Юрий Мухин - По повестке и по призыву . Некадровые солдаты ВОВ
Хотя я и прожил с отцом безвыездно 24 года, а потом каждый отпуск проводил дома, но, к сожалению и стыду, очень мало знаю его биографию. Как-то очень мало в семье приняты отвлеченные разговоры, не имеющие отношения ктем вопросам и проблемам, что решались семьей в это время. Не то что в семье были какие-то строгости или чрезмерный официоз, как, скажем, в семье князей Болконских в романе «Война и мир», нет. Более того, я, например, в отличие от детей многих украинских семей, обращался к отцу и матери, дедушке и бабушке на «ты», хотя сам отец обращался к своим родителям, как требуют украинские обычаи, только на «вы».
Просто дух семьи был таков, что рассматривать отца в качестве попа, которому нужно исповедоваться, можно поплакаться в жилетку, не приходилось. Не принято это. И отца тоже было непросто вызвать на какие-либо воспоминания или откровения, хотя я и старался. Как-то, когда я уже имел своих детей, пытался уговорить отца написать воспоминания для внуков, но не смог. Не охотник отец писать, и даже в совсем недавнее время, когда он был квартальным и ему нужно было заполнять на жителей своего квартала многочисленные списки на водку, масло и прочее, выписывать справки и делать записи в домовых книгах, он привлекал в помощь маму, которая и на пенсии продолжала исполнять должность секретаря.
Одно время я решил использовать технику — купить магнитофон или диктофон и попросить отца надиктовать воспоминания. Не получилось. Мало того, что это по-прежнему не вызвало у него энтузиазма, но и годы, к сожалению, уже взяли свое.
Спрашиваю:
— Папа, расскажи, как жилось до войны? — Да, в общем, тяжело.
— А продукты сколько стоили?
— Дешево… Пойдешь на базар с 15 рублями, полную сумку принесешь и мяса, и овощей.
— А получал ты сколько?
— …Наверное, рублей700.
— А, скажем, костюм, сколько стоил?
— Рублей 200–300.
— Значит, ты мог каждый месяц покупать по костюму? — …Получается — мог.
— А сколько у тебя их было? — Один.
— Так на что ты деньги тратил?
— …Наверное, проедали…
Раньше, конечно, мне надо было за это дело взяться, проявить больше энергии при расспросах. А то ведь все, что знаю об отце, поступало как-то случайно. Помню, отец подметал улицу перед домом, остановился с соседом переговорить, а мы, детвора, устроили тут же, на обочине дороги, соревнования по прыжкам в длину. Отец, глядя на нас, вдруг рассказал соседу, что в сорок первом немцы сбили их с высотки и, установив на ней пулеметы, открыли огонь по убегающим нашим. «Мы бежали, — вспоминал отец — с одним лейтенантом. Ему пуля оторвала подошву сапога, и он был ранен в пятку, но заметил это тол ь-ко тогда, когда мы отбежали от немцев километра на два. А внизу была речка, неширокая, но все же как до того забора». Отец показал на забор противоположной стороны улицы, отмерив этим взмахом метров 7–8: «А я плавать не умею. Что делать?! Пришлось ее перепрыгнуть. Откуда силы брались?»
Смешно сказать, но даже о довольно интересных (по меньшей мере, для меня) подробностях своего рождения я узнал случайно, на четвертом десятке жизни за рюмкой водки от старшего брата, который, кстати, тоже поразился моему незнанию этого факта.
Дело в том, что я действительно смутно помню детский эпизод. Мне лет 5, блестящая черная машина, на руле круг, разбитый на четыре белых и голубых сектора. (Сейчас я знаю — это «БМВ».) Мы с папой и мамой едем к ее родственникам. Веселый водитель с фамилией Кизимов. Он гладит меня по голове и смеется: «Ох и шустрый ты парень! Тебя в роддом везти надо, а ты как выскочишь, как побежишь! Еле-еле я тебя догнал!» При этом отец добродушно усмехается.
Оказывается, как рассказал десятки лет спустя старший брат Гена, схватки у мамы начались внезапно и резко. Мать послала Гену (ему шел восьмой год) за отцом на завод. Брат побежал вдоль дороги, так как время рабочее уже окончилось, а отец с работы обычно возвращался по этой дороге. Отец ехал вместе с другими работниками на заводском автобусе и, увидев бегущего навстречу сына, попридержал его водителя. На счастье, сразу за автобусом, на персональном «БМВ», ехал директор его завода с водителем Кизимовым.
Отец остановил и эту машину, директор пересел в автобус, а отец с Генкой помчался домой везти маму в роддом. Посадили маму, но отъехать успели метров 200. Я уже не хотел ждать. Кизимов остановил машину, а так как отцы в таких случаях обычно беспомощны, то он закатал рукава и принял роды прямо на улице. Доставил он нас в роддом уже готовеньких.
Я не могу считать эту повесть образцом реализма, многие эпизоды биографии отца основаны на впечатлениях от его рассказов «по случаю», специально не выяснялись и не уточнялись. Эта повесть — скорее всего импрессионизм в ранней стадии.
* * *Отец и мать дали мне хорошую породу. И отец и мать — дети украинских крестьян. Правда, одно время я думал, что отец несколько изменил фамилию, так как дедушку в селе звали (в переводе на русский) «дед Федор Муха». Но оказалось, что нет, что это кличка, которую, кстати, и нам с братом в детстве пришлось носить; Мухин — это подлинная фамилия. Отец моего деда- Остап (Евстафий), а вот его отец Архип был курским крестьянином, пришедшим в прошлом веке на заработки в село Николаевку Новомосковского уезда Екатеринославской губернии, где его и женили и где он своей русской фамилией вклинился в чисто украинских Шкуропатов, Пупов и прочих. Впрочем, что значит «чисто украинский»?
По Украине столько веков бегали взад-вперед то татары, то литовцы, то поляки, то шведы, потом пошли переселенцы от евреев до немцев. И всяк норовил местному населению породу улучшить и улучшал. Да и свои казачки запорожские, разбойничая от Стамбула до Варшавы, не прочь были разнообразить на своих хуторах женские лица. Поэтому я думаю, что русский как дворняга — чем больше в нем кровей намешано, тем он породистее. Между прочим, даже в русских аристократах это сидело. Генералиссимус Суворов, воинской славы — по горло, куда уж больше, так нет, фамилию свою выводил не от украинского слова «суворый», т. е. — «суровый» (чем плохо?), а от какого-то варяга Сувора в дружине Рюрика. А славный русский писатель Куприн? Гордился не своей литературной известностью, а тем, что он — русский офицер и что в жилах у него течет и кровь татарских князей. Так чего уж нам, крестьянам, гнушаться своей курской и еще бог знает какой крови? Так что с точки зрения генетики, у меня все в порядке, в лучших русских традициях. С сословной точки зрения, происхождение из крестьян — тоже отличное. Лучше только из солдат. Но и этого — навалом. Украинцы все-таки, хотя профессиональных военных в семье никогда не было.
Князь Голицын, споря в печати с петлюровцами, доказывал, что украинцы — это русские, и не из худших, так как украинцы всегда были лучшими солдатами русской армии. В русской армии были и бесстрашные татары, но украинцы, благодаря своей выносливости и упрямству, прошу прощения — упорству, это ее лучшая часть. Да и в Советской Армии вам бы каждый сказал, что «хохол без лычки, что справка без печати». Очень редкое явление. Действительно, все мои товарищи по юношеским, порой хулиганским, годам, вернулись со срочной службы как минимум сержантами, сосед старшиной, а заводила Виктор с совершенно украинской фамилией Сало, так тот вообще в мирное время за 3 срочных года дослужился до младшего лейтенанта.
На моем столе под стеклом — репродукция со старой изломанной фотографии. На ней, судя подлинным шинелям, 3 кавалериста Первой мировой войны, судя по всему — 3 драгуна. Унтер-офицерские лычки, на груди по два креста с бантами, медали. В центре Михаил Белокур — мой дед по матери. Этот дед умер, когда я еще не родился, а когда мне было 9 лет, погибла моя мать. Родня по материнской линии жила достаточно далеко и, главное, неудобно по транспорту. Отец вскоре привел в дом вторую мать и сводного брата Валерия, и, видимо, это тоже как-то отдалило материнских родственников. Кроме того, они довольно быстро, порой нелепо, умирали. Остались фотографии, и когда я был уже подростком, мне очень захотелось подержать в руке Георгиевский крест. Судя по фотографии, удеда по матери он был. Но… не было этого деда. И я решил, что если кресты были у одного деда, то почему их не должно быть у второго? И при первой же поездке в село к деду я пристал к нему с расспросами:
— Дедушка, а у тебя кресты есть?
— Какие кресты?
— Ну, военные, как вроде сейчас ордена.
— Нету, — безразлично ответил дед.
— А медали? — Все еще теплилась маленькая надежда.
— И медалей нет.
— Так ты что — не воевал?
— Как это не воевал? — удивился дед и задрал верхнюю и нижнюю рубахи, которые он всегда носил навыпуск.
На по-крестьянски молочно-белом, плоском животе деда, правее пупка ясно виднелся вертикальный шрам сантиметра 4 в высоту.
— Видишь, — сказал дед — австрияка штыком изловчился. Спасибо землячку с Полтавщины, пособил в этом деле. Австрийца успокоил и меня на себе вытащил.
