Софья Федорченко - Народ на войне
Она хорошая такая женщина, мать, была, ласковая. Бывало, все стерпит, бывало, отец суровый с ней как гром, а она молчит. Побьет — стиха поплачет. Зато нас, детей, в обиду не даст, бывало. Нацелился отец как-то меня вожжами, так она его в шею накостыляла, ей-богу.
У меня отец зверь чистый. А мать жалостливая была. Теперь же был я дома, так отца-то обмяли, робкий стал, а мать — так та сама меня назад послала: «Воюй до конца». Переменилися.
«Может, мне около тебя, маманя, встать-вкопаться?» — «Нет,— говорит,— сынок, не надобно, ты,— говорит,— с корней сорванный, тебя ветер несет, не устоишь. Летай вольнее, авось не мне, так людям легче будет».
Матери нам хороший товарищ бывают. Не скулит, ног не вяжет,— иди, лети, тебе по младости виднее, глаз зорче.
Три у ней сына было, три и убито. Пришла до ней весточка. Собралась она, да не в лавры, богов намаливать, а просто-таки в самую гущу военную. Стала раненых смотреть. И все, бывало, на своих сынов примеряет: этот кудряв — похож, этот черняв — похож, у этого на затылке чубок сходный. Все похожи, все сынки, всем тепла и желанна.
XXVIII. ДЕДЫ
Ему кудри солили солью да сединой,
Ему долю судили со всей землей едину
Вели его каты,
Гладки да брюхаты,
Топили в болоте
При бедном народе
Ты, Пугач, боброва борода,
Боброва борода, царева голова,
Царева голова, мужичья судьба,
Мужичья судьба, кнут да дыба
Деды наши умны-умны, да не по-теперешнему. Были они большой силы, по ста годам зубы у них целые, а всего боялись. То господ, то Господа. Мы же хлипки-жидки, а нам запреты какие оставлены, почти и не знаю, разве что дисциплина.
Бога разные — вот дедова беда. Атаманы да разбойнички одни тогда от богов отказывались, вольно летали. Да и то все они, если до старости доживали, в монахи шли, души спасали.
А так разве до дела доведешь? Вот и сидели под барским задом.
В старину что хорошо было — порядок. Отец всему дому голова, никому думать не приходится, отец за всех один мозгами ворочает, только покоряйся. Потому и росли дураки, ни о чем не спорили, крепостные были.
Потому хорошо деды жизнь вспоминали, что молоды тогда были, всё вперенос. А небось в господскую кабалу назад бы не полезли, пусть попробуют их туда — они тоже покажут.
У дедов зад не свой был, крепостной, специально для барского удовольствия. Такой пороный зад разве семье указчик? Мужик сынишку строжит, а тот на отцов пороный зад глаз с насмешкой косит.
Барин управляющего в зубы, управляющий — старшину, старшина — стариков, старики — семейство. Вот те и хваленая старинная жизнь.
Наших дедов какой ни на есть плевок дворянский на любую издевку ставил, на собак выменивал, в газетах объявлял про такое, что «меняю я, мол, девку двадцати лет на собачье борзое гнездо».
Ох и жилось прежде дворянам: хочешь — живет Васька; хочешь — в Сибирь Ваську; хочешь — узду Ваське в рот. А ну-ка, кто за старое стоит?
Наша деревня лесная, так я в детстве своем слышал, будто деды наши золото в печах лили. От того будто все печи полопались. От тех дедов будто и фамилии Лопачевы. У нас в деревне почти все Лопачевы, и я.
И у нас, говорят, в деревне такие химики были — чуть не всю округу посжигали, даже хоромы господские. Думаю, что не в золоте у них дело стояло, а в господах.
И мне бабка сказывала, что у нас в старину золото лили, только не по избам, а по ямам угольным, в лесах.
И теперь еще такие золотопромышленники есть Меня, как пошел я в наши войска, один старичок очень упрашивал ему побольше градусников понабрать. На ртути, что ли, они золото делают.
На зимнего Николу ярмарка, на ней пряников, гробов, валенок. Всего невпроворот. Старики вот торговались за гроба, вот выбирали. Ему посмеется кто, а он ответит: «До страшного суда лежать придется, это тебе не одни сутки». Им гроба крепкие нужны были. У нас наверху аж четыре гроба дожидается: материн, отцов, теткин да дедов. Деду скоро, думаю.
Уж если про такое речь зашла, признаюся: я домового видел. Сидел он в бане на полке, весь мохнатый, сивый, пыхтит как тесто. Глаз не видать, пару-жару — всего мало. Ан это мой родной дедушка.
Бабка сказывала, будто наша фамилия оттого Тьфуновы, что еще Грозный царь выгнал нашу семью из Новгорода, и стали в нашей семье, как про царя речь, сейчас «тьфу» говорить. Оттуда и Тьфуновы. Если бабушке верить, так я от прадедов революционер.
XXIX. БУДУЩЕЕ. СТРОЙКА
Давайте о самом найживом переговорим, что и как после этой войны строить будем.
А я вижу теперь деревню, как она будет: вот дома у всех светлые, хлеб весь через машину — с пахоты и до печи. Никто пупа не надрывает, все с удовольствием работают, все сыты, оттого ни пьянства, ни битья, ни ругани тяжелой. Дети румяные ходят.
А земля как? Одному черный кусок, а другому желтый песок? Надо на год все работы приостановить, землю переделить справедливо. Тогда будет деревня жить.
Может, и так: крестьяне все соединятся, сообща работа, сообща торговля. Что добудут, делить по заслугам.
Они тебе справедливость покажут, самую деревенскую. У них кто жрет, как корова, да кулак здоровый, тот все выгоды заполучит. Бедному шиш, да еще и в дармоеда произведут.
Тогда работать вместе, урожай в одно место ссыпать, денежки в общую кассу. По надобности снабжать. Машин побольше, скот хороший, молока вдоволь, все общее. Приучится крестьянин из-за куска горло не грызть. Человеком станет.
Ой и дурная голова! Чтоб баба чего не свое любила? Никогда. Она коросту свою больше чужого золота любит, а ты кассу общую захотел. Образованный.
Я, отвоевавши, чисто губернатором на своей деревне сяду, устраивать стану деревню по-новому. Привезу с собой хороших учителей, машин из экономии, коней и коров из помещичьих. Вино — помалу чтобы, драку и матерщину совсем запрещу.
Послушался сокол ужа — больно глотка хороша! Так и ты прогубернаторствуешь.
Меня, когда мирное рассказывают, аж с души рвет, так скушно.
А я утоплюсь после победы. Что я мирный делать стану? Ничего не умею, и все мне скушно.
Раздели ты нас на две части и пальчиком считай: этот годен на мирную жизнь, этот — нет. Так на десять полгодного найдешь. Все со скуки околеют без боев и разных военных занятий.
Говорят, слепые читать-писать могут, глухие могут слышать, немые — говорить. Для всех свой способ. Мы своих новобранцев будем всему этому заранее обучать, чтоб не так страшились калечества, себя бы в жизни не теряли.
Мы, молоденькие, заботиться не умеем: хоть босый-нагий, абы до драки дорваться, врага выводить. Нас хоть половой корми — нам весело. Ну уж насчет будущей жизни, послевоенной, тут уж нет, тут уж всего нам мало, тут нам все тайны открывай.
А на кой деньги? Вон у Арефья денежки, а он дутый с недоеду, гроша от сердца не оторвет, жила лопнет. А у меня чисто, насквозь ничего, а я гуляю, а я веселюсь. Можно деньги уничтожить.
Кончим войну, для калек надо будет жизнь тоже устроить, не на гульбе исказились. По домам всех разберем.
Нет, мы для наших товарищей-инвалидов дворцы, может, устроим, а не по домам, на бабьи попреки.
Пни сожжешь, на горелой земле хлеба тугие. Новое, брат, не бойся, прорастет, увидишь.
Конца-краю не видать. Сегодня бандит, завтра белый, потом адмиралы-генералы какие-то. Как сыпь по телу, ползет и ползет. Порядка же хочется, остановки, тоскуется даже.
Когда победим, стану я в милиции служить. Буду с оружием в руках порядок ставить. Еще долго враг по куткам отлеживаться будет.
Если я еще молодой после этой войны буду, в милицию пойду служить. Совсем военная работа. Теперь каждый карманщик с обрезом ходит.
Как вспомню, сколько еще мест не отвоевано, сколько еще врагов не выбито, думаю — век войну не кончить. А до чего ж хочется устроенную страну нашу посмотреть.
Думаю, так надо устроить — землю наново переделить и перемерить. Отдать ее всю по крестьянам, фабрики раздать по рабочим, книги — по интеллигентам. А потом всем меняться, и добром, и занятиями.
Министр, одно слово... Да дай тебе землю в руки, так ты шерстью обрастешь, срам покрывать забудешь, куска в обмен не дашь. Что уж тут за книги, все голодом перемрут.
Сверху самых лучших революционеров; за ними самых лучших ученых и инженеров; за этими самых лучших крестьян и рабочих. А потом самых лучших женщин всяких родов оружия. Остальных же граждан из нашей новой России куда-нито в Азию выселить без насилья. В другую часть света.
