Литературка Газета - Литературная Газета 6260 ( № 56 2010)
– Все ли части эпоса равноценны для сказителей в плане исполнительского мастерства?
– Нет, они совершенно разные. Мне, например, более по душе вторая часть эпоса – «Семетей». Раньше вообще манасчи старались меньше рассказывать первую часть – «Манас». Они считали, что именно в этой части сконцентрирована наибольшая энергетика, и боялись случайно обидеть духов мира Манаса. Они чувствовали, знали, что это – святое. Поэтому в случайном месте, для любых людей, в любой ситуации рассказывать «Манас» нет никакой необходимости, да и не стоит.
– Талантаалы, вы хорошо рисуете. Пробовали ли вы рисовать героев эпоса?
– Это не моё. У меня свой путь, по которому я должен идти к людям. Лев Гумилёв правильно заметил, что «Манас» – это пантеон богов и проникнуть туда дано не каждому.
Нужно найти правильную дверь, нужно подобрать правильно ключ, а ещё нужно её правильно открыть. А дверей-то – тысячи, вдруг откроешь не ту, и распахнётся уже совершенно иной мир.
– В чьих же руках ключ от этого Слова?
– В руках сказителей, учёных, деятелей культуры. Вспомним, как точно сказал об этом киргизский кинорежиссёр М. Убукеев, поставивший широкомасштабный фильм «Вселенная Манаса»: «Для меня «Манас» – это родовое гнездо всех видов искусств, множество духовных знаний, этажи которых складывались из мудрости прошлого. Ему подвластны пространство и время. А истинное время – вечность. Символ вечности – круг. Прошлое вновь и вновь возвращается в настоящее…
Манас прожил жизненный круг. Второе поколение – Семетей – повторяет судьбу отца. И Сейтек – внук Манаса – делает почти то же… И на самом деле «Манас» очень труден для познания. Допустим, фабульную поверхность любой может ухватить. Но ко второму семантическому кругу допускается очень мало людей. Разве только его сказители или настоящие учёные».
– Сейчас становится важным понимание не только «Манаса», но и всех естественных и мистических явлений, с ним связанных.
– И это нам поможет познать самих себя, суть нашей жизни, и приведёт к самосовершенствованию личности. Вообще же для нашего кочевого народа характерно понимание того, что духовное всегда стояло выше материального. Мы сейчас гонимся за материальным. Конечно, оно помогает развиваться духовному, но иногда просто поглощает его.
И всё же духовное – основа жизни, духовные ценности вечны, нам необходимо их беречь, приумножать и нести людям.
Беседу вела Александра МАРЧЕНКО
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Сёстры по перу
Cовместный проект "Евразийская муза"
Сёстры по перу
МНЕНИЕ
Аида ЭГЕМБЕРДИЕВА
Надо ли вообще различать поэтические произведения по тому, кто их написал – мужчина или женщина? Ведь читатель стихотворения прежде всего интересуется, насколько высказанная в нём лирическая мысль, выраженное настроение или чувство близко к истине, в какой мере оно соответствует естественному положению вещей и что нового, самобытного автор хотел выразить. Сумел ли сочинитель стихов найти нечто оригинальное и высказать его по-новому, каково его отношение к читателю – вот что главное для него. Однако поскольку за ритмическими строками – судьба или знаковый момент жизни поэта, всё же стоит, наверное, вникать в гендерный аспект.
Киргизские женщины стали писать стихи в четвёртом-пятом десятилетии ХХ века, на начало которого приходится возникновение печатных изданий первых письменных образцов нашей литературы. Личные судьбы моих старших сестёр по перу Нинакан Джундубаевой, Нуркамал Джетикашкаевой, Сатин Абдыкеримовой и Тенти Адышевой непосредственно связаны с историческим периодом в жизни самого народа – обретением относительной независимости. Знаменательным фактом стало появление первых грамотных женщин – тех, кому довелось осуществить извечную мечту киргизок, слагавших сказы и песни о прекрасных и отважных девушках. Ещё в древние времена они восхищались деяниями богатырши Джаныл Мырзы, главной героини одноимённого эпоса.
Впервые киргизки получили равные с мужчинами права и возможность вырваться из водоворота обыденности, освящённой традицией, которая определяла место женщины возле домашнего очага в роли беспрекословно послушной супруги мужа и самозабвенно заботливой матери детей. И те, кто сумел воспользоваться этим даром судьбы, начали учиться в Пишпеке (ныне это столица суверенной Киргизии, город Бишкек), а некоторым удалось даже оставить пыльные, тесные улицы этого посёлка и поехать в Москву (Н. Джетикашкаева) состязаться с джигитами в бойкости пера.
Но в то время, когда на весь мир прославились русские поэты Анна Ахматова, Марина Цветаева и другие, наши женщины свой талант смогли проявлять пока в рамках традиционной устной поэзии, чаще всего в жанре плача (говорят, первая киргизская поэтесса Нуркамал свои стихи не читала, а по привычке распевала). Это было обусловлено социально-культурным уровнем самого местного общества. Поэтому вполне понятно, почему читающе-пишущая публика (в основном мужчины) относилась к первым сочинительницам стихов снисходительно-почтительно, превознося маленькие успехи и не замечая явных недостатков. Ведь и сами мужчины находились почти на той же ступени образованности. Однако, несмотря на поголовную неграмотность, у сильной половины и раньше, до Октябрьской революции, была возможность смело пробовать свои силы на майдане песнетворчества, сочинять такие образцы любовной лирики, как «Укей», «Алымкан» (песни названы по именам девушек, которым они посвящены) и «Молмолум» («Моя прекрасная»), не стесняясь, открыто выражать сокровенные чувства. Следовательно, опоздание девушек в публичном самовыражении недостаточно объяснять лишь условиями эпохи, социальными причинами. Здесь мы обнаруживаем, насколько сильно было влияние менталитета и морали. (Этот ограничительный фактор продолжает бытовать и по сей день.) Разумеется, сказанное не означает, что киргизские женщины, научившись грамоте, порвали с вековыми нравственными устоями. Ибо в тематике тогдашней поэзии доминировали такие идеологемы, как победа пролетариата, мудрость Ленина, интернациональная солидарность трудящихся. Женщины оставались матерями, жёнами и в то же время забывали о своей женственности тогда, когда писали стихи. Поэтому их голоса звучали громко, грозно, отважно. То был ложный феминизм, искусственно насаждённый в годы социалистического реализма. Поверхностно понятые лозунги о равенстве полов (с идейной точки зрения) и грубо примитивная плакатность (в художественном аспекте) уступили своё место проникновенному личностному началу лишь в 60–70‑е годы прошлого века. Так произошёл коренной перелом в литературной традиции.
Мы не можем называть ту или иную провинцию какого-то штата, говоря о происхождении киргизских поэтесс, – регион у нас малый. Наши сочинительницы стихов живут в Чуйской долине, в Таласе, Иссык-Куле, Оше, Нарыне. Если не учитывать различия в хозяйственном отношении (в одной области больше развито табаководство, в другой – хлопководство, в третьей – садоводство или животноводство и т.п.), авторов женской поэзии вообще трудно отличать по регионам, тем более – отдать предпочтение кому бы то ни было. Их судьбы почти одинаковы – как говорил один известный певец-мелодист, «песни киргизов рождаются в селе и умирают в городе». Видимо, мы ещё не достигли того уровня размежевания, когда делят поэзию или художественную литературу в целом на городскую и сельскую. Поэтому мы все поём о горах, об аиле, вспоминаем далёкое печальное детство.
Печаль – главная причина, побудительная сила, способствующая выбору тернистого пути стихотворца. Такова типичная судьба у большинства моих сестёр по перу. «Тот ситцевый сарафан, что каждой весной ты шила, меня радовал больше любого шёлка», «Любить другого беспричинною заботой Я научилась у тебя», «Источником проходящей через силы моего сердца отзывчивости была ты» – все эти и подобные строки, посвящённые ими своим бабушкам, мне до боли знакомы и понятны по собственному детству. Да, большинство пишущих женщин росли на руках у бабушек. Если у Пушкина, воспитанного няней, оставалась на всю жизнь печаль по отсутствовавшей ласке матери, то кто может утверждать, что тоска по родному отцу и матери, обида по отношению к ним, переходящая порою в ненависть, когда-нибудь не выльется в стихи? Ведь прокричала же знаменитая Цветаева накопившиеся обиды своей матери в очерке «Мама». А «Письмо отцу» Ф. Кафки можно назвать документальным отражением детской печали, оказавшейся первопричиной его писательской судьбы. Иначе где исток той отчуждённости, что остуживала сердце автора этих пронзительно горьких стихов: «Сойду я с последнего автобуса, когда на твоей улице царят сумерки, словно навсегда, замёрзший холодом безразличия, пройду как безвестный незнакомец»?
