Вадим Штепа - RUтопия
Многим же носителям постмодернистского сознания мешает опознать проект «Русь» своим опасение некоей «архаичности» и «локальности» — хотя это слово, в силу своей трансисторической природы, означает не какую-то «реставрацию», но напротив — опережающую и глобальную деконструкцию нынешнего государства. Сталкиваясь с таким непониманием, вспоминается точное замечание американского философа-прагматиста Ричарда Рорти: «Постмодернисты правы с философской точки зрения, хоть и политически глупы, а ортодоксы и философски неправы, и политически опасны».
Деконструкция нынешней России означает избавление ее от многовекового искусственного централизма и воскрешение сетевой природы исконной, Новгородско-Киевской Руси. Речь идет именно о воскрешении самой этой природы, а не о каком-то формальном «возрождении». Эта природа может вернуться именно как Китеж (→ 2–3) — в новых формах того же вольного духа.
Методом этой деконструкции станет трансформация популярного ныне антиамериканизма «вовнутрь», поскольку Москва в современной России играет ту же самую «однополярную» роль, что и США на мировой арене. Фактически нынешняя РФ уже превратилась в составную, филиальную часть «Империи» Негри и Хардта (→ 1–7), и потому те, кто не принимает эту антиутопию, могли бы гораздо более эффективно бороться с ней не глобальными абстракциями, но выдвижением реальной позитивной альтернативы, к тому же глубоко укорененной в русской истории.
Одна из ключевых проблем современной России состоит в том, что после распада СССР здесь не состоялось никакой национальной самоидентификации. В целом население РФ осталось лишь самой крупной частью погибшей общности — «советского народа». А в такой ситуации никакое национальное развитие невозможно, ибо отсутствует сам субъект этого развития.
Андрей Новиков поставил нынешнему российскому статус-кво весьма экспрессивный, но абсолютно точный «диагноз»:
Исторически Россия являет собой сегодня печальное зрелище «остаточной советской империи». Героическую, пассионарную фазу она прошла. Геополитический кризис конца XX века снес ей башку, обнажив артерии и нервы, превратив в какую-то монструозную зомби-цивилизацию, не способную быть чем-то иным, «по ту сторону своей истории», и лишь бесконечно воспроизводящую себя в постимперских войнах. Эта цивилизация-упырь нуждается в «малой крови» для того, чтобы помнить себя, помнить о своем «великом прошлом». В ней нет более страсти и духа для завоевания и сожжения мира, но в малых своих войнах (вроде чеченской) она ещё может выражать себя, пьянеть от их кровяного дурмана, погружать себя в состояние «империалистического оргазма».
В нынешней России практически забыты такие слова, как «историческое творчество». Это связано с общим кризисом всей московской государственности. Ей, как и древнему Риму, действительно исторически развиваться НЕКУДА. Она может только всеми силами удерживать статус-кво (или безнадежно мечтать о возвращении прошлых — Российской империи или СССР). Однако в истории побеждает именно проектное мышление, ориентированное на создание новой цивилизации.
Патрик Бьюкенен указывает на кардинальное отличие РФ от СССР:
Советский Союз, с его населением в 290 миллионов человек, вполне мог управлять мировой империей. Сегодняшняя стареющая Россия хорошо если сумеет сохранить то, что имеет.
Не сумеет. Именно по причине отсутствия своего утопического, трансцендентного проекта.
Одним из главных событий последних лет в России стало появление семи федеральных округов, в которых уже сегодня заметны растущие субэтнические различия. С нашей точки зрения, наибольший интерес вызывают процессы, происходящие на Севере (→ 3–4) и в Сибири (→ 3–3), где сохранились или воссоздаются вольные традиции домосковской Руси. По существу, русские утопии эпохи постмодерна рождаются именно там и прорастают даже сквозь надзирательскую функцию «полпредств». «Россияне» же, ассоциирующие себя с нынешним государством, обречены на вечную битву с призраками прошлого. Война «олигархов» и «силовиков» вызывает в памяти лишь библейскую фразу: «мертвые хоронят своих мертвецов».
* * *Мышление плоскими модернистскими схемами порождает лишь банальную идею «догоняющего развития», вместо раскрытия уникального потенциала собственной цивилизации. Кроме того, популярный ныне во властных и околовластных кругах проект догнать по темпам роста Португалию просто оскорбителен для России. Не большего стоит и идея-фикс «удвоения ВВП» — это сугубо «бухгалтерское», количественное средство превратилось в некую самоцель. Однако сколько ни умножать 0 на 2, в результате все равно получится 0. Ибо никакого качественного, содержательного исторического проекта у этого государства просто нет.
Миссию нынешней российской столицы точно указал геополитик Вадим Цымбурский:
Москва периода «реформ» стала символом самоопределения русских как маргинального народа Восточной Европы. Обретающаяся вблизи западного приграничья, столица играет роль пародийно вывернутую по сравнению с ролью императорского Петербурга: вместо напора на Евро-Атлантику — паразитарное за нее цепляние.
Москве с ее старыми деспотическо-холопскими комплексами принципиально не нужны русские люди иного, вольного типа — «новгородцы», «поморы», «казаки»… Однако для реализации нового утопического проекта именно этот антропологический тип явится определяющим. В условиях тенденции к некоему «новому крепостничеству», изрядно проявленной в разрастании всевозможных контролирующих бюрократических структур, по-новому же начинают выглядеть и альтернативные народные проекты. Вот как их описывает группа сибирских историков в работе «Томское Лукоморье»:
После введения в Московии Крепостного Права, у народа резко возросла востребованность идеала Правды как духовной основы борьбы с рабством и социальной несправедливостью. И поскольку Китеж и Беловодье воспринимались людьми как совершенная реальность, существующая где-то в потайных местах, крестьяне поодиночке, семьями и партиями по несколько сотен человек отправлялись в Сибирь, чтобы укрыться в Китеже и Беловодье от несправедливости воевод и помещиков. Никакие трудности, лишения, испытания и опасности не могли преградить путь мечте о стране свободы социальной и духовной.
Особенно сильно стремление в Китеж и Беловодье проявилось в среде людей старой веры, потому что борьба с несправедливостью новых крепостнических порядков не могла не трансформироваться в религиозную форму. Возможно, если бы не вводилось Крепостное Право, то и раскола бы не было. И поэтому наиболее четкие и последовательные указания пути в Беловодье и Китеж можно найти именно у староверов.
Самым значительным произведением того времени о Беловодье считается «Путешественник» Марка Топозерского — принадлежащий загадочному странническому автору из севернокарельского Топозера, но расходившийся в многочисленных списках по всей России. Образ Беловодья изображается там как прежде всего духовное убежище:
А тамо не может быть антихрист и не будет. От гонения римских еретиков и Никона патриярха московского много народу отправлялось кораблями Ледовитым морем и сухопутным путем. Бог наполняет сие место… Светского суда не имеют, управляют народы и всех людей духовныя власти… Неизлишним щитаем и то упомянуть, что землю эту Беловодие только те могут достигнуть, которые всеревностное и огнепальное желание положат вспять не возвратитеся.
Однако Беловодье — это вполне реальная земля, точнее множество островов в океане, вызывающее странную ассоциацию с открытием и освоением русскими Аляски и прилегающего к ней архипелага. (→ 3–2) Как подчеркивает видный исследователь русских утопических традиций Кирилл Чистов,
Беловодье — не монастырь, не скит, а вольная и плодородная земля; в нем скрываются от «начальства», а не от мира, бегут не от людей вообще, а к другим людям, которые живут там так, как хотелось бы создателям легенды… Если и Мор, и Кампанелла писали о том, какое государство они хотели бы видеть, то в «Путешественнике» утверждается, что Беловодье — не государство, а некоторая совокупность общин, артелей и отдельных людей, ушедших из России и расселившихся на вольной земле, чтобы не попасть под власть антихриста и его слуг.
Именно эта «совокупность общин, артелей и отдельных людей», связанных земскими отношениями, традиционно на Руси именовалась «миром» и со становлением централизованного бюрократического государства все более уходила к нему в оппозицию. Что весьма показательно, некоторые радикальные страннические согласия, отказываясь принимать официальные документы, еще в XVIII веке выпускали свои собственные «паспорта граждан Беловодья»! А это уже напрямую отсылает к современной атрибутике виртуальных государств. (→ 1–5)
