Джон Кампфнер - Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости
Одним из наиболее резких отличий курса, выбранного сначала Обамой, по сравнению с Бушем, является акцент, сделанный на прагматизм, а не на идеологию. Поэтому он в равной степени пытался установить контакты с Ираном и избегал конфронтации с Китаем, зная о его растущей мощи и влиянии. Во время первого визита Хиллари Клинтон в Пекин в качестве госсекретаря она дала понять, что придает вопросам о правах человека меньшее значение, чем прочим. Она сознавала, что США и Китай — равные партнеры и обострение конфликта принесло бы мало пользы. Поступая таким образом, Клинтон смирялась с переменой, которая давно уже произошла, но которую администрация Буша пыталась отрицать: Америка больше не в состоянии навязывать демократию «под дулом пистолета».
В этом заключается парадокс. Надежды, которые американцы возлагают на Обаму, носят исключительный характер. Однако требования, которые они выдвигают, остались по сути прежними: защитить Америку от терроризма, вернуть им работу и процветание, спасти от экологической катастрофы и упрочить позиции страны в мире. Причем сделать все это ему предлагается в то время, когда два столпа послевоенного устройства мира — либеральная демократия и свободный рынок — изрядно расшатаны, а возвращение у Америки вкуса к либеральным ценностям совпало с невозможностью для нее передать эти ценности другим.
Заключение
Народные приоритеты
Заключение
Народные приоритеты
«В этот день мир объединился», — сообщил сияющий Гордон Браун. Это начало «нового мирового порядка»: такое претенциозное заявление было сделано Вудро Вильсоном при основании Лиги наций после Первой мировой войны. То же самое говорил президент Джордж Г. У. Буш в 1990 году, в конце холодной войны. Знаменовал ли в действительности лондонский саммит Большой двадцатки в апреле 2009 года окончание исторической главы, гибель экономического уклада, который безраздельно господствовал в течение двух десятилетий? И как обстоят дела с политическим устройством, которое его обеспечивало?
В 1989 году, с крахом коммунизма и концом холодной войны, режимы по всему миру, от Китая и России до Южной Африки, Индии и Бразилии, пришли к выводу, что рынку как способу производства нет серьезной идеологической альтернативы. В 2009 году, с кризисом мировой финансовой системы, многие, казалось, пришли к противоположному заключению: стихийные свободные рынки привели к катастрофе даже самые богатые и сложные общества. Многие скептически отнеслись к этому раскаянию, решив, что когда удача снова вернется, она приведет с собой и прежний — стяжательский — образ жизни. Но даже если принять такое допущение, будет ли это знаменовать изменение качества демократии, углубление и расширение основополагающих свобод для большего числа людей?
Эти 20 лет обогащения в глобальном масштабе трансформировали представления правительств и народов о свободах. Возвышенная свобода превратилась в финансовую: возможность зарабатывать, копить и покупать. Все другие свободы были подчинены этой цели. Политические лидеры даже превозносят шопинг как патриотический долг. Это — вместе с интернетом и другими технологическими достижениями — обеспечило невиданную ранее культурную однородность. Сверхбогатые, достаточно богатые и стремящиеся к богатству люди, будь то в Санкт–Петербурге, Шанхае, Сан–Паулу или Южном Кенсингтоне, жили в единообразном мире с теми же дизайнерами, брендами, сайтами социальных сетей и средствами связи, теми же спортивными автомобилями и местами отдыха. Возник культурный конформизм, чувство стадности, обеспечившее тем, кто находился у власти, удобную для манипуляций среду.
К тому моменту, когда глобальный пузырь лопнул, неравенство глобальной экономики стало слишком очевидным. В США к 2007 году насчитывалась 1 тысяча долларовых миллиардеров (по сравнению с 13 в 1985 году), которым принадлежали ошеломляющие 3,5 триллиона долларов. Согласно данным журнала «Форбс», уже в течение ряда лет являющегося официальным арбитром состояний, крепкий коктейль глобального экономического роста и стремительно растущих цен активов привел к появлению 178 новых миллиардеров всего за 12 месяцев. «Это самый богатый год в истории человечества, — заявил главный редактор журнала Стив Форбс. — Лучший способ создать богатство — иметь свободные рынки и свободных людей, и все больше людей в мире понимает это». Один процент богатейших людей получил при Джордже У. Буше $2% всех налоговых льгот. Тем не менее средний доход американских рабочих в реальном выражении по существу снизился. Признанный инструмент измерения неравенства, коэффициент Джини, вырос практически во всех странах, и лидерами тут являются Китай, Индия и Соединенные Штаты. В Британии верхний слой в 1% населения получил большую часть национального дохода, чем в какое бы то ни было другое время после 30–х годов. В 2006 году общая сумма выплаченных премий составила 21 миллиард ф. ст. — около трети бюджетных расходов Великобритании на образование. Доход и активы верхнего слоя 0,1% населения вообще не поддаются оценке. Директор Института исследований финансов, наиболее авторитетного британского экономического аналитического центра, однажды сказал мне, что пытаться оценить сверхбогатство сродни «стараниям разглядеть что‑либо сквозь густой туман». Глобальные денежные потоки были так велики, что недоукомплектованные и дезорганизованные налоговые органы едва справлялись.
Перераспределительная демократия (redistributive democracy) просто развалилась под давлением неограниченных глобальных денежных потоков. Политические партии, клявшиеся, что занимаются этими проблемами, например «новые лейбористы» в Великобритании, ограничились полумерами в пользу тех, кто оказался внизу иерархической лестницы. По всему миру политики устранились от выработки экономических рекомендаций. В эту сферу они вмешиваться боялись и брали реванш за невмешательство, сосредотачиваясь на «другом»: на тех сторонах жизни нации, на которые их юрисдикция еще распространялась. В частности, одной из областей деятельности, где активность правительств оказалась более чем заметной, стала безопасность.
С начала 8о–х годов политики и интеллектуалы на Востоке и Западе (не только те, чья позиция явно напоминала неолиберальное кредо Тэтчер и Рейгана, но и огромное множество других) утверждали, что глобализация и обогащение могут оказывать только положительное воздействие на политику. Как только национальные экономики приходили к определенному уровню дохода на душу населения, растущий средний класс должен был становиться менее безропотным, меньше бояться власти. Он должен был требовать правовых и политических полномочий, что в свою очередь должно было обеспечить основу для демократии. Это не сработало.
Вместо этого элиты были подкуплены — с небывалой легкостью. Они согласились на условия Пакта. Те, кто недавно приобрел состояние, были наиболее подвержены соблазнам Пакта и политическому компромиссу, сопряженному с его заключением. Наиболее консервативными оказались те, чьи родители или деды были бедны, те, кто только что обменял семейный мотоцикл на семейный автомобиль либо совсем недавно сменил квартиру на дом, те, кто боялся, что заработанное ими в любой момент может исчезнуть. Тем, у кого были деньги (но хотелось больше), и тем, у кого их было много (но им никогда не хватало), нужны были только личные свободы. Они возмущались сингапурским правительством, которое указывало им, с кем спать. Им не нравилось китайское руководство, которое по–прежнему ограничивало поездки за границу. Они боялись бесконтрольного использования силы Кремлем. Им было нужно эффективное государство, придерживающееся принципа верховенства права. Им нужно было знать, что их деловые контракты не будут выброшены в корзину, если кто‑либо, близкий к власти, их не одобрит. Их возмущало сознание того, что их деньги не в безопасности, что их дом могут отобрать просто потому, что так кому‑то захотелось. Им нужны были современная инфраструктура и низкие налоги (или, по возможности, отмена налогов во имя поощрения «предпринимательства»). В некоторых странах, например в Великобритании, обеспечена возможность легального уклонения от налогов, поощряемого снисходительными властями, в других же, таких, как Италия, отказ от уплаты налогов как бы нелегален, но власти это игнорируют. По большому счету, это одно и то же явление.
Другие свободы рассматривались как дополнительные и необязательные. В каждой стране люди выбирают, какие из свобод они хотят сохранить, а от каких желают избавиться. Когда речь заходила о национальной безопасности, обеспеченные классы твердо стояли на том, что государству следует принять на себя столько полномочий, сколько возможно, чтобы подавить любые силы, могущие угрожать их образу жизни. Таким образом, кто‑либо, считающийся экстремистом, иностранцем либо принадлежащий к меньшинству, то есть недостаточно респектабельный, должен испытать на себе всю тяжесть закона. Они не задумывались над тем, не усугубляют ли социальную напряженность установленные ими самими экономические правила.
