Михал Огинский - Мемуары Михала Клеофаса Огинского. Том 1
19-го числа польский корпус под началом генерала Мейена, стоявший в Неменчине, в одном лье от Вильны, был вынужден отступить. Храбрый генерал Ежи Грабовский долго держался во главе совсем слабого гарнизона внутри города, причем стоял твердо, несмотря на яростные атаки русских и их убийственную артиллерию, против которой, за неимением достаточного количества орудий, ничего нельзя было сделать.
Горожане Вильны являли чудеса храбрости, отчаянно бросаясь на неприятеля, который проник с двух разных сторон в предместья города и поджег все дома, к которым сумел подступиться. Мои стрелки, из которых в Вильне находилось не более трех десятков, так как все остальные несли службу в лагере, бегом заняли позиции на высоких стенах и крышах домов, откуда стреляли в неприятеля, не делая промахов, но сами оставались недоступными для выстрелов.
Храбрый артиллерийский офицер Горновский увидел, что одни из городских ворот, Остробрамские, вот-вот будут выбиты неприятелем, и подоспел туда с горсткой смельчаков, подтащив с собой пушку, которую нацелил прямо на ворота. Когда неприятельская колонна вышибла ворота и уверенным шагом уже направлялась в город, он так удачно пустил в дело эту единственную пушку, заряженную картечью, и оказал вместе с малым числом своих смельчаков такое упорное сопротивление, что русские вынуждены были отказаться от атаки в этом месте и отступить.
Однако русские стянули все свои силы в окрестности Вильны и продолжали яростно атаковать город. В это время наша штаб-квартира продолжала еще оставаться в Вороново. 19 июля в одиннадцать часов вечера Вельгорский получил донесение от генерала Мейена, защищавшего батареи перед Вильной, что он вынужден был пробиваться через неприятельские войска и отступить в Соленики, в одном лье от города; что Ежи Грабовский, который противостоял неприятелю лишь с несколькими сотнями человек, не может оказывать длительного сопротивления и будет вынужден покинуть город; что в этом случае русские неизбежно захватят город, если армия Вельгорского немедленно не придет на помощь.
Мы покинули Вороново в час ночи, оставив там свой обоз под охраной резерва в две тысячи человек под началом Павла Грабовского. После непрерывного ночного перехода мы прибыли к полудню в Яшуны, в четырех лье от Вильны. Наш артиллерийский обоз был почти не в состоянии более двигаться: лошади падали прямо на дороге от голода и усталости. Солдаты тоже были полумертвыми от усталости, так как уже несколько дней у нас не было продовольствия. Офицеры вслух жаловались на то, что генерал затянул пребывание в Вороново, не сумев предвидеть приближения врага к Вильне и помешать ему.
Печальным было положение армии под Вильной в то время, когда мы остановились в Яшунах, чтобы немного отдохнуть. Именно туда срочно прибыл Ян Вейсенгоф, чтобы сообщить Вельгорскому обо всем, что произошло в Вильне, и чтобы побудить его ускорить свой марш. Генерал немедленно послал своего адъютанта с распоряжениями Мейену и Грабовскому удерживать свои позиции и сообщить им, что он сам находится на марше недалеко от Вильны с корпусом в шесть тысяч человек. Когда его адъютант прибыл в Коржич, что в одном лье от Яшун, то обнаружил там сильный казачий отряд. Он сразу вернулся, чтобы известить генерала о том, что сообщение между Вильной и Коржичем перерезано неприятелем. Вельгорский был чрезвычайно обеспокоен и, будучи в неведении относительно судьбы Вильны, не знал, в каком направлении ему следовало двигаться, если город уже будет занят неприятелем. Он обратился к окружавшим его офицерам и спросил, кто из них возьмется пробраться в окрестности Вильны, чтобы добыть ему точные сведения, захвачен ли город неприятелем или еще сопротивляется. Я сказал, что могу взять на себя это опасное поручение, если он даст мне два десятка кавалеристов; я заверил генерала, что, имея многие владения в окрестностях Вильны, я смогу найти там проводников и проехать окольными дорогами до самого города. Вельгорский был в восторге от моей решимости. Мои друзья отговаривали меня от этого безрассудного намерения, а некоторые офицеры насмешничали, называя его между собой «фанфаронадой». Однако нельзя было терять ни минуты, и я направился прямиком на Коржич: там я уже не встретил казаков, но узнал, что их много на дороге в Вильну. Тогда я свернул влево, через свои леса, в которых знал каждую тропинку, и добрался без приключений до деревни, расположенной в полулье от Вильны; здесь я нашел около восьмидесяти наших волонтеров, которые предупредили меня не ехать дальше, но сообщили, что город еще сопротивляется. Я набросал несколько слов карандашом для Мейена и Грабовского, чтобы сообщить им о приближении нашей армии, и отдал эту записку надежному крестьянину, который и отнес ее по назначению. Я же привел мой эскорт обратно в Коржич и оставил его там наблюдать за передвижениями неприятеля, а сам присоединился к Вельгорскому, которого встретил уже на марше на некотором расстоянии оттуда.
Я сообщил генералу о своих действиях, и заверил его, что город не захвачен неприятелем, так как, помимо известий, полученных мною от волонтеров, я слышал вдоль дороги звуки сильной канонады, что свидетельствовало о продолжающихся атаках и обороне. Я убеждал его еще более ускорить марш, не останавливаться в Коржиче и идти по главной дороге прямо к воротам города. Я заметил ему, что русские и сами должны были устать от своих безрезультатных усилий, и потому, увидев нашу армию нападающей на них сзади, они неизбежно отступят.
Вельгорский разделял, казалось, мое мнение. Однако, прибыв в Коржич к восьми часам вечера, он посоветовался с несколькими адъютантами и решил дать войску ночной отдых. Верно то, что солдаты и лошади были измучены усталостью, но днем позже события доказали, что если бы тогда же были посланы всего два эскадрона кавалерии и один батальон инфантерии, то осада Вильны была бы снята еще до восхода солнца.
Большинство наших доблестных офицеров провели в Коржиче бессонную ночь. Их мучило опасение, что город может быть захвачен врагом прямо у них на глазах. Пламя, пожиравшее город, бросало жуткие отблески даже на том расстоянии, в котором мы находились от города, то есть на три лье. Но наше огорчение достигло предела, когда на заре, вместо того чтобы идти на Вильну, генерал распорядился отправиться по Вака-Гродненской дороге: если Вильна уже захвачена, объяснил он, то мы сможем отступить к Гродно.
Полковник Бишевский со своим полком уже был послан без нашего ведома, чтобы создать на этом направлении авангард, и получил приказ ждать нас в Ваке. Мы шагали уже три или четыре часа, но все еще продолжали слышать сильную канонаду, которая явно говорила о том, что Вильна защищается. Ничто, однако, не могло отвратить генерала от его плана. Он вновь приказал дать отдых уставшим солдатам, которые уже потеряли надежду вернуться к стенам родной столицы. Многие из наших доблестных офицеров, окружив меня, стали уговаривать взять разрешение у генерала идти с отрядом кавалерии прямо на Вильну. Я без колебания сделал это предложение Вельгорскому, тем более что таково было и мое мнение и я сам хотел участвовать в этом предприятии. После долгих колебаний и обсуждений генерал наконец разрешил полковнику Гушковскому с отрядом кавалерии и храброму Этьену Грабовскому с батальоном седьмого полка идти маршем на Вильну. Он не разрешил моим стрелкам следовать за ними и задержал меня самого под предлогом, что я необходим ему здесь для командования, в случае необходимости, восьмым полком, который не имел командира.
Я неохотно подчинился такому решению на мой счет, но утешал себя уверенностью в успехе нашего предприятия. И действительно, при приближении наших улан казаки исчезли, неприятельская армия отступила, и наши храбрецы вошли в город, не потеряв ни одного человека. Когда генерал получил известие об этом, все наши воины с радостью в сердцах с приближением ночи последовали за этим авангардом и, пройдя через город, стали лагерем со стороны Погулянки.
Генерал Вельгорский расположился в харчевне в самом городе, мы же, его свита, позабыв о своем нетерпении и тревогах, беспечно предались отдыху. Между тем наша безопасность была весьма относительной, так как неприятель находился у ворот города: его лагерь в Неменчине располагался всего лишь в одном лье от нас.
Малочисленный гарнизон города мог лишь слабо сопротивляться врагу. Вильна была оставлена без артиллерии и с малым снаряжением. Удаленное расположение армии Вельгорского в то время, когда русские атаковали Вильну, и медлительность его продвижения на помощь городу без понятных на то причин – все это рождало подозрения и возбуждало общее недовольство у жителей нашей столицы.
Большие группы людей собирались на площади и главных улицах города, громко возмущались Вельгорским и вообще всеми, кто носил военный мундир. Горожане, давшие столь явные доказательства своей храбрости в отражении врага, считали, и с достаточными основаниями, что это им город обязан своим спасением. Будучи уверены, что они сделали для города гораздо больше, чем военные, они набрасывались с оскорблениями на тех из них, кто им встречался, и главным образом – на офицеров из штаба и свиты Вельгорского.
