Александр Прасол - Япония Лики времени. Менталитет и традиции в современном интерьере.
С VIII по XII век древнеяпонское общество жило по закону Тайхорё, принятому в централизованном порядке. Он был изложен в семи томах административных и шести томах уголовных норм. Однако японские историки утверждают, что стремление регулировать социальные отношения изданием всевозможных норм и правил проявилось у их предков гораздо раньше. По данным лето-писно-мифологических сводов, 13-й император Сэйму лично писал законы о землеустройстве и упорядочении фамилий своих подданных (Nakamura, 1967: 148).
После прихода к власти воинского сословия в XII веке законы стали опираться на нормы семейных моральных наставлений (какун) и приобрели локальный характер. В эпоху Токугава эта традиция была продолжена. Правосудие осуществлялось раздельно, по удельным княжествам. Олицетворением закона и справедливости выступал сам удельный князь, а исполнение распоряжений, как местных, так и присланных из столицы, контролировали его доверенные лица. В столичном суде один и тот же правительственный чиновник совмещал обязанности прокурора и судьи. В помощь самураям, охранявшим общественный порядок (ёрики), выделяли помощников из числа простых жителей (окаппики). Все имевшие отношение к отправлению правосудия автоматически возвышались в глазах простого народа.
Спецназ эпохи Токугава: захват вооружённого преступника.
Казнь простолюдина.
В целом наказания выносились суровые, но система не имела всеобщего и формального характера. Посещавшие Японию иностранцы писали: «Японские законы кровожадны, они почти не знают разных степеней вины» (Зибольд и др., 342). «Произвол господствующего класса составлял единственный закон в стране; жизнь нетитулованного лица не ценилась ни во что, и каждый хозяин… мог по своему усмотрению карать и миловать своих челядинцев, как хотел. Пытка и самые свирепые виды смертной казни: распятие на крестах и сжигание живыми, варение в кипятке или в конопляном масле… составляли обыденное явление; а резание голов считалось чуть ли не лёгкой исправительной мерой» (Мечников, 109).
В деревнях практиковалась круговая порука и групповая ответственность: за тяжкий проступок одного наказывали всю пятидворку и семью провинившегося. Ближайшие соседи и родственники клеймились позором за то, что не удержали виновного от нарушения, и просили прощения у общины за недосмотр. Общинная психология обрекала на тяжёлые испытания всех, кто хоть как-то соприкасался с преступником.
Свидетельство очевидца той эпохи: «Дома разделены по пяткам, и жители, состоящие в одном пятке, отвечают друг за друга; каждый обязан доводить до сведения касхира(старший «пятёрки», орфография автора сохранена. — А.П.), касхирпередаёт известие оттону, а тот городовому совету; так что мало сказать, что одна половина нации наблюдает за другой; вся нация смотрит за собой в сотни тысяч глаз. Главы семейство должны смотреть беспрестанно за той частью улицы, которая прилегает к их дому; малейший случай, побои, ссора между посторонними — приписываются их нерадению. Кто забудет сделать самое незначительное донесение, того приговаривают к штрафу, телесному наказанию, тюрьме или домашнему аресту. Это последнее наказание гораздо строже в Японии, чем во всех других странах: всё семейство виновного лишается позволения иметь сообщение с кем бы то ни было; двери и окна дома запираются, чтобы предупредить бегство» (Зибольд и др, 341).
Проявления такого отношения к родственникам осуждённого просматриваются в японском обществе и сегодня. Лидера преступной секты Аум синрикё Сёко Acaxapa арестовали в 1996 году, когда его младшему сыну было всего несколько месяцев. Дети Асахары ощутили груз традиции на себе. Над ними издевались в школе, не принимали в вуз, на работу, не сдавали жилья. Младшего сына после издевательств в муниципальной школе перевели в частную. Два года назад дочери арестованного, страдающей хроническим депрессивным синдромом, японский университет отказал в приёме на том основании, что она «нанесёт ущерб учебной атмосфере заведения, хотя прямо ни в чём не виновата». Бывший профессор криминологии Университета Мэйдзи, а ныне действующий адвокат Коити Кикута подтверждает «В глазах японской общественности родственники преступника разделяют с ним его вину. Этот случай ясно показывает, что в японском общественном сознании отсутствует понятие о правах осуждённого и его родственников» (Kakuchi, 1).
В действующем сегодня Законе об организации дорожного движения ответственность за вождение в нетрезвом виде распространяется не только на водителя, но и на его пассажиров, а также на свидетелей приёма спиртного. В законе записано, что полиция может потребовать нешуточного наказания (до 3 лет лишения водительских прав и 500 тысяч йен штрафа) для любого, кто уступил место за рулём своего автомобиля нетрезвому человеку или предлагал ему спиртное, зная, что тот за рулём.[8] С формальной точки зрения, эти нормы трудно применить на практике — почти невозможно доказать знание третьим лицом намерений употребляющего алкоголь человека. Хотя бы потому, что у него всегда есть возможность вызвать такси с двумя водителями. Кроме того, пассажир может не знать, употреблял ли водитель спиртное, прежде чем сесть за руль, и доказать обратное тоже непросто. Ясно, что эта статья имеет воспитательно-профилактическое значение и рассчитана лишь на добровольное признание. Она отражает психологию круговой поруки и групповой ответственности, характерной для сельской общины. Эта же психология заставляет руководителей японских компаний подавать в отставку или публично извиняться, если их сотрудники совершают правонарушение. Личная непричастность руководителей к инциденту в таких случаях не имеет никакого значения.
После 1868 года в японском судопроизводстве произошли кардинальные изменения. В 1880 году был принят новый Уголовный кодекс, скопированный с французского. Впервые в истории Японии все граждане были объявлены равными перед законом, а система наказаний унифицирована. Групповую ответственность и групповые наказания отменили, зато ввели статью за оскорбление чести императора. В японских судах впервые появились адвокаты, но вид они имели жалкий. Правом допроса свидетелей обладали судья и прокурор, адвокат же мог задавать вопросы только через судью и с его разрешения. Обвинитель представлял государство и сидел на возвышении, на одном уровне с судьей. Так же как в эпоху Токугава, обвиняемый и его защитник располагались внизу, так что диспозиция в зале суда не оставляла сомнений в характере действа. Судья принимал дело к рассмотрению только после завершения расследования, ход которого он сам и контролировал. Как и в прежние времена, признание обвиняемого оставалось «первейшим из всех доказательств». Фактов для обвинительного приговора обычно набиралось достаточно, поэтому презумпция виновности подсудимого становилась очевидной для всех, в том числе и для защиты. Появление в зале суда адвоката мало что меняло. Если обвиняемый признавался, раскаивался и делал всё, что положено, ему смягчали наказание, если нет (что бывало редко), то и адвокат был ему не помощник.
В 1907 году Уголовный кодекс пересмотрели, взяв за основу германский вариант. Он значительно расширил полномочия судьи при учёте привходящих субъективных факторов и обстоятельств правонарушения. С 1923 по 1943 год в японских судах работали жюри присяжных заседателей, и хотя их услугами пользовались от случая к случаю, удельный вес обвинительных приговоров в те годы был не столь высок.
После окончания войны, в 1947 году вновь произошли изменения. Были ликвидированы статьи наказаний за оскорбление императорской фамилии, за военные преступления и за прелюбодеяние. В остальном Уголовный кодекс остался прежним, но по настоянию США был усилен в части защиты прав обвиняемого. Теперь адвокат располагался на одном уровне с государственным обвинителем, но ниже судьи. Последний решал дела единолично, выслушивая обе стороны. Формально обвиняемые получили право не отвечать на вопросы и не свидетельствовать против себя.
Однако обвинительный уклон судопроизводства приобрёл после войны ещё более явный характер. После отмены жюри присяжных судопроизводство стало внутренним делом профессиональных юристов, у которых своя этика и свои взаимоотношения. Они требуют четкости и слаженности действий, отсутствия внутренних противоречий, и самое главное — не допускают публичной огласки таких противоречий, если они вдруг появляются. Вынесение оправдательного приговора или отправка дела на дополнительное расследование в японском суде автоматически означают неполное служебное соответствие тех, кто проводил следствие. Такое решение судьи становится публичным заявлением о несогласии со следственными органами в оценке обстоятельств дела. Что недопустимо. Поэтому обвинительные приговоры в японских судах стали почти гарантированными.
