Владимир Федоров - Бойцы моей земли: встречи и раздумья
В общежитии Высших литературных курсов, куда Александр Люкин приехал с сормовского завода, мне доводилось слушать его новые стихи, записанные в большую тетрадь, напоминающую конторскую книгу. Сердце рабочего поэта было яростным резцом. И неуклюжая конторская книга становилась книгой жизни. Люкин так и назвал свою новую книгу «Жизнь». Она вышла в издательстве «Советский писатель».
Однажды Александр Люкин познакомил меня с человеком, которого считал первым своим наставником, — Павлом Анисимовым. Он стихов не пишет. Работал геологом, теперь переплетчик. А в войну был командиром взвода. Этот невысокий подвижный человек обладал счастливым даром подмечать в людях талант. Он–то и открыл поэтическую искорку у рядового Люкина. Двадцать лет они считали друг друга погибшими в бою. И вот наконец бывший командир взвода встретил фамилию друга под стихами в газете. Жив! Саша Люкин жив! Адрес поэта было отыскать не так–то трудно. Многое вспомнилось после двадцатилетней разлуки.
Жадно вглядывался поэт в послевоенную жизнь. И больше всего его привлекали друзья по станку, надежные товарищи по знаменитому Сормовскому заводу. Рабочему человеку — вот кому не худо поставить памятник. А, впрочем, как бы он выглядел? Люкин любит правду. Пускай будет, как в жизни!
Стоял бы он, стеснялся бы кого–то.
Большой, сутулый, воплощенный в медь,
И руки, отнятые от работы,
Так и не знал, куда бы деть.
Труд — это отец изобилия. Поэт мог так передать азарт работы, что казалось, слышишь звон молотка, ударяющего с «необузданной медвежьей силой».
Молоток от ярости ослеп,
Молоток оглох от звона стали,
Повторяя:
Хлеб!
Хлеб!
Хлеб!
Никому зазря еще не дали!
Так давай!
Давай!
Давай!
(Давай!
Он летал,
Он пел, разгоряченный!..
Ах, какой же вкусный каравай,
Золотистый,
Только испеченный!
Это и есть отлитый в звонкую поэзию лозунг наших отцов: «Кто не работает — тот не ест».
Смотрел я в шумном курсантском общежитии на Люкина и его бывшего командира взвода и радовался, что тот может гордиться своим воспитанником. А ведь за плечами–то ухабистые дороги! Нелегко порой бывает? Да. Так пошутите, черт возьми! От души, по–русски.
Стихи Люкина не спутаешь со стихами других поэтов. И улыбка, и грусть, а порой и прямота до колючести — все у него свое. Пожалуй, лучше всего позиция поэта выражена в стихотворении «Партсобрание».
Три часа
Не затихала драка.
Дым — столбом
И души — догола.
Кто смеялся,
Кто стонал,
Кто плакал.
Злой и настоящей
Жизнь была.
Талантливому поэту удавалось правдиво нарисовать эту «злую и настоящую жизнь». В его стихах бурлили живые человеческие страсти, играло живое русское слово. Совсем немного строк ему требовалось, чтобы нарисовать характер, верно схватить настроение. Я что–то не помню, чтобы кто–то другой из наших поэтов так писал о любви:
Не молчи,
Не молчи,
Не молчи!
Лучше топай ногами,
Кулаками стучи.
Проклинай все на свете.
Грохни об пол стакан.
Лучше — гром,
Лучше — ветер,
Лучше пусть — ураган.
Но не эта
Обида и тишь.
Я уйду.
Как ты страшно молчишь!
Много и всерьез думал Люкин о жизни, а писал мало, да зато глубоко. Всего две строфы понадобилось ему, чтобы вылепить незабываемый характер, нелегкую судьбу русского чудо–солдата.
У него разрублена щека,
Шея искалечена снарядом
Правая схоронена рука
Где–то в пустыре
Под Сталинградом.
Но еще работает левша.
К черту
Все сочувствия и жалость.
Крепкая,
Солдатская душа,
Видимо, нетронутой осталась.
Если брать не внешние детали, а самую суть, то это стихотворение, конечно, можно назвать автопортретом: Александр Люкин прошел через многие нелегкие испытания, а душа у него «нетронутой осталась».
Александр Макаров, который вместе с Ярославом Сменяковым руководил нашим поэтическим семинаром на Высших литературных курсах, прислал Люкину в Горький такое письмо о поэме «Иринка»: «…Прочел ее с удовольствием и радостью за Вас, что пишется по–прежнему негладко и творится нелегко. «Иринка» — прелесть. Превосходный портрет — мозаика славной девушки «невоспетой золотой души». А что если попробовать сделать несколько таких портретов — молодого рабочего, к примеру. Это не страшно, что вы повторите прием, пусть прием даже будет обнажен. Только не надо его делать выходцем из деревни, хорошо бы ему дать городское детство, среди рабочих подростков. У вас выйдет!..»
В этом письме — весь отзывчивый, улыбчивый Александр Николаевич с его заботой, поддержкой, советами своим ученикам. Он был критиком–поэтом, недаром же в юности писал стихи. Вдова нашего руководителя, передавшая мне это письмо, рассказала о большом количестве таких писем, хранящихся в семейном архиве. Алексадр Люкин очень ценил своего учителя и посвятил ему такие стихи:
А. МАКАРОВУ
Было скушно —
писал к нему,
было страшно —
писал к нему,
было больно —
писал к нему,
непонятно —
писал к нему.
Он ответит —
и скуки нет,
он ответит —
и страха нет,
он ответит —
и боли нет,
был он тем,
на ком —
клином свет.
Да, сила Люкина в удивительном лаконизме. Есть в его стихах крыловская чеканность, так и просящаяся в пословицу.
В предисловии к последнему люкинскому сборнику, вышедшему уже после неожиданной смерти автора, Михаил Львов вспоминает: «Когда Александр Люкин читал свои стихи в аудитории, он не знал, куда деть руки, стеснялся, читал тихо и неуверенно, но весь зал оживал, двигался, все улыбались, радовались, почувствовав в стихах неподдельную поэзию.
Александр Люкин пришел в литературу с большим жизненным опытом, но с юношеской чистотой и застенчивостью душевной. Тем тягостнее осознавать, что его нет уже среди нас. Жизнь Люкина внезапно оборвалась.
Но стихи его продолжают жить».
Я открываю книгу на странице, где напечатано стихотворение со странным названием «На своих похоронах».
Приснилось мне, что умер я,
Меня несут.
И бабы взвыли.
И про меня все говорят
Хвалу большую на могиле.
Как дорог каждый мой успех,
Как много я для жизни значу.
И я стою счастливей всех
И над собой всех горше плачу.
Сердцем понимаешь, он написал эти стихи в шутку. Но сейчас их воспринимаешь совсем по–иному. Какая по–ребячески чистая душа! Эту книгу он тебе уже не подпишет… Вот его сборники: «Жизнь», «Судьбы», «Беспокойство»… И самая первая «Мои знакомые». Памятная надпись: «А. Ив. Люкину от благодарных читателей. 1959 г.» У моего друга не осталось ни одной своей книжки, и тогда ему подарили этот сборник «благодарные читатели». Да, благодарные. Они не забудут тебя, Саша, крестьянский сын, сормовский слесарь, советский боец, русский самородок.
ПАМЯТЬ
31 января 1962 года вышел очередной номер газеты «Литература и жизнь». Номер как номер. Но необычно то, что читателей в этом номере больше всего привлекли стихи. Стихи ставропольского поэта Валентина Марьинского.
В редакцию стали приходить душевные письма. Вот одно: «…Не много было в периодической прессе за последнее время подобных им по форме и содержанию стихов. Они написаны с таким блестящим мастерством, что его уже не замечаешь. Они прекрасны своей мудрой простотой. Они волнуют мыслью, заложенной в них. Особенно значительно второе стихотворение «Не пришедший с войны». Автор сумел уложить в скупые строки стихов целую эпопею человеческой судьбы…
Я сейчас же прошла в комнату дочери, где собралась молодежь. И прочла им стихи. И как все притихли! У девушек покатились слезы из глаз, юноши, стыдясь, опустили глаза. Да, стыдясь, так как подобные стихи заставляют каждого посмотреть на свою слишком легкую жизнь с другой, трагической стороны!.. Такие стихи нужны молодежи… Хотелось бы знать, есть ли у автора еще печатные произведения? Простите за невежество — есть ли у него книжки? Пожалуйста ответьте — будем искать. Прошу передать поэту благодарность ото всей семьи».
Умное и сердечное письмо это прислала Екатерина Михайловна Сергеева из города Ленина, познавшего нечеловеческие тяготы ледяной военной блокады. По–моему, такие письма надо печатать в газетах, издавать отдельными книгами, как когда–то мудрый, отзывчивый учитель Андриан Топоров издал отзывы не умеющих писать, но умеющих мыслить и тонко чувствовать алтайских крестьян, среди которых были и родные нашего космонавта‑2.
