Анна Лазарева - Блондинка вокруг света или I did it my way
— Хотя подождите! — окликают нас. — Вот, кажется, один остался…
Единственное свободное место в Ла-Пас на сегодня — место в моём автобусе. На сиденье рядом со мной… Боги путешествий прикалываются над нами.
В автобусе ночью минусовая температура. Путь лежит через Анды. У нас на двоих одно одеяло. Ну, и никакие мы не друзья.
Утром, закоченевшие, как, впрочем, всё время в Андах, мы берём комнату на двоих, рядом с «ведьминским» рынком. Этот рынок находится на крутых подъемах улиц Ла-Паса, рядом с крупнейшим в мире чёрным рынком, где продают «всё и вся». А в ряде «ведьминских» палаток торгуют травами, курениями, магическими предметами и засушенными эмбрионами альпаки. Эмбрионы различного возраста, от пары недель, когда они ещё похожи на головастиков, до почти родившегося животного. Такие фетиши помещают в доме на удачу и защиту. Продавцы оптимистично сообщают, что альпак не убивают. Они умирают естественной смертью. От холода или болезней…
Интересную одежду носят женщины Анд. Пышные, разноцветные кринолины, похоже, остались такими, какими были ещё при конкистадорах. Они стали национальной одеждой. Правда, юбки немного укоротились. Теперь они чуть выше щиколотки, вероятно, для удобства. На ногах у женщин — чёрные лодочки на плоской подошве. На плечах — шали, не уступающие расцветкой кринолинам. На голове мужская шляпа-котелок, часто с кистями, свисающими с полей. Две косички иногда соединены в одну. На концах косичек — тяжёлые кисти или помпоны. Вместо сумок используются те самые пёстрые полосатые одеяла, завязанные узелком. В этих же одеялах матери в Андах носят детей за плечами.
До чего же неуютна местная жизнь! Как же неудобно медленно ползти вверх по каменистому склону, хватая ртом обеднённый кислородом воздух! Ещё и в кринолине. И с тяжёлым узелком на плечах. Нет, не была я горцем в прошлой жизни.
Мне очень нравится греться на солнышке, сидя на ступеньках кафедрального собора в Ла-Пасе и смотреть на женщин в ярких кринолинах. Широкие юбки поражают своей красочностью. Золотые, красные, зелёные. Голубые с золотом, красные с голубым, жёлтые с зелёным.
Коренные жительницы Ла-Паса особенно щепетильны в своих нарядах и похожи на разноцветных бабочек. Паскенья — значит женщина из Ла-Паса, очень известна в Боливии своим капризным нравом. Существуют даже крылатые высказывания, предостерегающие боливийских мужчин от браков с избалованными паскеньями.
Прямо передо мной — вход в знаменитую боливийскую тюрьму Сан-Педро. Знаменита она с лёгкой руки афро-англичанина Томаса МакФаддена, которому крайне не посчастливилось провести в ней пять лет своей молодой жизни, за транспортировку пяти килограммов кокаина. (История написана другом Томаса, австралийцем Расти Янгом, «Маршевая пудра».)
В тюрьму сажают людей за производство и распространение кокаина, для того чтобы они работали в тюремной лаборатории по производству кокаина и распространяли его уже из тюрьмы. А также на её территории действуют абсолютно не поддающиеся никакой логике законы и быт. Заключённые покупают и продают свои камеры и сами себя содержат, как могут. Заводят бизнес, вступают в торговые отношения с «волей» и так далее. В тюрьму ходят гости и официальные туристические экскурсии, во время которых туристам предлагают гордость «дома» — кокаин. Можно остаться с ночёвкой и даже немного пожить, предварительно заплатив небольшую мзду.
В Ла-Пасе существует единственный в мире легальный кокаиновый бар «Route 36». Это уже не безобидная кока. Бар, хоть и вполне легальный, на всякий случай всё же подпольный. Он переезжает с места на место, но о его местонахождении знают все таксисты. Да, Латинская Америка — это зазеркалье, а Боливия — это зазеркалье зазеркалий.
В Ла-Пасе, я, наконец, расстаюсь со своей гитарой со сломанной шеей. Я собираюсь купить чаранго! (Чаранго — боливийский народный инструмент, наподобие укулеле, с пятью сдвоенными струнами.) На стене, в магазине музыкальных инструментов, висят чаранго, сделанные из панцирей броненосцев.
— Первоначально чаранго делали из броненосца, — объясняет продавец, указывая на волосатые панцири. — Потом его стали долбить из цельного куска дерева. Например, апельсина. Но деревянным чаранго придают традиционную форму панциря.
Конечно, меня уверяют, что броненосцы умерли своей смертью. Так всегда успокаивают туристов.
— Но, вообще, звук у дерева лучше, чем у панциря. И, к тому же, панцирь быстро выходит из строя и требует особого отношения и микроклимата.
Убедительно звучит. К тому же, неизвестно, можно ли вывозить труп броненосца из страны. На деньги, вырученные от продажи гитары, покупаю «вегетарианское» апельсиновое чаранго.
Я изъявляю желание попробовать боливийскую кухню в хорошем месте, и мы идём в боливийский национальный ресторан. Вообще, Южная Америка не очень-то славится своей кухней. Это определённо не Азия. Но я вижу, как он старается мне угодить. Мы никогда не выясняем отношения. Наши случайные товарищи по скитанию больше не считают, что мы пара. Звучит даже такая фраза: «Зря ты стараешься. Не получится у тебя ничего». Это приводит его в бешенство, и он по-гусарски разбрызгивает шампанское перед носом обидчика, а меня наделяет ледяным взглядом.
Он уже задержался в Латинской Америке на полгода, вместо предполагаемых трёх — четырёх недель. Уже проехал из Коста-Рики, через Чили, аж до Боливии. Время возвращаться в жизнь. Если бы у меня была своя жизнь, я бы тоже в неё вернулась. Пора осесть. Но я так и не нашла место, где хочу остаться навсегда. Может, такого места и не существует. Но в Южной Америке наступает весна. Значит, в северном полушарии наступает осень. Зачем же менять весну на осень? Плюс, лучше нам разъехаться на разные материки, чтобы не мешать друг другу жить, а то это уже давно не похоже на шутку. Остаюсь на зимовку здесь, в Южке!
На пути до Лимы останавливаемся на озере Титикака. Потом в Куско, чтобы он, наконец, увидел Мачу-Пикчу, которым в прошлый раз пришлось пожертвовать ради поездки в Чили. Потом последний, длительный автобус до Лимы, и вот оно, молчаливое расставание. Я смотрю на часы:
— Пора.
Он, молча, поднимает голову с моих колен. Молча встаёт. Мы, молча, обнимаемся. У самой двери говорит:
— Иди спать.
— Пойду.
Молча, выходит. Дверь закрывается сама. «Прощай, мой милый друг. На этот раз навсегда. А роза упала на лапу Азора.… С любимыми не расставайтесь.… Нет. Это уже из другой оперы». Ничего особенного. В мире случилось ещё одно классическое расставание двух попутчиков, ставших больше чем друзьями.
Как долго, при упоминании о таком скользком явлении, как любовь, передо мной будет вставать его толстощёкое, румяное лицо с чёрной бородой? Сколько ещё оно будет для меня лицом этой самой любви?
Это ж какая пустота, в этом вашем Перу! И как только двигатель вашего автобуса работает в такой пустоте, в таком разреженном воздухе? Я спрашиваю: «Мотора вам не жалко?» Мой вот ноет. Это всё от пустоты. Всё ему осточертело.
Итак, двигаюсь на север, заполняя дорогой воздух. Опять Трухильо, дальше ещё один сёрфинговый курорт, Манкора. Останавливаюсь на курорте на несколько дней, начинаю упражняться на своём новом чаранго. Пробую местное блюдо — севиче из чёрных моллюсков. Эти моллюски замечательны тем, что проживают только в мангровых зарослях, неподалёку отсюда, и больше нигде в мире. Они имеют чёрный чернильный цвет и необыкновенный насыщенный вкус! Только ради них стоило приехать сюда, в эту пустоту. Надо во всём искать хорошее. Ах, как мне хорошо! Ещё один сёрфинговый рай, который погрузился в ещё один «не сезон».
Что ж, я двигаюсь ещё севернее. На этот раз моя цель — зимовка в Эквадоре. Вот где я смогу спрятаться от себя.
Эквадор
На границе Перу и Эквадора в автобус входит бравый офицер и, тряхнув головой, сбрасывает на меня огромного чёрного жука. Жук жёсткий и тяжёлый, как будто в меня кинули маленьким орехом. Сколько он там у него ожидал, на голове? Очень интересный вопрос! Надо об этом подумать. Я уже давно не ищу место, смысл или предназначение. Я просто малодушно убегаю от себя и своих мыслей. Размышление о жуке-нелегале — это хорошее занятие. Из моего:
Days turning off and on
I am running from myself
Trying to escape
From my own world
Я бегу от зимних стуж,
Learning leaving now,
Learning leaving here,
Apres moi le deluge
Не прощаясь поутру,
I don't know how to tell
Just don't know how to tell you
«Till forever farewell»
Я в плену таких дилемм,
Why I always say «goodbye»
If I want to say «te quero»
If I want to say «je t'aim»
Или:
