Н. Черушев - Удар по своим: Красная Армия: 1938-1941 гг.
О том, что личность И.Ф. Федько и его признания в антисоветской деятельности были очень важны и нужны руководству НКВД, говорит хотя бы тот факт, что Федоров уделил этому вопросу значительную часть своего письма к Фриновскому. И дело здесь вовсе не в том, что к июлю 1938 г. большая часть старых наркомов и их заместителей уже была арестована, а то и расстреляна. И даже не в том, что сам Иван Федько был в стране человеком известным, можно сказать легендарным. Главное же состояло в том, что в схеме военного заговора, выстроенного усилиями работников ГУГБ НКВД СССР, Федько отводилась особая роль. К тому же поведение его в ходе следствия почему-то Федорову не внушало доверия, и он не исключал мысли, что тот от своих показаний может в лю-
бой момент отказаться. А базировалось такое убеждение Федорова на анализе поведения Федько за три недели пребывания в ведомстве наркома Ежова.
Федоров сообщает Фриновскому, что Федько «только сегодня стал давать показания». Сегодня — это 20 июля 1938 г., дата написания письма. Из слов Федорова вполне однозначно можно понять, что до этого дня, т.е. до 20 июля, Федько молчал и не признавал своей вины. А как еще иначе можно понять его слова — «Федько только сегодня стал давать показания»? Между тем в том же письме, но только тремя абзацами ниже, Федоров сообщает, что еще 7 июля, через несколько часов после ареста, Федько написал на имя Ежова заявление, в котором назвал 15 человек заговорщиков.
Такой документ можно однозначно расценить только как признание своей антисоветской деятельности. Но почему тогда Федоров называет это заявление провокационным?
Ответ на этот вопрос, по нашему мнению, заключается в том, что Федько назвал «больших персон». Кто же они, эти люди, совершенно неожиданно, по словам Федорова, прозвучавшие в заявлении Федько? Конкретных фамилий Федоров не назвал, но их можно определить, ознакомившись с содержанием первых показаний Федько. И мы назовем некоторых из них (больших персон), занимавших видные посты в руководстве армии, — это Маршал Советского Союза С.М. Буденный и командарм 1-го ранга Б.М. Шапошников. В высших эшелонах власти хорошо было известно о благосклонном отношении Сталина к означенным военачальникам, которые в тот момент занимали должности: первый — командующего войсками Московского военного округа, а второй — начальника Генерального штаба РККА.
Знакомясь с делом И.Ф. Федько, видим, что первые признательные показания в форме заявления датированы им 9 июля, т.е. через двое суток после ареста он начал писать свой «роман». Куда подевалось заявление от 7 июля — неизвестно. По всей вероятности, оно осталось у Ежова, и поэтому следователь не смог подшить его в дело. 10 июля Федько продолжал писать «роман». И пусть бы писал — ведь в интересах следствия было добыть «царицу доказательств» — признание подследственным своей вины, тем более в собственноручных показаниях. И пусть бы писал — чем больше, тем лучше (для следователя, разумеется), а что там дальше будет с арестантом, — это следователя, как правило, мало интересовало. Его главная задача — выбить признание, а вся бумажная волокита по оформлению следственных материалов — было делом вторым.
Федько начал писать заявления, показания, и следователи Агас и Шнайдер поспешили с радостью сообщить об этом своему начальству — Федорову и Ежову (Фриновский уехал на «чистку» Дальнего Востока). Но тогда же, 10 июля, дело почему-то затормозилось. Иначе зачем нужно было карлику Ежову находиться на допросе Федько более пяти часов кряду, — так просто разбрасываться временем Ежов бы не стал. Значит, разговор с Федько стоил того, чтобы позволить себе такую трату служебного времени. Видимо, крепким орешком оказался Федько, а посему на подмогу пришлось вызывать из камеры маршала Егорова и делать им очную ставку. Значит, Федько сопротивлялся, стоял на своем, не хотел соглашаться с версией или трактовкой, предложенной следствием.
К полному взаимопониманию стороны тогда прийти не сумели, но частичного, видимо, все-таки достигли. Ибо по-иному объяснить то обстоятельство, что 10 июля Федько продолжил «писание» своих показаний, объяснить невозможно из-за отсутствия других аргументов. Следующие его показания датированы 12 июля. В них Иван Федорович признавался, что он в 1932 г. И.П. Беловым, тогдашним командующим войсками Ленинградского военного округа, был вовлечен в заговор «правых» (Федько до марта 1932 г. командовал Кавказской Краснознаменной армией, а с марта — Приволжским военным округом). А с Беловым их пути пересекались не один раз: в Северо-Кавказском округе он был у Белова начальником штаба, а в ленинградском — у него же помощником (заместителем).
А еще тогда Иван Федорович заявил, что вначале он узнал о существовании военного заговора, возглавляемого Тухачевским, а уже затем примкнул к нему. В этих же заявлениях Федько назвал ряд лиц, с которыми он был связан по антисоветской деятельности, а также тех, которых он лично завербовал в заговорщическую организацию, и тех, о чьей принадлежности к заговору ему было известно от других заговорщиков".
Например, в заявлении от 12 июля в числе других, известных ему участников заговора «правых», Федько назвал командарма 2-го ранга С.К. Тимошенко — командующего войсками Киевского военного округа (тот сменил на этом посту Федько). Назвав последнего в числе заговорщиков, Федько пояснил, что о принадлежности Тимошенко к заговору ему стало известно от маршалов Буденного и Егорова и что он лично имел с ним несколько встреч в гостинице «Националь»12.
Последующие собственноручные показания И.Ф. Федько датированы 14,15 и 16 июля 1938 г. Затем наступила пауза в трое суток. Снова писать Федько сел только 20 июля. Что произошло в этот трехсуточный отрезок времени? Может быть, Федько устал от допросов и попросил дать ему возможность отдохнуть и набраться сил перед дальнейшим продолжением «романа»? Или просто у следователей получилась очередная «запарка» и им просто было недосуг заниматься с Федько, и на какое-то время они оставили его в покое? Но этот тезис никак не вяжется с той ролью в заговоре, которую отводили Федько в следственных органах НКВД. На самом деле все обстояло иначе. И никто не думал забывать о Федько. Более того, планировалось усиленное воздействие на него с целью получения углубленно-развернутых показаний о военном заговоре и его участниках в центральном аппарате Наркомата обороны и в тех военных округах, где он ранее проходил службу.
Но, как и предполагал комбриг Н.Н. Федоров, Федько «пошел в отказ»— он после 16 июля решительно стал отрицать все ранее данные им показания. Так продолжалось до 18 июля. Именно тогда руководство Управления особых отделов прибегло к использованию «тяжелой артиллерии» — очным ставкам с теми подследственными, которые согласились изобличать Ивана Федько как активного заговорщика и вредителя. В качестве обличителей выступали все те же лица, что и на более ранних очных ставках, — маршал А.И. Егоров, командарм И.П. Белов, комкор С.П. Урицкий. Однако появились и новые — бывший начальник Политуправления РККА армейский комиссар 1-го ранга П.А. Смирнов (с ним Федько служил в Северо-Кавказском и Приволжском военных округах. В последнем из них Федько был командующим, а Смирнов — членом РВС и начальником политуправления). Привели и комдива И.Я. Хорошилова — он в свое время у Федько в Приволжском округе командовал 32-й стрелковой дивизией, а также комдива В.С. Погребного, заместителя у Ивана Федоровича в Приморской группе войск13.
На этих очных ставках Иван Панфилович Белов продолжал утверждать, что он лично в конце 1932 г. вовлек Федько в контрреволюционную организацию «правых», а Погребной и Хорошилов заученно твердили, что им было известно о вхождении Ивана Федоровича в военный заговор, возглавляемый маршалом Тухачевским. Отметим при этом крайнюю небрежность оформления дела Федько — протоколы всех этих очных ставок, проведенных 18 июля, отпечатанные на машинке, были подписаны только одним Федько. Подписей свидетелей (обличителей), равно как и лиц, производивших данное следственное действие, на протоколах нет.
О результативности упомянутых очных ставок мы уже знаем из письма Н.Н. Федорова к Фриновскому: «...Егоров, Урицкий, Хорошилов, Погребной, Смирнов П.А. и Белов изобличали Федько, но он ото всего отказывался... После этого я... отправил в Лефортово, набил морду, посадил в карцер». Мордование Федько в Лефортовской тюрьме продолжалось с 18 по 20 июля. Подробную картину всех кругов ада в этой тюрьме дал в своих воспоминаниях «Годы и войны» генерал армии А.В. Горбатов.
20 июля Федько вынужден был согласиться давать дальнейшие признательные показания. О том, что он был согнут, но окончательно не сломлен, говорят строчки известного письма Федорова к Фриновскому. Вообще же Федоров, как явствует из его слов, был крайне недоволен поведением Федько на следствии в целом и на указанных выше очных ставках, в частности. Не понравилось ему поведение арестованного командарма и в Лефортовской «операции». Смысл его негодования сводился к следующему: «Какой же все-таки неблагодарный этот Федько! С ним тут возятся-возятся, а он еще издевается над нами!..» Ведь только так можно понять слова Федорова о Федько (более подробно он их не расшифровывает): «Держался возмутительно. А сегодня заявил, что он благодарит следствие за то, что его научили говорить правду, что ему стало легче...»
