Захар Прилепин - Именины сердца: разговоры с русской литературой
— Василина, вы берете такие высоты смысла в нашей беседе, что я просто не в силах их поддерживать. Давайте я буду все время вас спускать на землю. Если бы вам предложили экранизировать ваши тексты?
— Я еще не написала ничего, что было бы достойно экранизации, никакого «экшна». Всяческая «атмосферная» (а я свою отношу именно к таковым) проза в экранизации не нуждается, как не нуждается перевод, скажем, живописи в графику. Это совершенно разные виды искусств, развивающиеся по разным законам. Но я бы очень хотела заняться кино. Я бы хотела экранизировать «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса. Хотела бы экранизировать «Дневники» Достоевского — это был бы фильм на грани между художественным и документальным. Я бы хотела (и могла) снять фильм о Дунае. И немного о Москве со всеми ее метро, пластиковыми офисами, высокоскоростными магистралями, психушками, бомжатниками и вокзалами. Уверяю вас, это был бы пронзительный фильм.
— Верю… Вот вы хотели бы снимать кино — и не снимаете. Пишете книги. Они не всегда, как вы же сами говорите, получаются. А в чем главные проблемы современных молодых писателей? Писать некогда? Писать не о чем? Денег не платят?
— А кто их знает, в чем их главные проблемы. Моя проблема в том, что в России закрываются школы, что мой Дунай лежит в развалинах, сейчас, впрочем, говорят, начинает подниматься — но почему? Потому что остров Русский, он же Экипажный, отдадут под казино. В 2003 году вывели войска, после чего рухнули не только солдатские казармы, но и старинные кирпичные здания XVII века, имеющие историческую и архитектурную ценность. Моя проблема состоит в том, что, если все будет продолжаться так, как идет, то через сотню-другую лет читать по-русски окажется некому — не только мои высокосодержательные в плане меда и молока сочинения, а и тех, кто будет славен, доколь жив будет хоть один пиит. В подлунном мире. Китайском там. Или английском. Или арабском.
— Да, так может быть… О чем я вас не спросил, Василина? — Как-то я разговаривала с Александром Прохановым и под занавес спросила: не забыла ли я его о чем-нибудь спросить. И он мне сказал: вы не задали самого главного вопроса — «кто вы, мистер Проханов?». Интересовалась я также у Ольги Славниковой, о чем ее не спросила — тоже под конец разговора. Она ответила, что хочет назвать нескольких молодых писателей, которых стоило бы отметить.
И, как человек, который таким образом ловил людей, я прекрасно знаю подоплеку этого вопросика. У меня есть возможность сказать все, что надлежит сказать. Думаю даже, что эту возможность не отнимет никакой кирдык свободе слова или подобная мелочь.
СЕРГЕЙ ШАРГУНОВ:
«Будет ярко и жарко!»
Сергей Александрович Шаргунов родился 12 мая 1980 г. в Москве в семье священника.
В 2002 г. окончил факультет журналистики МГУ им. М.В.Ломоносова.
Сотрудничал с газетами «Новая газета», «Завтра», ведет полосу «Мечтатели» в еженедельнике «НГ-Ex Libris» и авторскую передачу на радио.
Был одним из самых видных молодых политиков в России: возглавил всероссийское движение «Ура!».
Во время выборов в Государственную Думу в 2007 г. вошел в состав предвыборной «тройки» партии «Справедливая Россия», откуда был до начала выборов исключен по «высочайшему приказу» за нелояльность к власти.
За повесть «Малыш наказан» отмечен премией «Дебют» (2001; денежное обеспечение премии передал в фонд поддержки находившегося тогда в заключении Эдуарда Ли-монова).
Автор романов «Ура!», «Как меня зовут?», «Птичий грипп», книги публицистики «Битва за воздух свободы». Роман «Ура!» переведен и издан в Италии.
Сергей Шаргунов — личность знаковая, вызывающая и споры, и раздражение, и восхищение. Писатель, который стал
известен, если я не ошибаюсь, уже в девятнадцать лет, сразу начал публиковаться в лучших толстых журналах и самых мощных издательствах.
Эмоциональный, взрывной, яркий Шаргунов либо сразу очаровывает, либо отталкивает раз и… если не навсегда, то надолго.
Я отношусь к числу первых, очарованных, чего и не скрываю. Сергея я не раз встречал на литературных семинарах, и, право слово, его черную башку, его наглые, веселые глаза просто невозможно не заметить в любой толпе, на любой вечеринке, за любыми пьяными писательскими столами, где каждый третий — непризнанный гений, а каждый десятый и вправду талантлив.
Но талант одно, а человеческая энергетика — другое; бывают таланты неприметные и тихие. А от Сергея замечательная человеческая энергетика просто прет: упрямо, жестко, уверенно, страстными рывками. Он словно вгоняет себя — в историю, в литературу, в политику, в жизнь. У него получается, и лишь потому он и раздражает многих. Из всего написанного Сергей более всего ценит свой первый большой текст — «Малыш наказан». Я же люблю другую вещь — «Ура!» и всерьез, самоуверенно называю эту книгу классической.
Особенно дорог мне в ней тот оптимистический человеческий заряд, который так редко встречается в русской литературе.
Дай Бог сберечь эту живую жизнь в себе надолго. Как можно дольше.
— Кто такой Сергей Шаргунов?
— Сергей Шаргунов — это я, как бы это тщеславно ни звучало. Родился на Фрунзенской набережной в желтом
доме. Желтый был дом и со шпилем. Учился сначала в английской спецшколе, потом бросил и перешел в православную гимназию, бросил и пошел в обычную пролетарскую школу, которую и закончил. Учился отлично по истории, литературе и русскому языку (врожденная грамотность), на остальные предметы забивал настолько, что бородатый директор внушительно советовал мне бросить школу после 9 класса и уйти в люди вместе с отъявленным хулиганьем.
Кто знает, может, и надо было уйти, тем более я уже тогда писал. Писать я стал раньше, чем читать. Брал книги и перерисовывал буквы. А первое стихотворение сочинил в два года, по воспоминаниям родни.
— Какое, помнишь? Ну-ка, прочти!
— «В моем окне живет луна / Какая твердая она!» Она и живет, она и твердая, понимаешь? Это я ее увидел в окне, встал в кроватке и пропищал.
— Гениально, по-моему.
— …Но школу я все же не бросил и в 1997-м поступил в МГУ. И еще на первом курсе отнес рассказы в журнал «Новый мир». Их вдруг взяли. А дальше стал писать и публиковаться все больше… Про родичей сказать?
— Обязательно.
— Отец родился в поселке Труд № 4 Кировской области, деда (отца его) убили на фронте. Сирота… Но это не помешало деревенскому парню прорваться из холода и глуши. Он был суворовцем, много где учился, наконец закончил московский Иняз, писал стихи, переводил поэзию, но стал священником. Сейчас он преподает в Духовной Академии и служит в церкви. Мать родилась в Москве, в Лаврушинском переулке. Ее отец убит на фронте, мать — писательница Валерия Герасимова. Кстати, первая жена Александра Фадеева и сестра Сергея Герасимова, именем которого назван ВГИК. Впрочем, какая разница, кто чей родственник! Вряд ли это предмет бахвальства, так, рассказываю тебе шутки ради.
Что всерьез, так это — люблю бесконечно своего сына Ваню.
— Как складывались и складываются твои отношения со знаменитым отцом? Публицист Виктор Милитарев сказал мне как-то, что Сергей — своеобразное наказание для отца. Что он имел
в виду?
— Милитарева помню, когда он в советские годы был духовным сыном моего отца. Был Виктор, по-моему, довольно фанатичен, даже считал, что православный человек не может читать Набокова. Помню и его брата Александра, он тоже к нам ходил. Видимо, Виктор Юрьевич имеет в виду, что духовное лицо и светская физиономия — это совсем разное, и у меня с моим отцом разные смысловые галактики. Но ведь есть еще естественное чувство трепета за родителей, которое сильнее космического холода концепций.
— Чем ты занят сейчас, Сергей?
— До недавнего времени меня разрывали на части быки «литературы», «политики», «журналистики». Поскольку дорога в политику для меня, и не для одного меня, закрыта, приходится усиленно кормить быка журналистики, чтобы он давил собак бедности.
— Журналистика все-таки мешает литературе или помогает? — Мешает, если это журналистика поневоле, необходимость долбить по клавишам рутинный текст, притом укладывая его в прокрустово ложе знаков. Стараюсь писать журналистику свободную. Мне нравилась журналистика, когда я работал в Госдуме, Комитете по безопасности и специальным репортером в одной столичной газете и жил обжигающей жизнью.
Я был на штурме «Норд-Оста», в женской колонии в Можайске, в цыганском поселке, убивающем наркотой город Кимры на Волге, в доме у бородача-барона. По криминальным заданиям я объехал полстраны, встречался с братками, с батями. Видел в одном отделении милиции ребят-школьников, которые впечатлились «Бригадой» и, надев кашемировые пальто, отправились играть в разбойников. СОБР покидал их в снег, и один из ребят попросил из снега: «Только пальто не мните. Оно не мое, оно братово…»
