Сергей Кремлев - Россия и Германия: Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера
— А что это там такое?
— Днепрогэс, — уже громко ответил Тевосян… Стюардессы мило улыбались в сторонке, а у Гофмана был такой растерянный вид, что Гитлер рассмеялся и прибавил:
— Генрих, ты хотя и не Генрих-Птицелов, но ворону только что поймал…
Да, русские умели быть гостеприимными, открытыми и скрытными одновременно. И порой обнаруживали при этом тонкое остроумие — как вот в той разыгранной по нотам сценке с Гофманом.
ФЮРЕР еще раз улыбнулся, вспомнив ее, и перевел взгляд на Еву, растянувшуюся под солнцем на широком низком деревянном топчане. Она лежала с закрытыми глазами, но почувствовав его взгляд, встрепенулась и вопросительно посмотрела в ответ.
— Ну, ты довольна тем, что оказалась здесь?
— Да, мой фюрер! Это было чудесно, а сейчас я опять вижу вас и это — еще чудеснее…
С Евой они расстались неделю назад на Украине, в Киеве. Летать он ей не позволял, и поэтому она пересела в прицепной литерный вагон и через сутки была в Форосе. За это время они два раза разговаривали по радиотелефону — вместе с его личной группой русские обеспечили устойчивую связь со всеми абонентами в Германии и, конечно, здесь. В любой момент из любого места Гитлер мог вызвать тех, с кем хотел поговорить. За эти дни он обзвонил консулов только что восстановленных германских консульств в Киеве, Одессе, Ленинграде, Новосибирске и руководителей технических комиссий, работавших в России.
Когда он говорил с Евой, то даже по телефону было слышно, что Ева довольна, и фюрер был благодарен русским за это. Такой оживленной его Ева была далеко не всегда.
А Еве действительно было на редкость хорошо. В Бергхофе она жила почти безвыездно — фюрер не хотел, чтобы она мозолила Германии глаза. Тут, у русских в Крыму, она тоже была в уединении. Но ее приняли так тактично, без тени досужего любопытства, что Ева ощутила себя вольной пташкой уже в день приезда. Ее единственной спутницей, с которой познакомили еще в Киеве, была сдобная, темнорусая и круглолицая женщина, отлично говорившая на немецком. Не первой молодости, очень милая и обаятельная, она имела лицо привлекательное, волевое и назвалась Эммой. Они плавали, загорали, бродили по горам, ели крымский виноград и пили сладкие, тягучие старинные вина из подвалов «Массандры».
Перед прилетом фюрера Эмма расцеловала Еву, подарила ей симпатичного плюшевого медвежонка и исчезла, когда самолет с фюрером уже заходил на посадку. Самолет зашел со стороны моря и начал снижаться вдоль берега. Еве стало страшно. Горы так близко и плотно прижимались здесь к береговой кромке, что казалось — самолет вот-вот наткнется на них. На самом деле взлетно-посадочная полоса была вписана в скалистый пейзаж трудолюбиво и безопасно. Минута, и самолет уже подруливал к Еве.
Вечер прошел восхитительно. Гитлер отдался отдыху с тем большей охотой, что устал в Москве и от впечатлений, и от работы. Он пил «Нарзан» и «Березовскую», понравившиеся ему еще в первый приезд, ел русскую копченую осетрину, окрошку и много шутил с Тевосяном и Гофманом.
Ранним утром они с русским наркомом, прихватив Еву и оставив Гофмана сладко спать, вышли на военном корабле в Севастополь. Гитлер редко бывал на море, а тем более — на южном — в такую прекрасную пору И он вполне оценил сдержанную яркость черноморских пейзажей, проплывавших по правому борту. Поросшие густым лесом склоны гор сменялись высокими и обрывистыми берегами. У мыса Феолент в глаза бросался треугольный обрыв темно-зеленого цвета, резко отличавшийся от ближайших скал с красноватой и серой окраской.
Лидер шел средним ходом, и только когда командующий Черноморским флотом адмирал Октябрьский — крепыш с наголо бритой головой — пригласил фюрера и Еву на мостик, скорость резко увеличилась. Стало ясно: русские демонстрировали ходовые качества своих боевых кораблей.
Матросы щеголяли белоснежной формой с синими отворотами воротников, украшенных тремя белыми полосками. Офицеры — тоже во всем белом, при кортиках и белых перчатках. Даже если рослых краснофлотцев отбирали специально для этого показательного похода, русскому флоту было чем гордиться.
Уверенные, загорелые до черноты, атлетически сложенные, с зубами, производившими впечатление выданных в дополнение к форме, русские парни не напоминали молодежь Гитлерюгенда. В них не было утонченности, зато чувствовалось непоколебимое жизнелюбие. Выразительные лица германских юношей были раскованны, крупные же лица русских выражали силу и достоинство.
Гитлер поймал себя на мысли: «Да… Если их столкнуть, то как бы мои волчата не разбились об этих медведей. Интересно — а как бы они смотрелись не в противоборстве, а в дополнении друг друга? Неужели Сталин все-таки прав? Но можно ли этого противоборства избежать?»
ПЕРЕД Севастополем крейсер ушел мористее, а потом развернулся к берегу, и на них стали надвигаться бухты, срез далеких плоских гор слева и тонкие колонны каких-то античных развалин справа. В этих местах Англия и Франция когда-то обрели победу, но не нашли славы. Слава досталась русским. Гитлер стоял под ветром на палубе, рядом была Ева, а мысль улетала туда — к городу, где славой владели лишь русские. Бухта распахивалась широко. Но приближаясь, она сужалась, и Гитлеру показалось, что это и есть путь в Россию. Войти легко, выйти — непросто. И славы на этом пути много, да вся она — у русских.
Вот сбегающие к морю марши белой лестницы и над ней — сдвоенная колоннада дорического ордера. А дальше, прямо в воде, стоит необычного вида памятник, и бритый наголо русский адмирал поясняет, что это — памятник затопленным кораблям. Но почему затопленным? Памятники ставят победителям, оглашающим свои и чужие берега грохотом победных салютов! Фюрер не выдерживает и говорит об этом адмиралу. И тот вдруг хитро улыбается и отвечает:
— В Севастополе, господин рейхсканцлер, есть еще один любимый русскими моряками памятник — капитан-лейтенанту Казарскому, командиру брига «Меркурий». Этот бриг отбился от превосходящего врага, а потом спасся бегством. На памятнике написано: «Потомству в пример»…
Октябрьский на мгновение задумался, а потом убежденно сказал:
— Иногда важнее не победить, а не сдаться…
И его маловыразительное скуластое лицо в один миг становится скульптурным.
Стоявший рядом Тевосян задумчиво, как бы про себя, произнес:
— Наш Аносов считал, что стальная пушка могла бы спасти Севастополь. Но в николаевской России, при Нессельроде и Канкрине, к нему не прислушались… Зато уроки Крымской войны учел ваш Крупп.
— Да, — согласился Гитлер. — И благодаря стальной пушке Круппа мы победили французов под Седаном…
Намек был прозрачным: вас французы здесь побили, а мы побили французов. Тевосян возражать не стал и даже подтвердил:
— В отличие от нас под Севастополем.
Потом прибавил:
— А царскому правительству пришлось покупать пушки у Круппа.
— Вот как? — удивился фюрер. — Это интересная деталь. Но вы говорите, адмирал, — Нессельроде, Канкрин… Это что — немцы?
— Немцы…
— Вам не кажется немного странным, что ваши, — Гитлер выделил это «ваши», — немцы России повредили, а наш Крупп ей помог?
Тевосян улыбнулся:
— Да, господин рейхсканцлер, русские немцы не всегда были полезны России. Была великая Екатерина, был и ничтожный Нессельроде… Я много думал над этим и твердо знаю одно — исторические судьбы Германии и России переплетены давно. Вопрос в том, как завязывать и развязывать эти узлы…
И, помолчав, прибавил:
— А делать хорошие стальные пушки мы все же потом научились и сами… Да и броню тоже…
На обратном пути время пролетело незаметно, потому что наполовину его провели за обедом в кают-компании, в конце которого адмирал Октябрьский преподнес приятный сюрприз.
— По поручению товарища Сталина разрешите преподнести вам в дар на память о нашем походе и Черном море этот морской пейзаж художника Айвазовского и офицерский кортик. А фройляйн просим принять вот этот скромный подарок.
Адмирал взял из рук затянутого в белое лейтенанта белоснежный комплект русской матросской формы с золотыми нашивками на маленьких квадратных погончиках, нарядной бескозыркой и широким кожаным ремнем с горящей золотом бляхой, украшенной якорем. Ева растерялась, но быстро справилась с волнением и вопросительно посмотрела на фюрера. Тот снисходительно кивнул и ответил за Еву:
— Не хотите ли вы, герр адмирал, намекнуть этим на то, что отныне я буду находиться в плену у русских моряков даже в стенах собственного дома?
— Нет, герр рейхсканцлер, скорее это означает, что русские моряки всегда готовы быть рядом с вами!
О-о! С этими русскими надо было держать ухо востро! Адмиралы Сталина были точны и остроумны даже в таких деталях. А за быстротой ответа угадывалась все та же сталинская воля. И все-таки игры за этим не чувствовалось. Это был очередной жест, демонстрация доброй воли… Пустяковая иллюстрация к серьезным разговорам, о которых надо было думать, но не сейчас. Сейчас хотелось воспринимать лишь внешнюю, видимую сторону вещей, а анализ отложить на потом.
