'Одиссей' Журнал - Одиссей за 1996 год
Образы святых-правителей-одно из характерных и парадоксальных явлений средневекового сознания ^. Ранняя агиографическая традиция представляла в образе святого, как правило, человека не только исключительной религиозности, но и противостоящего мирской власти и являющегося источником компенсации ее неправедности . В этом смысле агиографический тип "святого короля" кажется оксюмороном, так как в самой персоне святого сходятся две несводимые системы ценностей: религиозной (святости) и мирской (власти).
В эпоху раннего средневековья широкое распространение получает почитание так называемых знатных святых (Adelsheilige), типологически близкими к которым являются и образы святых королей ^'. Стихийное почитание святых правителей, которое более или менее целенаправленно поддерживалось и корректировалось церковью, было особенно характерно для периферийных регионов Латинской Европы - Скандинавии и Центральной Европы.
В поисках объяснения феномена аристократической и королевской святости нередко обращаются к системе нехристианских, мифологических представлений о сверхъестественной природе власти ^. По мнению
182 Представления о власти
некоторых исследователей, главным образом немецких, в ранних культах святых королей и "знатных святых" не только отражаются архаические представления о харизме власти и благородного происхождения, но и осуществляется перекодировка традиционных мифологем власти в новую систему понятий - в систему христианских религиозных символов. "Обзаводясь" "своими" святыми, правящие династии оказывались включенными в христианскую систему сакрализации и легитимации политической власти. Смысл этого процесса, имеющего характер "интуитивного политического действия", может быть определен формулой: "по-германски осмыслено, по христиански пережито" ". Ряд исследователей ориентируется на еще более широкую антропологическую перспективу: по их мнению, в королевской святости отразились характерные для средневековой Европы, как и для большинства традиционных обществ, процессы мифологизации правителя, определяемые понятием "сакральный король" ^
Некоторую прямолинейность этой интерпретации снимают исследования, направленные на выяснение меры соответствия агиографической стилизации образа святого правителя доминирующему в тот или иной период средневековья идеалу христианской святости ". Важным результатом этих исследований можно считать констатацию того, что структура святости, т. е. набор характеристик, маркирующих короля именно как святого, предполагала соответствующий набор религиозных доблестей ^ и не включала в себя указаний на специальную значимость мирского статуса героя ".
Наиболее гибким следует признать подход к изучению королевских культов средневековья как феномена, относящегося к средневековой политической теологии или, точнее, "теологии власти" ". Агиографическое сочинение, герой которого совмещает в себе достоинства "власти" и "святости", так или иначе должно решать центральную для средневекового политического сознания проблему - проблему религиозного статуса мирской власти ". Контрапункт тем "духовного" и "мирского", святости и власти просто неизбежен в образе святого правителя; он служит источником особой дидактической выразительности и средством разрушения исходной мифологемы "сакрального правителя" *".
Ранняя модель королевской агиографии в разрешении дихотомии "святость - власть" однозначно разводила эти ипостаси. Доминировавшие в меровингской агиографии образы "королей-аскетов" и "королеймучеников" сохраняли традиционную параболу противопоставления святости и власти и выводили функции правителя за пределы значимых элементов образа. Эта модель претерпевает изменения в королевской агиографии конца Х в. ". Клюнийская агиография, в частности, утвердила возможность совмещения радикальной религиозности и аскетизма с властью и мирским достоинством ^*. В германской агиографии, посвященной династическим святым Людольфингов, впервые образ святого представляется в соответствии с традиционной для каролингской эпохи моделью "праведного правителя" (rex Justus), добродетели которого обусловлены
А1.Ю. Парамонова. Генеалогия святого 183
исключительной личной религиозностью. Исследования в сфере оттоновской агиографии доказали, что использование топоса "rex Justus" для репрезентации святого правителя было не только первым прецедентом в ходе последующей эволюции модели святого-короля, но и тесно связано с общим развитием политической теологии догригорианской Европы ^. Одновременно в агиографии оттоновских святых особое звучание получает тема связи святого с династией .
Проблема легитимации династии через фигуру святого представителя является одной из существенных при исследовании королевских культов. Зачастую в культах династических святых видят лишь формально "христианизированное" продолжение архаической традиции сакрализации правящего рода . Как уже указывалось, политическая корысть династии могла проявляться в возможности использовать "собственного" святого для подтверждения особой религиозной избранности всей семьи: архаическая вера в наследование харизматических качеств перевоплощалась в идею наследования святости .
Мотив благородного происхождения, принадлежности святого к могущественной семье является традиционным топосом королевской и династической агиографии, однако он не может быть прямо соотнесен С архаической верой в наследование харизматических качеств ^. Агиографическое сочинение отражало актуальное для общества представление о важности родовых связей, однако сталкивало его с идеей религиозной исключительности достоинств героя. Интерпретация "династической" темы в житии является важной и для понимания политико-теологических интенций текста, в частности проблемы соотношения наследственной легитимности власти и ее религиозно-этической оправданности ^°.
Конкретным предметом моего анализа будет тема династических связей святого в первых латинских легендах святовацдавского цикла ^. Оставив в стороне длительные дискуссии по поводу их филиации и датировок ", укажу на принятую мною более или менее конвенциональную версию. В соответствии с ней, к числу первых и наиболее важных для всей позднейшей агиографической традиции относятся следующие жития: 1. Crescente fide - первая латинская легенда, которая была создана, вероятно, в Праге в среде баварского духовенства около 973 г.; 2. Легенда мантуанского епископа Гумпольда - житие, написанное около 983 г. по повелению Отгона II; 3. Легенда Кристиана, названная так по самоопределению анонимного автора ", возникла, скорее всего, около 1000 г. по инициативе Пражского епископа Войтеха (Адальберта), тесно связанного с наиболее влиятельными духовно-религиозными движениями и политическими кругами своего времени ^.
Целью исследования является не столько анализ эволюции изображения династии и ее связей с персоной святого в сочинениях одного цикла, сколько реконструкция и сравнительная характеристика различных путей репрезентации этой темы. Три вопроса, обращенные к тексту, могут быть сформулированы следующим образом: 1. Степень развития темы
184 Представления о власти
родовых связей святого и ее место в структуре сочинения; 2. Положение святого в ряду его предшественников, включая сам принцип построения земной генеалогии святого; 3. Связь экстраординарных религиозных достоинств святого с качествами, приписываемыми членам его династии. Предваряя анализ текстов, можно выделить две общие для всех житий особенности представления темы семейных связей и генеалогии святого. Первой является наличие "списка" предшественников Вацлава, включающего характеристику их деяний и личных качеств. Вторая особенность состоит в значимости темы взаимоотношений святого с членами семьи и своим народом для создания его образа ". Благочестие святого, его религиозное призвание раскрываются через конфликты с ближайшим окружением (выступления знати, враждебность матери, гибель от руки брата, упорство народа в неприятии веры) и через сопоставление личности святого с фигурами его предшественников и членов семьи.
Первая по времени происхождения легенда Crescente fide (далее Crescente) характеризует предшественников святого весьма кратко и риторически безыскусно (183). Это очевидно при сравнении Crescente с последующими легендами. Легенды Гумпольда (II, III) и Кристиана (1, II) сохраняют основные композиционные и содержательные элементы Crescente, однако создают на их основе или наряду с ними гораздо более сложные и развернутые повествования. Изображение генеалогии Вацлава в Crescente имеет две существенные особенности, воспринятые и позднейшими текстами.
1. Легенда представляет не историю рода, а исключительно правящих предшественников святого (183) '.
Ориентация генеалогической линии святого на "предшественников на троне" сохранится и в последующих легендах, хотя и претерпит существенные формальные и содержательные изменения. Среди правивших предшественников святого одна из редакций жития, так называемая Баварская, называет двух персонажей - отца Вацлава, князя Вратислава, и его старшего брата, первого в ряду известных автору "исторических" правителей Чехии князя Спитигнева. Вторая, так называемая Чешская, редакция открывает генеалогию именем деда Вацлава, князя Борживоя " Даже по формальному признаку - сведению генеалогии святого исключительно к череде правивших предшественников - можно говорить об использовании автором текста мотива nobilitas camalis для характеристики персонажа.
