не особый случай, а такова была традиция…».
Как один из важнейших каналов рекрутирования местной элиты рассматривается некоторыми исследователями и офицерский корпус Российской империи. Ими приводятся весьма красноречивые цифры, свидетельствующие, в частности, что в начале XIX века генералитет российской армии на 38 % состоял из лиц с «нерусскими фамилиями», из которых около половины являлись выходцами из Прибалтики. А православные среди высшего командования (вместе с единоверцами из Греции, Закавказья и Балкан) составляли 65,5 %.
Еще точка зрения (Делягин): непосредственной причиной распада СССР явился «отказ его руководства от культурной ассимиляции национальных элит (как это было в царской России) и пестование их особенностей… Проблема СССР была в том, что центральная власть не ассимилировала элиты, а, напротив, выращивала их; они ее в конце концов и съели».
Как бы то ни было в СССР, но политика социальной и культурной ассимиляции национальных элит, красной нитью проходившая через весь имперский период истории России, действительно являлась одной из важных причин прочности Российской империи.
Анализируя другие причины этой прочности, нельзя не отметить гибкость российской национальной политики в целом. Правящие круги России в своем стремлении удержать под своей властью новые территории, как правило, старались приспосабливаться к местным условиям и не форсировать процесс перехода присоединенных народов к общегосударственным стандартам подданства и управления. Разнообразие стратегий по управлению периферийными зонами многие современные исследователи (включая зарубежных) вообще рассматривают как главный залог долгой жизнеспособности Российской империи, СССР и возрождения сегодняшней России.
Серьезные ученые в последнее время не раз обращали внимание как на «отсутствие в российской политике тенденций геноцида в отношении присоединенных народов», так и на то обстоятельство, что в Российской империи «методы беспощадного разорения и ограбления завоеванных стран и народов… никогда не практиковались».
Напуганные строгими запретами «жесточить иноземцев» и предпринимать против них самовольные действия, «промышленные люди» жаловались в Москву, что «без государева указу собою оборониться» и «иноземцев против побивать» они не смеют. Далеко не все «промышленные» и даже служилые люди были законопослушны: случаи грабежей с их стороны фиксируются многими источниками. Но в данном случае важно отметить сам факт опасения «государевой опалы» за действия, направленные против ясачных людей.
Весьма своеобразной была также политика центральной власти по отношению к российским мусульманам. При Екатерине II попытки их христианизации (довольно слабые) были оставлены и заменены курсом на свободу исповедания ислама, подкрепленным «высочайшим» обещанием охранять мусульманскую веру, выделением казенных денег на строительство мечетей и созданием (для контактов с властью и соответствующего надзора) мусульманских духовных управлений. Татарская, как и немецкая (в Прибалтике) знать была уравнена в правах с российским дворянством.
