Аркадий Бабченко - Операция «Жизнь» продолжается…
Оправдание смертей — это очень важно. Это первый курс реабилитации. Во имя чего? Как говорит одна моя знакомая, которая работала заведующей одной из лабораторий психологии КГБ, человек, несущий в себе немотивированную, не оправданную («во имя чего?») жестокость, очень быстро деградирует как личность. Смерть и страдания не проходят бесследно.
Что мы и можем наблюдать на примере ветеранов-чеченцев сегодня. Оправдания этой войне — во имя чего? — нет до сих пор. В итоге — поколение озлобленных, ненавидящих всё и вся пацанов.
Кавалер ордена Мужества Леха Новиков не похож на большинство из них. Он неисправимый оптимист. Жизнь он впитывает большими глотками, до последнего, не оставляя на тарелке ни кусочка. Жизнь и сама так и прет из него, фонтанирует в мир. С ним очень легко. Затравленности или озлобленности плена в нем нет. Он никого ни в чем не винит. У него семья, трехлетний реактивный Ромка, квартира, свой маленький пивной бизнес.
Едва только познакомившись с ним и перекинувшись парой фраз, невольно влюбляешься в этого открытого человека. Готовность подставить плечо любому висит у него на груди, как визитная карточка. И затем, познакомившись уже плотнее, сложно представить, что он прошел то, что прошел. Сложно представить, что в прошлом у него война, где ему почти оторвало ногу, плен, где ему девять раз резали голову, госпиталя, в которых он провел 20 месяцев и откуда вернулся с укороченным на 9 сантиметров бедром.
Еще один мой знакомый, Паша Андреев, говорит, что если из прошлого вычесть настоящее, мы получим будущее. Леха из настоящего вычел прошлое и свое будущее получил таким путем. Сам. Заработал его полностью. Груз своих воспоминаний он не тащит за собой в рюкзаке, оставив его вместе с костылями в госпитале Реутова. «Что было там — осталось там. Жить надо сегодняшним днем, здесь и сейчас».
Но уникален Леха не только этим. Он — единственный солдат, который был в плену непосредственно у Шамиля Басаева.
Две дороги, что вели к Новолакскому, сходились V-образным перекрестком практически в селе, метрах в десяти перед домами. Чинары, бетонные блоки, горящие на солнце оцинкованные крыши — все как обычно.
На этом перекресточке и стали — Лехина зенитка первая, два бэтэра за ним. Человек тридцать солдат.
Собственно говоря, ехать в этот рейд они не должны были. Сменялись уже, ферму, жилище свое, сдали парням из Зеленокумской бригады. Сами на броне сидели, готовились к выдвижению в Буйнакск. Даже сапоги надраили — через город ведь ехать, красонуться-то надо. Да что-то в Новолакском не заладилось, стрелять начали. Прибежал летеха запаренный, сказал, надо слётать, посмотреть в чем там дело. "Товарищ лейтенант, чего фигней-то страдать, теперь это не наша зона ответственности, пусть сами и отдуваются!" "Да ладно, пацаны, приказали нам. Поехали, там делов на пятнадцать минут всего, даже сапог не запылите".
Ну, ладно, поехали…
В войне, как в таковой, Леха еще не участвовал — так, стрелялись понемногу, а вот чтобы по-настоящему… Пока не довелось. Хотя, как ни крути, уже месяц в окопах, и, честно говоря, подустал, он, конечно. И от окопов, и от войны этой непонятной, непродуманной. Что-то там мутят наверху, все передислоцируют, перекидывают с места на место. Знали ведь, что война будет, почему не подготовились?
— Двумя месяцами ранее, в июне 99-го, нас собрали на плацу и сказали: "Так и так ребята. Готовьтесь в Дагестан, ожидается вторая чеченская" Война еще не началась, а наверху уже знали, что она будет. По крайней мере за два месяца знали, потому что именно столько нас и готовили. И двадцать первого июля привезли на охрану Каргалинской плотины. Говорили, что её могут взорвать, и тогда затопит пол-Дагестана и пол-Чечни. На этой плотине и сидели, ждали нападения боевиков.
Рубанули их сразу, без предупреждения и практически в упор. Оттуда, откуда не ждали. Прямо на этом перекресточке. Как начали фигачить с трех сторон из всего что было, закидали попросту пулями и минами. Поначалу еще надеялись отстреляться сами, а когда поняли, что жопа — вот она, стоит и хлопает по плечу, было уже поздно.
Сначала сожгли Лехину "зэушку", практически сразу же подстрелили и взводного, пуля пробила ему руку, потом убило Сашку Ефимова, Лехиного заряжающего… Одна "коробочка" уже горела у обочины, под колесами лежали двое убитых, сколько догорало внутри, черт его знает. Вторая была еще жива, но тоже понятно, что ненадолго.
Хотя вызвать ферму они все же успели. Чтобы узнать, что фермы больше нет — техника как рядами стояла, так рядами там и догорала… Спасать группу было уже не на чем.
— Боевики нас долбанули, зажали, и пошли дальше. Кто ж знал, что в Новолаке этом полторы тысячи "чехов" и Шамиль Басаев во главе. И к нам на помощь уже никто не пришел…
В общем, заняла вся Лехина война от силы минут тридцать. Когда он бежал обратно к взводному, рядом разорвалась мина и здоровенный осколок угодил ему в бедро, почти оторвав ногу и разворотив руку.
От удара Леха свалился в канаву коромыслом. Кости в раздробленной ноге раскрошило, и при падении она оказалась у него на плече.
— Смотрю, менты дагестанские мимо бегут. Я им говорю — мужики, ногу положите нормально. Один остановился, ногу с плеча снял, приставил к туловищу как надо и дальше побежал. А кровищей как хлестанет в небо! А жгута-то нету, жгутом-то летехе руку перевязал! Ну, ремнем перетянул…
Бой шел накатами — несколько часов стрельба, потом затишье — и Леха тоже жил накатами — несколько часов в сознании, потом в отрубе.
— Прихожу в себя — в ста метрах на высотке танк стоит и пацаны ходят. В другую сторону голову поворачиваю — в двадцати метрах от меня боевики. Начну кричать — услышат, заберут. Ни туда, ни сюда в общем. Так я двое суток и пролежал — день, ночь, день, ночь…
Эти два дня, проведенные им на том поле под Новолаком с полуоторванной ногой, в полубреду-полузабытьи, без воды и жрачки, были так длинны, что составили отдельную, особую часть его жизни. Впадая в коматоз и выходя из него, Леха никак не мог определиться, в каком он мире — здесь еще, или там уже? И никак не мог решить главный для себя вопрос, никак не мог понять — хорошо это или плохо?
Один раз, очухавшись, увидел, как село бомбят вертушки, но бомбардировку эту ощутил уже отстранено, словно смотрел мультфильм, персонажем которого себя больше не осознавал: накроют, не накроют — ему-то теперь какое дело?
Очнувшись в другой раз, Леха увидел, как в развороченном буграми мясе, которое раньше было его ногой, копошатся опарыши — десятки, сотни белых червей ели его еще живую плоть. Долго смотрел на них, не понимая, чего они хотят — разве не знают, что он еще живой? Потом пробило страхом — так и сожрут посреди этого поля. Эти опарыши переломили его сознание, выдернули из мира бредовых чудовищ, вернув в мир живых, и ему вдруг чертовски, до тошноты, захотелось жить. Счистив червей штык-ножом, Леха сумел изгольнуться и помочиться в рану…
А когда он очнулся в следующий раз, его нашли.
— Слышу — шепот. Ну, наконец-то, думаю, пацаны… Я ж все жду, пока раненных собирать начнут. Я им тоже тихонечко так — пацаны, пацаны, я здесь! Подходят человек пять, смотрю — нет, не пацаны. Обросшие мужики. «Ты кто?» Раненный, говорю……дырка же, опарыши, полсапога крови… «А ты знаешь, кто мы?» «Знаю, — говорю, — боевики». Они мне нож к горлу: «Ну что, мы тебя в плен забираем». «Да мне, уже, — говорю, — как-то…берите». Двое ж суток без воды, без ничего — в коматозе уже полном.
Притащили его то ли в школу, то ли в детский сад какой. Там другие бородатые, опять нож к горлу — ах ты сука, мусульманин, а против своих воюешь, братьев-мусульман убиваешь! Опять давай голову резать.
— Я говорю — я русский! Просто я в Башкирии живу, там у нас все такие! У меня крест был, я им крест показываю — вот, я русский. Они в замешательство впали. Это и сыграло роль. Начали допрашивать: «Ты кто?» Я отвечаю: «Младший сержант Новиков». «Молодец, не соврал. Раз не соврал, мы тебя резать пока не будем». Я говорю: «А с чего вы взяли, что я не соврал?» «А вон, посмотри, — и рукой показывают, — это твой лейтенант, Кортиков Дима». Я слышал, что кто-то стонет, но не знал кто. На год или на два меня старше был… В общем, поговорили они со мной, а потом пошли и отрезали моему лейтенанту голову… В этот момент я понял, что меня убьют.
Голову Лехе резали девять раз, но каждый раз он как-то отмазывался. Понял одно — надо вести себя нестандартно. Сбить с толку, зацепиться языками и загрузить. Только это и спасало.
— Нож подставляют, я — подожди, подожди, дай покурю, потом отрежешь! Потом зажигалку. Потом — можно себе оставлю? Зачем человеку, которому сейчас голову отрежут, зажигалка? Мелочи, а они сбивают с толку. У меня была «Прима», а она ж вонючая. Смотрю, один уже несет две пачки «Парламента» — на кури нормальные, а то дышать нечем… И каждый раз я вот как-то отмазывался. Есть люди, которые сломались — режь меня, делай что хочешь, лежит, как овечка. У меня этого не произошло, как-то пытался бороться за жизнь. Даже как-то интересно было. Такие дискуссии разводил…
