Борис Черных - Старые колодцы
Есть и вовсе жестокие – дальше некуда – репрессалии: у афанасьевской Евдокии Ларионовны Мурашевой отобрали приусадебный участок, осталась баба без овощей на зиму; а у сторожихи Никитаевской школы больной Евдокии Терентьевны Мальковой сельсовет отнял две собачьих шкуры, шесть овечьих и одну телячью – все ее богатство...
Атмосферу, микроклимат в наших колхозах достаточно полно передает протокол собрания артели «Обновленный путь», уже колхоз-то в силе был.
«Говорил председатель правления колхоза т. Середа (тоже неупомянутое имя, его следует приплюсовать к долгому списку никитаевских председателей)... приступили к посевной кампании, где производились полнейшие безобразия... Кладовщик Лопатин относится халатно, занимается пьянкой. Просить милицию... Татарникова Трофима взять на заметку... Татарникова Николая за присвоение 2-х мешков оштрафовать на пять трудодней, Татарникова Петра за присвоение 1-го мешка оштрафовать на 5 трудодней. Кичигина Константина, Татарникову Аксинью на заметку взять. Татарникова М. И. взять на заметку.
Распопину Марию за присвоение 2-х кулей оштрафовать на 5 трудодней.
Карасева Андрея за присвоение оштрафовать. Татаринова Ивана Федоровича за 2 тяпки оштрафовать... Выступление тов. Колоколова: возчики тащили муку с мельницы. Выступление тов. Николаева – поехали молотить с водкой...
Постановили: «ввести 8 человек новых в правление» (среди введенных М. И. Татарников, «взятый на заметку»)... вызвать на соревнование другие колхозы и колхозников... посещать курсы ликвидации неграмотности, за непосещение налагать штраф...»
В этом документе что ни строка – то крик о неразумной жизни, в которой обессиленно барахтаются никитаевцы. Казалось бы, в Тулуне – он в 12 верстах – знают и понимают маяту в наших деревнях. Ничего подобного! В Тулуне идет свой спектакль: Тулунский район, собираясь соревноваться с Тайгуйским, обязался «построить в г. Тулуне баню с пропускной способностью 40 человек в час» и «полностью ликвидировать неграмотность в районе».
Баню построили, а неграмотность ликвидировали на бумаге, – в последней главе я приведу сводку, из нее мы узнаем: почти все старики в наших деревнях остались неграмотными.
«Меняет свое лицо кулацкий пьяный Тулунский уезд...»
«Развертывание здоровой критики и самокритики в колхозах через стенные газеты...» – такие речи услышали бы мы, побывав на районном слете колхозников. Будто инопланетяне заседают в Тулуне. А ведь в том же Шерагуле... Угораздило меня повстречать у Царского мостика Сидора Лыткина, теперь я будто прикован к Шерагулу. Районный прокурор Я. Казанцев дважды упоминает бесхозяйственность. В одном случае «бросили лошадь, и она абортировала», в другом – «за производство ремонта элеватора в Шерагуле отвечал Козлов... относился халатно... следствие по делу закончено, Козлов предан суду по ст. III УК РСФСР...»
Районная газета сообщает с гордостью, что некоего Кушнарева за невыход на работу вывели... откуда, вы думаете? – из рядов бывших красных партизан! Воевал, бедолага, но оказывается – вовсе не воевал...
В 1940 году газета вдруг всполошилась – в одном из колхозов[73] мужики снова пристойно начинают жить. Усмотрев в этом правый уклон, газета пишет: «В 140 хозяйствах до 200 коров, свыше 400 свиней, до 1000 овец и больше 4 тысяч кур и гусей... Такое раздутое личное хозяйство отражается на трудовой дисциплине». И газета подстрекает карательные органы заняться Гураном. Я нарочно взял произвольно по нынешнему колхозу имени Кирова 140 хозяйств и обнаружил, что в них насчитывается до 300 коров, 200 нетелей, 100 свиней, овец, правда, стало меньше, но птицы так же много...
Но – довольно заниматься фактографией. Мы посулили подвести предварительные итоги. Они неутешительны. Полное забвение интересов народа привело к тому, что страна встретила войну обессиленной нравственно и материально. Приходилось слышать, что колхозы помогли нам выстоять в борьбе с немцем. Статистика – упрямая вещь – говорит другое: голод, обвально захвативший тыл с первых месяцев войны, не отпускал стариков, женщин и детей до самого сорок седьмого года.
Медведев, ветеран Первой мировой войны, рассказывал мне (а рассказ его подтвердили многие старожилы): вернувшись домой с фронта, он обнаружил полные закрома хлеба, словно и не было войны с германцем. А в эту войну... В следующей главе я коротко расскажу о новых испытаниях, выпавших на долю моих героев. А сейчас закончу «Предварительные итоги», и без того понятные своей беспросветностью.
Итоги двух десятилетий надо смотреть в трех областях: в сугубо земледельческой, в экономической и в социальной.
Крестьянские хозяйства, в большинстве своем середняцкие, растеряли лучшие навыки в земледелии: оставили зяблевую вспашку, многолетние травы перестали высевать. Почти не удобрялась земля хотя бы органическими удобрениями; многополье сменилось трехпольем, потом двухпольем; только в конце 30-х годов стали возвращаться к испытанным методам. Урожайность пала. Оно и неудивительно: росла засоренность полей, трехразовая обработка полей заменилась двухразовой...
В экономической области годы нэпа способствовали хозяйственному расчету, но мы пронаблюдали, как тулунским крестьянам мешали торговать, год от году теснили свободные товарные отношения; наконец, государственный диктат поставил крестьян в посторонние отношения к земле, что не замедлило сказаться на отношении мужика к делу.
В области социальной мы увидели следствия экономических просчетов: нет, расслоение крестьян не привело к так называемой тихой гражданской войне, призраком которой запугивал противников коллективизации Сталин. Конфликты батраков с кулаками были единичными. Моральная поддержка беднейших слоев деревни со стороны государства вынуждала кулака быть сдержанным.
Но когда мужика загнали в колхоз и вынудили работать из-под палки, это немедленно отозвалось в морали – на тридцатые годы падает резкий рост числа преступлений в быту и на производстве.
Все эти «черты нового» взяты мной не только из тулунской глубинки. Я жил месяцами в десятках деревень в Европейской России (Владимирская, Псковская, Московская, Тамбовская области), на Украине и в Молдавии, в Сибири, наконец, и на Дальнем Востоке (Новосибирская, Иркутская, Магаданская, Амурская области, Хабаровский и Приморский края) – и всюду, по крупицам, не уставал систематизировать факты. Факты общесоюзные не расходятся с тулунскими, повсюду мужик оказался в положении постороннего к делу, ради которого жили его прадеды и родители и ради которого он явился на свет.
В быт, в избы не пришли книги (опыт Адриана Топорова – счастливое исключение, но и Адриан пошел по этапу). Ни радио, ни электрическое освещение также не посетили тулунские деревни в описываемую эпоху. Техника, призванная «революционизировать» народ, к концу 30-х годов не вытеснила ручной труд, даже не потеснила его серьезно.
Всеобщее начальное образование коснулось лишь единиц, о семилетнем не говорю. Подробная таблица в конце книги передаст полную картину.
Таким образом, я обязан сказать главное – приблизились ли мои герои к идеалу в решающей области: состоялось ли освобождение труда? И – следовательно – состоялась ли духовная эмансипация крестьян? Решив эти вопросы, революция могла бы торжествовать победу.
В конце 20-х годов в тулунской деревне началось последовательное и все более разрушительное отрицание освобождения труда. Гнет частного капитала был заменен гнетом капитала государственного. Крестьянина ранее защищала община, мир, теперь его никто не мог защитить от произвола. Хозяин – прежде всего хозяин своей судьбы – исчез, умер, на смену ему явился человек Посторонний. Духовную защитницу и покровительницу народа – православную церковь – стеснили и почти уничтожили.
Жизнь пошла наперекосяк. Но, может быть, читателю покажется: автор-то только и ждет новой беды... То ли злорадствует он, автор, то ли радуется: чем хуже, дескать, тем и лучше... Скрытый уклонист – автор-то, вот и упражняется в тенденциозности: переврал рассказы стариков и старух, судьбы извратил, а газетные вырезки перекроил по-своему. А архив... в архиве автор попросту не работал, там ведь особое разрешение надо, в архиве-то; кто пустил его туда, отщепенца? Не может быть такой осечки...
С другой стороны – какой резон ему врать и чернить действительность? Иль он, автор, не знает, что с ним прокуроры Казанцевы сделать могут? Не догадывается? Исключено. Знает, все до конца знает. И все же скрипит пером. Зачем? Чтобы способствовать, пусть позднему, торжеству истины.
Но погодим грустить – впереди у стариков еще останние деньки.
Глава десятая
Война
Предощущаемая война потребовала новых вложений в развитие тяжелой индустрии, поэтому ожидаемого облегчения (а о нем поговаривали в конце 30-х годов) мужики не получили.
