KnigaRead.com/
KnigaRead.com » Документальные книги » Публицистика » Журнал Русская жизнь - Захолустье (ноябрь 2007)

Журнал Русская жизнь - Захолустье (ноябрь 2007)

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн журнал Русская жизнь, "Захолустье (ноябрь 2007)" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

Родился я в большой семье крестьянина-середняка. У родителей был единственным сыном, и поскольку общая наша семья была большая, с трехлетнего возраста больше жил у дедушки и бабушки (родителей матери) в деревне Астафьевской, по прозвищу Шашовы, что ниже нашей деревни по тракту в двух верстах.

У дедушки и бабушки семья была небольшая: находилась при них одна дочь, уже взрослая (сестра моей матери), поэтому я для них был не помехой, а только развлечением. У дедушки дом стоял у самого тракта, хотя большой, в четыре избы, и ветхий, но жить в нем зимой и летом было хорошо. Дом был на два хозяйства. В правом, восточном, боку жил дедушка с семьей, а в левом - его дядя (мой крестный) с хозяйкой. Дедушка свою половину дома содержал в порядке, ремонтировал, а его дядя ничего не делал, так что его половина дома выглядела убого. Четыре жителя деревни жили на крепостной - частновладельческой - земле, в том числе и мой дедушка пользовался четвертой частью земли и сенокоса, подаренной ему как примаку и внуку по наследству своим дедушкой, у которого он с малых лет воспитывался. Дедушка держал хорошую лошадь, две коровы да пару овец. Земля, которую он обрабатывал своим трудом, вся была рядом с деревней, но убирать урожай хлеба и сена не хватало своих рабочих рук, приходилось отдавать сжинать часть посевов хлеба за хлеб, а скос травы и уборку сена за одну третью часть сена. В зимнее время, когда я начинал скучать о родителях, то моя тетя (сестра матери) садила меня на санки и тащила домой, а как наступала весна, разливалась река Северная Двина, и водой затопляло весь луг шириной 7-8 километров, я уже опять жил у дедушки и бабушки, так как у них жить в это время было очень красиво и весело: вода подходила под окна к проезжему тракту, затопляя выгороженные из поскотины телятники. У дедушки была небольшая лодка, и я любил целые дни ездить в ней в огороженном телятнике вплоть до полного спада воды. Так я жил весной и летом у дедушки до семилетнего возраста, пока не умер мой отец.

Отец умер перед Рождеством в 1910 году, когда я гостил у дедушки. Вспоминаю, утром, когда я еще лежал на печке, приходит бабушка, которая ходила по делам к нам в деревню к матери, и шепотом говорит (чтобы не разбудить меня) своей дочери (моей тете), что скончался Иван Ильич. Тетя заплакала, я услыхал и разбудился, потом бабушка сказала мне, что умер отец, и поедем завтра хоронить. На что я ответил: «Поеду, я еще никогда не хоранивал». Вечер того же дня дедушка запряг лошадей, и мы втроем поехали к нам в деревню, а бабушка до утра осталась дома поправлять дела по хозяйству. Дома отец уже лежал в переднем углу в гробу, и я его не признал. Мать плакала, держа на руках полуторагодовалую сестру Наташу. Приехали на похороны все сестры отца с мужьями и родственниками. В избе было полно народу, душно от ладана и свечей. Я сразу же забрался на печку и там уснул. Узнал, что два дня назад отец был здоров, сортировал хлеб у богача Пирогова, носил мешки в склад, потный напился холодной воды, заболел животом, получилось воспаление желудка, не стал принимать пищи. Приходил фельдшер, помочь ничем не мог. Отец, помучившись двое суток, умер в возрасте 29 лет.

В день похорон был крепкий мороз, поехали хоронить в тулупах. В церкви, куда занесли гроб отца, находилось еще два гроба с умершими и было много народа. Отпевали отца после обедни в правой, Ильинской, церкви священник Харлампий, дьякон Замараев и псаломщик, кум моей матери, Обнорский. Хоронили отца при колокольном звоне в могилу, вырытую на северо-западном углу, недалеко от алтаря Троицкой церкви. Все время нахождения гроба отца в церкви, отпевания и выноса из церкви, вплоть до закрытия крышки гроба над могилой, я был спокоен, думая, что так вести себя и надо, да и не плакал, как мать и другие родственники, когда прощался перед спусканием гроба в могилу. Но когда гроб спустили на веревках в могилу, зазвонили на колокольне во все колокола, священник с дьяконом и псаломщиком пошли в церковь, гроб стали зарывать землей, тогда лишь я понял, что отца больше мне никогда не видать, и принялся реветь, сколько было мочи, до окончания похорон, и ни мать, ни дедушка с бабушкой не могли меня успокоить до самого приезда домой. Вот и все то, что осталось у меня в памяти об отце.

После смерти отца я часто навещал дедушку и бабушку, а весной и летом стал помогать дедушке в работе: возил на лошади на поле навоз из двора, боронил полосы под яровые и озимые посевы и в лугу в период сенокосной страды возил копны сена к стогам. Иногда бегал купаться в речушку Лудонгу и в кедровый сад дяди Федора (Фермяка) есть ягоды, и за кедровыми шишками с орехами. Домой в деревню к Горбачатам прибегал только по просьбе матери. Наша семья состояла из дедушки - отца моего отца, прабабушки (его матери), дяди - брата отца, трех детей, взрослой сестры отца, да нас троих: меня, матери и сестры. Всего 11 человек. Семья была трудолюбивая, большой и малый - каждый знал свое дело, и руководил всеми делами дедушка. Еще при жизни отца семья вместе с двумя хозяйствами соседей обрабатывала на паях из третьей части урожая частновладельческую землю богача Пирогова в деревне Протодьяконовской в количестве 14 десятин. У этого же богача косили и убирали сено из трети на его ближних луговых пожнях, огораживали стога своей изгородью, а осенью сено из стогов возили на лошадях на берег Северной Двины для погрузки его в баржу, где ставился закупаемый рогатый скот на мясо, отправляемый в г. Архангельск. У Пирогова около дома в селе был построен большой склад для хранения зерна и разных товаров. В одном переднем растворе в воскресные дни продавались разные хозяйственные товары: косы-горбуши, литовки, серпы, топоры, вилы, пилы поперечные, точила, веревки, скобы дверные, гвозди, самовары, чугуны, котлы.

Торговал этими товарами специальный продавец, а в помощь ему хозяин поставил моего дядю (брата отца), которому платил по 50 копеек за каждый проработанный воскресный день. Наша семья жила скупо. Продукты и одежда были свои. Да и покупать было не на что. Даже чай с сахаром пили очень редко, но, как только дядя стал работать в магазине, вечером принесет фунт калачей или фунт пильного сахара, а потом заработал и купил ведерный тульский самовар. Чай стали пить каждое воскресенье.

«…» Помню, в середине марта 1917 года, рано утром, когда еще только что в деревне вставали с постели и мать затопляла печь, было воскресенье, и я собирался идти в церковь к заутрене, так как в школе был выбран попом с другими учениками-сверстниками в хор певчих на клиросе, как вернулся домой из поездки на лошади мой братан Василий, возивший двух пассажиров до Пермогорья. На обратном пути он привез в Черевково возвращавшегося из Петербурга земляка И. Н. Зиновьева, которого ранее совершенно не знал. Братан Василий своей семье и нам с матерью сообщил, что в пути домой Зиновьев ему сообщил, что в Петербурге революция, большевики, рабочие и солдаты свергли царя Николая, вся власть перешла в руки народа, но у власти стал меньшевик Керенский. «Я еду на родину по делам. Сегодня в воскресенье приходи на рынок, все увидишь и узнаешь». Узнав про новости, я быстро оделся и поспешил пораньше в церковь к заутрене. Находясь в церкви, я никому ничего не сказал, а сам все время думал и ожидал, что же такое сегодня будет.

Окончилась заутреня, и я сразу же с частью выходящего из церкви народа выбежал на базарную площадь, где скоплялся народ и мелкими торговцами и кустарями устраивались балаганы для торговли, но ничего особенного не увидал. Рынок был как всегда. Звонил большой колокол, призывая прихожан к обедне. Недалеко от поворота дороги, против ручья Петра-иерея на дороге показался урядник с женой, идущий к обедне. Как вдруг с улицы, где находится каменный дом Пирогова, навстречу уряднику вышел мужчина в черном пальто с воротником, серой шапке, с красным бантом на груди. Преградив дорогу уряднику, остановил его, быстро сорвал с плеч золоченые погоны, кокарду с папахи, отобрал у него висевшую сбоку шашку, вынул ее из ножен, через колено переломил надвое и забросил обломки через ограду в ручей, а ножны взял себе. Жена урядника упала кому-то на руки в истерике, сам же урядник не проявил никакого сопротивления, лишь посмотрел по сторонам, покачав головой, потом, взяв жену под руку, поспешил восвояси. Через некоторое время пришли на рынок стражники Усачев и Прибышин, которые, вероятно, еще не знали историю по разоружению урядника. Но когда подошедший к Усачеву человек, а это был И. Н. Зиновьев, сказал ему что-то, то Усачев сам сорвал с себя погоны, кокарду, отстегнул кобуру с наганом сбоку и передал в руки Зиновьеву. А другой стражник, испугавшись, вздумал бежать по Едомскому тракту, но, запутавшись в длинной шубе с болтавшейся сбоку шашкой, упал. Тут уже под хохот публики его и разоружила сама публика. За обедней в церкви народу было значительно меньше, чем за заутреней, так как мужчины молодого возраста все остались на улице, где состоялся митинг и выступал с речью Зиновьев и еще кто-то из политических административно высланных.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*