Олдос Хаксли - Серое Преосвященство: этюд о религии и политике
История каждой страны развивается волнообразно. Во впадинах волн мы наблюдаем более или менее полную анархию; на гребнях же — не более или менее полную Утопию, а, в лучшем случае, относительное гуманное, частично свободное и справедливое общество, которое неизменно несет в себе семена будущего упадка. По-видимому, крупным организациям гораздо легче пасть, чем подняться.
Мы вполне можем надеяться на то, что вновь достигнем верхнего предела, но если значительно большее число людей, чем прежде, не готово прибегнуть к единственному методу, способному преобразить личность, то не стоит ожидать, что мы заметно этот предел превзойдем. В начале главы мы задались вопросом: что могут сделать для людей политики, действуя в политической сфере без помощи созерцателей. Ответ, по-видимому, будет: немного. От политических реформ нельзя ожидать общего улучшения до тех пор, пока большое число индивидуумов не приступит к преобразованию своей личности единственным действенным способом — способом созерцания. Если же количество мистической, теоцентрической закваски в общей массе человечества значительно сократится, политики могут обнаружить, что общества, которыми они управляют, невозможно поднять даже до того весьма скромного уровня, которого они достигали в прошлом.
Однако политики могут способствовать тому, чтобы социальная среда сделалась благоприятной для созерцателей. Или вернее будет выразить это в негативной форме и сказать, что они могут воздержаться от определенных действий, определенных мер, особо в этом смысле вредных.
Наименее совместимой с теоцентрической религией представляется такая политическая деятельность, которая направлена на увеличение особого рода социальной эффективности — эффективности, потребной для ведения крупномасштабной войны или создания военной угрозы. Чтобы достигнуть такой эффективности, политики всякий раз стремятся к того или иного рода тоталитаризму. Действуя подобно ученому, который может совладать со сложными проблемами реальной жизни, лишь произвольно упростив их в экспериментальных целях, политик в стремлении к военной эффективности произвольно упрощает подведомственное общество. Но если ученый упрощает путем анализа и изоляции, политик может упростить лишь посредством принуждения, прокрустовского процесса обрубания и растягивания с целью подогнать живой социальный организм под некий удобопонятный и управляемый механический образец. Добиваясь новой эффективности государства — военной, Ришелье взялся упрощать французское общество. Сложность последнего была во многом хаотической, и политика упрощения, осуществляемая осмотрительно и с помощью желательных средств, была бы вполне оправданной. Но политику Ришелье нельзя назвать осмотрительной, и, будучи продолжена после его смерти, она привела к тоталитаризму Людовика XIV — тоталитаризму, по идее такому же законченному, как те, что мы можем видеть в современном мире, и не ставшему таким же лишь по причине скверных средств коммуникации и слабости организационных систем, имевшихся в распоряжении тайной полиции Великого монарха. Тиранический дух был очень бодр, но техническая плоть, к счастью для Франции, — немощна. В эпоху телефонов, дактилоскопии, танков и пулеметов задача тоталитарного правительства сильно упростилась.
Тоталитарные политики требуют послушания и конформизма во всех сферах жизни, включая, разумеется, и религиозную. Здесь их цель — использовать религию как инструмент социальной консолидации, военный усилитель. По этой причине они признают только одну разновидность религии — чисто антропоцентрическую, единообразную и националистическую. Теоцентрическая религия, исповедующая поклонение Богу ради него самого, в тоталитарном государстве неприемлема. Все современные диктаторы — в России, Турции, Италии, Германии — либо не поощряли, либо активно преследовали всякую религиозную организацию, чьи члены поклонялись Богу, а не обожествленному государству местного политического главаря. Людовик XIV был, что называется, добрым католиком; но его отношение к религии было специфически тоталитарным. Ему нужно было религиозное единство, поэтому он отменил Нантский эдикт и преследовал гугенотов. Ему нужна была единообразная националистическая религия; поэтому он поссорился с папой и настаивал на своем духовном верховенстве во Франции. Нужно было поклонение государству и поклонение королю; поэтому он всячески ущемлял тех, кто учил теоцентрическои религии, учил поклоняться только Богу и ради него самого. Как говорилось в одной из предыдущих глав, упадок мистицизма в конце XVII века вызван отчасти пагубной сверхортодоксальностью Берюлля и его школы, а отчасти — систематическими гонениями на мистиков со стороны служителей церкви, которые могли бы сказать вместе с Боссюэ, что они поклоняются Богу под именами Короля, Иисуса Христа и Церкви. Атака на квиетизм лишь частично была тем, чем себя объявляла, — карательной экспедицией против некоторых, довольно глупых еретических взглядов и некоторых нежелательных практик. Что существеннее, она была завуалированным нападением на сам мистицизм. Спорные писания Николя, тесно сотрудничавшего с Боссюэ, ясно показывают, что настоящим врагом была спиритуалистическая религия как таковая. К несчастью для Николя, Церковь одобрила доктрины и практики прежних мистиков, поэтому действовать приходилось осторожно, но осторожность эта вполне уживалась с основательным антимистическим насилием. Сознательно или бессознательно, Николь и другие враги созерцания и теоцентрическои религии вели тоталитарную игру.
Доиндустриальное тоталитарное государство, такое, какое проектировал Ришелье и осуществил на практике Людовик XIV, не может сравниться по эффективности с индустриальным государством, которое обладает современным оружием, средствами коммуникации и организационными методами. С другой стороны, оно и не нуждается в такой эффективности. Национальная индустриальная система настолько сложна, что может функционировать исправно и конкурировать с другими национальными системами только тогда, когда управляется во всех своих подразделениях централизованной государственной властью. Если бы даже намерения властей в разных централизованных государствах были мирными — чего на самом деле нет, — индустриализм по самой своей природе стремился бы превратить их в тоталитарные правительства. А когда помимо индустриальной эффективности нужна еще и военная, тоталитаризм становится неизбежным. Технологический прогресс, национализм и война, по-видимому, гарантируют, что в ближайшем будущем мир будет принадлежать различным формам тоталитаризма. Но мир, благоприятствующий тоталитаризму, по всей вероятности, будет очень неблагоприятен для мистицизма и теоцентрической религии. А мир, неблагоприятный для мистицизма и теоцентрической религии, — это мир, где все меньше и меньше применения будет находить единственный надежный метод трансформации личности и все меньше и меньше людей будут обладать непосредственным опытным знанием реальности, которое только и может противостоять ложной доктрине тоталитарного антропоцентризма и пагубным идеям и практикам националистического псевдомистицизма. В таком мире мала вероятность того, что любая политическая реформа, задуманная даже с самыми благими намерениями, даст ожидаемый результат.
Высота нравственной нормы обратно пропорциональна численности людей, на которых она распространяется. Это не значит, что отдельные люди и маленькие группы всегда ведут себя хорошо. Но они, по крайней мере, могут вести себя значительно нравственнее и рациональнее, чем большие группы. Ибо с увеличением численности личные отношения между членами группы и между ее членами и членами других групп становятся затруднительными и, в конце концов, для подавляющего большинства индивидуумов — невозможными. Прямое знакомство уступает место воображению, личная привязанность и непосредственное, неразмышляющее сочувствие — поведению, мотивируемому рассудочной и абстрактной благожелательностью. Но у большинства мужчин и женщин рассудок, сочувственное воображение и абстрактное суждение о вещах развиты весьма слабо. Это — одна из причин, почему этические нормы, существующие в больших группах, между большими группами, между правителями и управляемыми в большой группе, как правило, ниже, чем в случае малых групп. Искусство того, что можно было бы назвать «политикой добра», в отличие от державной политики, — это искусство организации в большом масштабе без ущерба для этических ценностей, существующих только у индивидуумов и малых групп. Конкретнее — это искусство сочетать децентрализацию правления и индустрии, местную и функциональную автономию и малый размер административных единиц с общей эффективностью, гарантирующей слаженную работу федерального целого. Политику добра ни разу не опробовали ни в одном большом обществе, и, скорее всего, подобная попытка сможет привести лишь к частичному успеху, покуда большинство людей не способны или не желают преобразовать свою жизнь единственным способом, который доказал свою действенность. Но, хотя попытки заменить державную политику политикой добра, возможно, никогда не увенчаются полным успехом, методы политики добра совместно с индивидуальным усвоением теоцентрической теории и практики созерцания могут явиться тем средством, благодаря которому человеческие сообщества станут более благоприятными для жизни, чем были до сих пор. Пока эти методы не используют, нам следует ожидать, что бесконечно будут продолжаться до унылости знакомые шатания от крайнего зла к половинчатому, саморазрушающемуся благу — шатания, из которых и состоит история всех цивилизованных обществ. В мире, населенном теми, кого богословы называют нераскаявшимися, природными людьми, церковь и государство вряд ли когда-нибудь станут лучше, чем те лучшие государства и церкви, свидетельства о которых оставила нам история. Общество никогда существенно не улучшится, покуда большинство его членов не захотят стать теоцентрическими святыми. А пока — те немногие теоцентрические святые, что присутствуют на земле в каждый данный момент истории, способны в небольшой степени смягчить и умерить действие ядов, вырабатываемых самим обществом в процессе политической и экономической деятельности. По евангельскому слову, теоцентрические святые — соль, предохраняющая социальный мир от необратимого упадка.
