Анатолий Левандовский - Первый среди Равных
В течение пятнадцати столетий ты жил рабом и, следовательно, был несчастен. Вот уже шесть лет, как ты, затаив дыхание, ждёшь независимости, счастья и равенства».
То был темпераментный, полный огня призыв. Автор вложил в него всего себя. И когда, маленький, хрупкий, он читал своим тонким, высоким голосом эти строки, то, казалось, становился выше ростом, и словно оживали вновь громовые тирады Мирабо или Дантона — лучших ораторов революции, — заполняя собой всё тесное пространство крошечной квартиры Клеркса.
Указав, что равенство — первое требование природы, главная потребность человека, основа общества — всегда нарушалось во имя честолюбия, богатства и тирании и ни разу, вопреки всем обещаниям, не было претворено в действительность, Марешаль провозгласил: настало время, когда никакие уловки не спасут лицемеров и богачей, не остановят народ в его стремлении дополнить прежнюю революцию новой, последней и окончательной.
«Нам надо, чтобы это равенство было не только записано в Декларации прав человека и гражданина; мы хотим иметь его среди нас, под нашей кровлей. Ради него мы согласны на всё; согласны смести всё, чтобы держаться его одного. Пусть исчезнут, если надо, все искусства, только бы нам осталось подлинное равенство!»
Отвергнув «аграрный закон» как паллиатив, Марешаль выявил главное положение Равных:
«Нет более частной собственности на землю, земля не составляет ничьей собственности. Мы требуем, мы хотим общего пользования плодами земли: плоды принадлежат всем».
Низринув частную собственность, Марешаль нанёс удар и по буржуазному государству: он требовал полной ликвидации различий между властителями и подданными, правителями и управляемыми; он заклеймил «аристократические хартии 1791 и 1795 годов», поработившие народ, и даже, отдавая должное конституции 1793 года, отметил, что и она «всё ещё не касалась конечной цели и не подходила вплотную к всеобщему благу…».
— Народ Франции, — заключил Марешаль, — открой глаза свои и сердце открой навстречу полноте счастья! Признай и провозгласи вместе с нами Республику равных!..
51Марешаль кончил чтение, но все молчали.
«Манифест» произвёл сильное впечатление на членов Тайной директории.
Только по прошествии нескольких минут Бабёф сказал:
— Я знал, что ты справишься с задачей.
— Да, — подхватил Дебон, — собственность ты отделал отлично.
— Верно, — сказал Буонарроти. — Не пойму лишь одного: как ты, человек, столь тесно связанный с искусством, мог потребовать, чтобы «исчезли все искусства»?
— Не передёргивай, — возмутился Марешаль, — я выразил иную мысль: если, как считает Руссо, искусство мешает развитию общества, то приходится выбирать, и мы должны выбрать равенство.
— Ты сказал более резко, — возразил Буонарроти. — И вообще, зачем противопоставлять искусство равенству?
— Филипп прав, — заметил Бабёф. — Подобная антитеза вряд ли уместна. Равенство вовсе не исключает прекрасного, наоборот, даёт стимул к его развитию.
— Но это не главное, — сказал Антонель. — Гораздо серьёзнее, на мой взгляд, что Марешаль, отдавая дань своей всегдашней склонности к анархии, слишком сильно лягнул государство.
— Таково моё кредо! — вспыхнул автор «Манифеста». — К тому же я имел в виду конкретное государство.
— Из контекста этого не следует, — настаивал Антонель. — У тебя речь идёт о всяком государстве. Когда ты требуешь ликвидации «правителей и управляемых», это понимается достаточно широко.
— Но я же хвалю конституцию 1793 года!
— Сквозь зубы, мой милый. От такой похвалы не поздоровится…
…Дискуссия была бурной. От опубликования «Манифеста Равных» как официального документа Тайной директории решили воздержаться. Собравшиеся поручили Буонарроти составить другое воззвание, более строго выдержанное в духе планов и принципов Равных.
52После обсуждения, когда все стали расходиться, Бабёф шепнул Буонарроти: «Задержись на две минуты».
— Зря вы его так, — сказал Гракх, когда они остались вдвоём. — Сильвен создал отличное произведение. «Манифест» написан с большим чувством и способен зажечь народ.
— Но позволь, ведь он действительно содержит серьёзные изъяны!
— Изъяны, изъяны… Чепуха. Насчет искусств можно убрать, а с государством вы явно перегнули палку. Вы обвиняете его в том, в чём он вовсе не повинен.
— Но конституция 1793 года…
— Он восхваляет её. Пусть «сквозь зубы», как сказал Антонель, но восхваляет. И потом…
Прежде чем продолжить свою мысль, Бабёф помолчал. Буонарроти не нарушил молчания.
— По большому счету, — сказал наконец Бабёф, — Марешаль прав: возвращение к конституции 1793 года для нас лишь временная пропагандистская мера. Лично я считаю то же, что когда-то утверждал Сен-Жюст: нам гораздо более нужны республиканские учреждения, чем какая бы то ни была конституция. Конституция 1793 года лишь потому заслужила одобрение всех честных людей, что она прокладывала пути к созданию этих учреждений. Я уверен: в дальнейшем в нашем обществе действительно не будет ни управляющих, ни управляемых. И к этому приведут хорошие республиканские учреждения…
— Республиканские учреждения?
— Несомненно. Они гораздо важнее любых, самых лучших, конституций… Но это длинный разговор, и сейчас ему не место… У тебя сейчас другая забота — изложение нашей доктрины. Ну что ж, благословляю тебя… Что же касается «Манифеста» Марешаля, то, я уверен, он принесёт большую пользу…
53Буонарроти выполнил порученное ему задание. В результате появился «Анализ доктрины Бабёфа», утверждённый Тайной директорией как официальная декларация Равных.
Гораздо более сухой, чем «Манифест» Марешаля, «Анализ доктрины Бабёфа» был составлен в виде отдельных статей с разъяснениями, понятными для простого читателя; по существу, в нескольких тезисах здесь давалась вся программа заговора.
Эта прокламация распространялась и расклеивалась по городу уже 20 жерминаля (9 апреля).
54Марешаль не слишком опечалился частичной неудачей с «Манифестом». Он взял реванш как поэт, создавая песни, которые вскоре стали весьма популярными среди обитателей рабочих кварталов Парижа.
Особенно охотно исполнялась «Песнь предместий»:
Народ, лишённый прав своих,
Ты, мучим голодом, притих
И только стонешь, бедный.
Меж тем как наглый мироед,
Тобой щадимый много лет,
Возносит клич победный.
Другие песни прославляли мучеников 9 термидора и призывали к восстанию:
Зачем народ — рабы труда,
А те пируют без заботы?
Зачем богатство и нужда?
На бой вставайте, санкюлоты!
Эти песни, впервые исполненные Софи Лапьер в кафе Кретьена, тут же подхватывались и разносились по городу, вызывая растерянность полиции и тайных соглядатаев Директории…
55В конце жерминаля IV года могло показаться, что во Франции существуют одновременно два правительства.
Одно заседало во дворце, другое — в подполье.
Одно имело к своим услугам аппарат чиновников, армию, полицию, тюрьмы; главной опорой другого было общественное мнение.
Одно, бывшее во всеоружии, трепетало от страха; другое, вооружённое лишь правотой своего дела и надеждами, отличалось бесстрашием.
Одно защищало интересы крупных собственников — новых помещиков, промышленников, богатых рантье, финансистов, негоциантов; другое взяло на себя заботу о бедняках.
Первое называлось Исполнительной директорией или просто Директорией; второе стало известно патриотам под именем Тайной директории или Директории общественного спасения.
Две Директории, словно два утёса, стояли друг против друга, грозя обвалиться и под своей массой похоронить останки противника.
56Так представлял себе дело Гракх Бабёф; так казалось и его восторженным приверженцам.
Ныне, тридцать лет спустя, биограф Бабёфа понимал, что всё обстояло не совсем так: заговорщики, чрезмерно увлечённые своей мечтой и слишком ободрённые своими первыми успехами, преувеличивали свои возможности.
И тем не менее дело зашло действительно слишком далеко, чтобы считать его, как кое-кто думал, «фантазией нескольких не в меру разгорячённых голов».
Дело было достаточно серьёзным.
57Правительство Директории было крайне обеспокоено происходившим в столице.
Толком никто не знал ничего, но все чувствовали: что-то готовится.
И главное — правители во всём угадывали руку неуловимого Бабёфа, повсюду видели его характерный почерк. А с конца жерминаля сообщения полицейских агентов запестрели его ненавистным именем.
