Олег Матвейчев - Суверенитет духа
Что со всем этим прикажите делать?
Политические мыслители здесь разделились на несколько лагерей.
Однисознательно и мужественно выражают в своем творчестве одну из представленных парадигм и даже нарочно радикализируют ее.
Другие, в духе Аристотеля, пользуются для удобства то тем подходом, то другим, то третьим в зависимости от объекта анализа, от процесса, от известных им фактов.
Но есть, как всегда, третьи, мудрые пескари, которые, считают, что истина где-то посредине, и надо, де, учитывать и то, и это, и третье, и «одно делать, и в другом преуспевать». Они создают синтетические концепции двух родов.
Первый род концепций идет от личности к народу и показывает как идеи и поступки великих постепенно, через заражение немногих, овладевали массами, становились менталитетом и исторической тенденцией.
Другой род концепций, идя от народа к личности, показывает, как менталитет и дух народа отвечая на требования истории, постепенно создает «некоторых» (элиту, поколение и проч.), в среде которых появляются уже и лидеры как выразители духа и исторической задачи.
Мимоходом заметим, что все дерево политической мысли растет из аристотелевских корней. Все начинается с первичной мысли о том, что власть может принадлежать либо одному, либо некоторым, либо многим.
Синтез
Следующий, и, наверное, завершающий (почему завершающей, мы увидим ниже) всю западную политическую мысль, этап связан с диалектикой Гегеля.
В логике вообще, говорит Гегель, смысл слова «единичность» познается только в отношении к «некоторости» и «множественности». Как и смысл «множесвенности» только в отношении «единичности» и «некоторости». Одним словом, это не самостоятельные сущности, а единый феномен.
И, следовательно, ВСЕ СУЩЕСТВУЕТ ОДНОВРЕМЕННО.
А это значит, что каждое государство есть одновременно монархия, аристократия и республика. Если же оно испорченно, то оно одновременно тирания, олигархия и демократия.
Как так? А так!
В каждом государстве есть «власть одного», будь он царь, фараон, президент, аятолла, фюрер, английская королева или генсек.
Так же в каждом государстве всегда есть «власть некоторых» будь то правительство бюрократов, консенсус внутри некоего класса или банда заговорщиков, в которой распределены роли финансиста, силовика и журналиста и проч.
В каждом государстве есть «власть множества» ― то есть власть непосредственно толпы, майдана или парламента (во всех его видах), сейма, генеральных штатов, вече, ежедневных рейтингов социологических служб и проч.
Каждый из трех моментов может по-разному быть оформлен, каждый может быть в том или ином случае гипертрофирован, но каждый элемент есть всегда.
По Гегелю, из этого надо исходить. Раз они друг без друга не могут обойтись и являются единым феноменом, то они обречены на то, чтобы прийти к балансу и гармонии. Исходить из того, что это самостоятельные сущности, борющиеся между собой, и требующие «сдержек и противовесов» ― изначально неправильно. Просто все должны перестать тянуть одеяло на свою сторону, перестать распространять амбиции за пределы своей области и должны довольствоваться ровно тем, что им принадлежит по праву и признавать важность других.
А именно, не надо настаивать всяким демократам на своем парламентаризме и гражданском обществе везде и во всем.
Не надо всяким консерваторам и монархистам настаивать на единоначалии и упорядочивать все общество в пирамиду.
И так далее.
Гипертрофированный демократизм так же опасен как гипертрофированная диктатура и проч.
Именно там, где принципы «единичности», «особенности» и «всеобщности» не исходят из гармонии и единства, а борются между собой, громоздя «сдержки и противовесы», там есть и максимальная форма испорченного государства.
Испорченное государство не являет собой гипертрофию одного принципа (такого и быть не может, как сказано, все три момента есть всегда).
Нет, в испорченном государстве одновременно властвуют грубые инстинкты толпы, при этом же крутят и мутят воду олигархи, заговорщики и прочие «позадисты», и там всегда есть произвол какого-нибудь лидера, калифа на час.
И все это, повторяем, одновременно.
Возьмите Россию девяностых, как типично «испорченное государство». Было ли оно чистой демократией? Чистой олигархией? Чистой диктатурой?
Оно было и тем и другим и третьим одновременно!
Волюнтаризм и стрельба из танков по Верховному Совету от Ельцина тут сочетались с манипуляционными выборами, и с бунтами, демонстрациями народа, с коррупцией олигархии и правительства, которые пытались манипулировать и народом, и Ельциным.
Различие нынешней России, с Россией девяностых не в том, что стало меньше или больше демократии, или меньше и больше диктатуры, или меньше и больше олигархии, а в том, что стало меньше раздора и соревновательности между всеми названными, а больше консенсуса и единства.Каждый постепенно начинает осознавать свое место, свои права и обязанности, свою роль.
Принцип «единовластия» остался. Но ельцинский капризный, жесткий, диктаторский, харизматичный волюнтаризм заменился мягким путинским авторитаризмом.
Принцип «особенности» остался, но соревновательная олигархия сменилась консенсусной. И правительство стало подумывать о народе, а не только считать, что власть это продолжение собственности, и собственники стали понимать, что деньги и прибыли ― это хорошо, но политика и народные интересы это совершенно другое дело.
Принцип народовластия тоже остался, но от уличной демократии перешел в более цивилизованные формы, создал систему опосредований через партии и проч.
Народ уже не ненавидит богатых и власть, еще не любит, но уже придерживается принципа лояльности. Все лояльны всем. Путин лоялен народу и бизнесу, бизнес лоялен Путину и народу, народ Путину и бизнесу.
Естественно, что этот консенсус хрупкий, и он значительно ближе к конфликтному положению девяностых, чем к идеальному состоянию, при котором, как в какой-нибудь Дании, монарх, которым все гордятся, символически демонстративно подписывает все указы, которые готовит честное и компетентное правительство, а Парламент, состоящий из искренних представителей разных групп, спорит, но приходит к консенсусу и издает законы нужные всем.
Можно спорить о том, как сделать так, чтобы все было так оформлено, чтоб все было гармонично, и никто не лазил на чужую территорию.
Из гегелевской теории можно почерпнуть разные мудрые советы на этот счет.
Но лучше иллюстрировать систему Гегеля, через теорию Вебера, она привычнее нашим политологам.
Вебер исследовал источники власти (кто и почему над кем-то властвует?) и установил, что:
А) что-либо властвует просто по традиции, и подчиняются ему по привычке.
Б) в силу компетенции и профессионализма и некой неравновесности в ресурсах, то есть то, что можно рационально увидеть (тот, кому я подчиняюсь опытнее, сильнее, умнее, а значит, я иду за ним)
В) либо в силу безотчетных факторов, то есть в силу того, что можно назвать харизмой (вот есть она и все, вот слушаюсь я и все тут, я не сознаю источника, которому я подчиняюсь потому, что отдаю ему свою субъектность, видимо, на том основании, что эта субъектность превосходит мою, похищает ее, она выражает и представляет меня лучше, чем я сам себя, тогда зачем я сам себе, зачем умножать сущности?)
Так вот, возвращаясь к Гегелю, тут надо сказать, что все три ветви власти и должны не пересекаясь формироваться по разному принципу!!!
Власть одного ― монарха ― через традицию, через наследование. Подобно роду, флагу и гербу, чем древнее и традиционнее ― тем больше уважения.
Правительство должно формироваться благодаря рационально–постижимым понятиям: компетентность, опыт и честность. И эти рационально-постижимые критерии должны быть замеряемы, четко прописаны и прозрачны. Чиновник идет вверх через карьеру: чем честнее, умнее, эффективнее, энергичнее, опытнее ― тем выше пост.
Парламент и представительная власть формируются через выборы. Чем харизматичнее, чем лучше умеет представлять и выражать интересы народа или отдельной частной группы некий кандидат ― тем скорее будет избран представителем этой группы.
Заметим, что после Гегеля никаких попыток революционизировать политическую мысль не было. Когда выше было указано, что синтез, предложенный Гегелем, был последним достижением всей истории мировой политологической мысли, то это вовсе не потому, что автор данного доклада очень уж симпатизирует Гегелю. Радостно было бы, если бы за 175 лет после его смерти появилось бы что-то поинтереснее в этом плане, но, к сожалению, величие Гегеля держится именно на том, что все остальные оказались малы. То есть они не стали придумывать новые синтезы, новые способы решения проблемы, а просто вернулись к догегелевским представлениям, просто тупо вернулись к тем трем традициям, о которых речь шла выше. И стали доказывать, что каждая из них лучше, чем две другие. Точнее, конечно, каждый мнил себя революционером, но реально, все возвращались к какой-то из трех выросших из Аристотеля традиций, которые Гегеля уже синтезировал в себе. Так, Маркс реанимировал и углубил подход, согласно которому правят некоторые, то есть классы. Фашизм потом реанимировал теории героев и фюреров. Либеральная традиция упирала на ценности просвещения, «власть народа», то бишь, демократию. Конечно, масса ученых эклектично пользовалось то тем то другим, но в целом никто не придумал ничего иного, что было описано нами выше, еще до гегелевского синтеза.
