Иоанна Хмелевская - Опасный возраст
Работала я уже в другой мастерской у другого господина профессора, конечно, могла бы позвонить Алиции и выяснить, как зовут этого господина профессора, но мне неохота, да не так уж это и важно. Он был моложе господина Суенсона, толстый и немного рубаха-парень. Один из филиалов находился на Фиольстреде, где я и работала, а жила у некой фру Харребю на Обульваре и опять ходила на работу пешком, что весьма способствовало творческому процессу.
В мастерской, состоявшей из двух комнат с кухней, меня преследовали два огорчения. Одно — надо же — уборная, помещавшаяся между кухней и большой комнатой, от мастерской ее отделяла лишь дверь, так что акустическая изоляция почти отсутствовала. Слышимость была отличная во всем помещении, даже тихонько шмыгнуть носом и думать нечего, не говоря уж о шелестящей бумаге и других звуковых эффектах. Датчанам это ничуть не мешало, а я, не привыкнув к такой откровенности, претерпевала адовы муки и приспособилась пользоваться сантехникой исключительно в отсутствие сотрудников, что оказалось вовсе не так просто.
Второй катастрофой стал Арне, молодой норвежец, раздражавший меня до умопомрачения без особо рациональных поводов. Работал он рядом со мной, возможно, забыла бы давно все обуревавшие меня чувства, но сохранились письма. Мне попался фрагмент, сейчас смешной, но зубовный скрежет тех времен в нем слышен и поныне.
Даже воздух меня раздражает, если он дышит рядом со мной в комнате. Не понимаю, в чем дело, только пусть он от меня отвалит к чертовой бабушке, пусть не таскает кнопки у меня из-под локтя — у самого их полно в ящике, пусть не смеет стряхивать сигарету в мою пепельницу, пусть не смеет на меня пялиться и стоять над головой, когда говорит по телефону, иначе меня кондрашка хватит и, Богом клянусь, за себя не отвечаю!!!
Ничего особенного не произошло, разрядилась я просто в скандале. В нашей комнате постоянно работало четыре человека, остальные забегали на время, и эти четверо вели несложное хозяйство. Дежурили по очереди: дежурный готовил кофе, чай, накрывал на стол в двенадцать часов, затем для кофе в три часа и потом мыл посуду. Все, включая Фрица, а он все-таки руководитель мастерской, работу исполняли честно и тщательно, один Арне ломался. Считал, видите ли, хозяйство занятием сугубо женским. Дежурил он в пятницу, а в понедельник моя очередь. Вошла я в кухню — пятничное побоище во всей красе.
Не притронувшись ни к чему, я вернулась в комнату, схватила сопляка за руку, притащила на кухню и, сдается, высказалась на тему весьма энергично, красноречиво и без дипломатии. С очень красной физиономией Арне наводил порядок любо-дорого, с разгону даже приготовил за меня второй завтрак.
Когда-то он провел в Польше коротенький отпуск и гордился познаниями в языке. Познания ограничивались, правда, ругательствами, но и это хорошо. Одним ужасным польским ругательством он пользовался довольно часто.
— Вос-с-с-с-с-семьдесят вос-с-с-с-семь! — сипел он яростно, глубоко уверенный, что ругается крепко и смачно, хуже некуда.
Пожалуй, только подобные ругательства помогли мне кое-как вынести его общество. Однако не отомстить я просто не могла, прототип правой руки шефа в «Покойнике»— это именно Арне, так он и выглядел — кудрявенький блондинчик с младенческой мордой…
Вспоминаются и всякие мелочи, особенно забавно контрастные два переживания. Одно их них, конечно же, бега на Аматере: просвистала все деньги; к счастью, взяла с собой немного, в кармане что-то осталось, я нащупала и успокоилась — жетон на автобус есть; как бы не так, когда вытащила, оказалось — крона, а билет стоил одну крону двадцать пять, зайцем не поедешь, исключено. Зима, ветер и густой снег, от злости на себя чуть удар не хватил, но ничего не поделаешь, рванула пешком. А ветер и снег в морду. Расстояние примерно как от Служевца до Крулевской, от ярости завелась и неслась не хуже, чем с пропеллером, не успела опомниться, уже домчалась до дома, у двери долго соскабливала с себя толстую скорлупу мерзлого снега.
Другой эпизод опять на Амагере, вот ведь черт, как прицепился ко мне этот остров! Вычитала из газеты, в кинотеатре «Амагер» субботний сеанс, дают Джеймса Бонда, «Живешь лишь дважды», я впала в амок. Начало в одиннадцать. От беспокойства — не опоздать бы — поехала слишком рано, забыв поесть. На Амагере оказалась в двадцать минут одиннадцатого, купила билет и почувствовала волчий голод. Рядом гриль еще не закрылся, но продавали только на вынос. Купила небольшого цыпленка с хрустящим картофелем и вышла.
Припустил сильный дождь. Цыпленок в сумке упоительно благоухал, сил терпеть не было. Кишки совсем прилипли к позвоночнику, а слюна из пасти текла, как у бешеного пса, оглянулась в поисках укромного местечка — глупо как-то жрать на глазах у публики, высмотрела место потемнее на какой-то лестнице, поднялась и вцепилась в цыпленка, пожирая его чуть ли не с пакетом. Зонт висел у меня за спиной, дождь лил на голову — подумаешь, велика важность, голод забил все ощущения. Только обглодав последние косточки, пришла в себя и оглянулась: алчно обжиралась на ступенях костела.
Показ начался двумя короткометражными фильмами, не рассчитывала на такое — датские газеты просматривала, естественно, по верхам, удивилась и забеспокоилась. Беспокойство росло вместе с развитием действия на экране, Господи Боже, что же это такое?!.. Хищное бесформенное чудовище поджидало кого-то в засаде, маячили чьи-то страшные маски, какой-то тип сиганул в кипящее озеро и сварился вкрутую, я едва в панику не впала: приснится такое, ведь не проснешься, а где же этот 007, к черту?! Мало одной сказки, другую суют еще краше.
Придушив зрительный зал кошмарами, наконец пустили Бонда. Вышла я из кино вполне довольная, взглянула на часы: двадцать минут третьего, никакой транспорт уже не ходит, а я опять на Аматере! И вдруг небесное блаженство, с безграничным облегчением соображаю — у меня же есть деньги. Взяла первое попавшееся такси и роскошно доехала до дому, приятно вспоминая предыдущее возвращение. А дождь все лил и лил и поспособствовал удовольствию: на сей раз я, как все нормальные люди, еду в машине, а не мчусь пешком.
Счастье, конечно, не в деньгах, да уж очень они облегчают жизнь…
На Аматер ездила не только на бега, занесло меня и к зубному врачу, намаялась я с зубом, врагу не пожелаю. Дантист по имени Марыся, полька, натурализованная в Дании, наша с Алицией приятельница, по своей воле и охоте придралась к моему зубу, тому самому, допекавшему меня во время работы над сценарием. Тогда зуб спасти не удалось, убили нерв, зуб потемнел. Марыся уперлась задними лапами — надо поставить коронку, ибо мою неземную красоту безобразит темный зуб, да еще, того и гляди, сломается, — короче, без коронки не жить! И не откладывать, делать немедленно! Заморочила меня Марыся, и я согласилась.
Она работала в стоматологическом кабинете по дороге на ипподром, так что устроилась я даже с удобствами. Примерку коронки делала трижды, всякий раз предлагая наркоз, но я твердо стояла на своем и дважды выдержала по живому, в третий раз сдалась. Железный зуб, вбиваемый в десну, перестал мне нравиться. В ожидании окончательного произведения искусства от зубного техника она дала мне временную коронку, упорно не желавшую держаться — то и дело застревала в хлебе или вылетала из пасти при каждом чихе. Я носилась с ней как с писаной торбой — ловила на столе, подхватывала на лету и вообще на почве этой стервы заработала невроз. Окончательную коронку подгоняли тоже трижды — «третий раз не миновать» сделалось моим девизом, наконец в последний раз коронка села отлично.
— Давай испробуем новое изобретение, — соблазнила меня Марыся. — Новый клей, держит намертво, ты первая испробуешь…
Облегчение я испытала беспредельное, наконец-то моя родная челюсть стабильна и неподвижна, чихать могу вволю. Два дня прошло, на третий день зараза в пасти начала шататься.
И как я замертво не свалилась от ужаса, не понимаю. Две остановки проехала полумертвая, стараясь не дышать и хоть как-нибудь выйти из ступора. Вылетела из транспорта, чуть не ломая руки и ноги, помчалась в больницу, держась за щеку, стеная и с безумием во взоре. Марыся расстроилась.
— Черт с ним, с изобретением, — рассердилась она. — Поставим на обычный традиционный цемент, а мой шеф пусть катится к черту!
Цемент, как ни говори, материал строительный, а потому меня полюбил — через пятнадцать лет зубной врач не отличил коронку от моих зубов. А что пережила, все мое, потому как, закончив дело, Марыся меня напутствовала:
— Теперь будет держаться, только не грызи сухарики или яблоки…
— Иисусе Христе!.. Яблоки!..
— Яблоки исхитрись откусывать коренными зубами, а не передними, — ворчливо посоветовала Алиция, когда я сообщила ей о моей трагедии. — Не слушай глупостей, Марыся делает отлично, а говорит невесть что. Ну уж орехи, пожалуй, коли щипцами, а не зубами…
