Никола Бональ - Толкиен. Мир чудотворца
«Ведь даже если мы победим, все равно много дивного и прекрасного исчезнет, наверное, из жизни Средиземья».
И Гэндальф вторит ему тоном, не оставляющим ни малейшей надежды на будущее:
«Лиходейство Саурона с корнем выкорчевать не удастся, и след его неизгладим. Но такая уж выпала нам участь…»
Итак, даже великая победа не может изменить гибельный ход истории, отсрочив конец времен в мире Толкиена. Подобно Галадриэли, Древень и Теоден сознают, что времени у них впереди совсем мало. Ведь даже Валар, не раз сокрушавшим Мелкора, не удалось искоренить зло без остатка: оно неизменно возрождалось из его пепла. Конец мира предопределен еще и тем, что, будучи сведенным к обыденности, он уже никогда не обретет былого величия и непостижимой чарующей таинственности. Не случайно в радостный для всех час Древень с грустью подмечает:
«Леса–то вырастут… Вырастут, разрастутся. А онты — нет. Где у нас малыши?»
Зато людей «развелось» слишком много… Древень всего лишь пересказывает на свой лад мысль Толкиена, которую он как–то записал в своем дневнике:
«Милый этот дом стал необитаем — ни спать, ни работать там отныне невозможно: кругом шум и выхлопные газы. Мордор — вокруг нас».
Эта фраза содержит в себе еще один ключ к пониманию рассуждений Толкиена о Мордоре. Мордор, самая сущность зла, — это современный мир, отвергаемый Честертоном, Лавкрафтом, По, Пеги, Бернано и многими другими. Это мир, осененный сумерками, в которых исчезли все традиционные ценности и которые принесли с собой скверну, суетный гомон и смуту. Толкиену выпало жить как раз в то время, когда наступление техно–модернистского ужаса казалось особенно очевидным и неумолимым.
И предотвратить эту роковую неизбежность нельзя было никакими силами…
Однако не одни только онты с Толкиеном сокрушаются по поводу сумерек, поглощающих былую красоту. По прибытии в столицу Гондора, Минас–Тирит, Пиппин и Гэндальф видят те же сумерки, омрачившие прежнее величие людей.
Поначалу Пиппин восхищается дивным Минас–Тиритом. А потом вдруг выясняется, что на самом деле «город хирел год от года, и народу обитало здесь вполовину меньше прежнего, а и прежде было не тесно… проезжали они мимо дворцов и хором, где над дверями и арками были искусно высечены древние рунические надписи — как догадывался Пин, имена и прозвания былых владельцев; но теперь там царила тишина, никто не всходил по широким ступеням, ничей голос не раздавался в опустевших покоях, ничье лицо не появлялось в ослепших окнах».
Подобное запустение сродни нынешнему демографическому кризису западного мира, коснувшемуся традиционных городов и провинций. Это самое запустение и удручает Пиппина. Тем более после того, как гондорец Берегонд, сообщивший Пину пароли, без которых хоббиту было бы не пройти по городу, и давший ему в провожатые своего сына, Бергила, замечает:
«Детей у нас тут всегда было маловато, а теперь остались только мальчишки постарше, которых и силком не вывезешь, — вроде моего сына».
Дальше Берегонд уточняет:
«Был там другой город… столица Гондора; наш–то Минас–Тирит — всего–навсего сторожевая крепость. Там, за Андуином, развалины Осгилиата, который давным–давно захватили и сожгли враги».
И тут снова вспоминаются строки Шатобриана:
«Ко мне будто снизошел Дух воспоминаний и в раздумье опустился подле меня. И захотелось мне узнать, могут ли ныне живущие народы наделить меня добродетелями или хотя бы пороками своих усопших предков…»
Гондор предстает перед нами как проклятое место, и олицетворением его служит Боромир, ставший единственным отступником среди братьев по Кольцу; а кроме того — отец его Денэтор, который лишится рассудка, возомнит себя соперником Саурона и замыслит сокрушить Гондор и убить другого своего сына — Фарамира.
Охваченный гневом и ревностью, Денэтор говорит Гэндальфу, сокрушаясь по тяжело раненному Фарамиру:
«Нет, ему уже не помочь… И сражаться незачем. Чего ради растягивать ненужную жизнь? Не лучше ли умереть вместе с ним заодно?»
Отчаяние Денэтора, вскормленного гордыней, пробудилось в нем после того, как он заглянул в Палантир и оказался во власти Черного Властелина. Между тем в этот–то роковой час Гэндальф и являет всем свое истинное величие, нацелив его единственно на то, чтобы собрать рати и дать последний решительный бой врагу, чьи полчища превосходят их силой раз в десять.
Что до Фарамира, он тоже отчаивается, и причину его отчаяния позднее находит Арагорн; как известно, Денэтор недолюбливал Фарамира, ибо считал, что сын его целиком подвластен Гэндальфу, к тому же он считал, что он не настолько храбр, как сводный его брат Боромир; а тут еще «смертельная усталость, душа не на месте из–за отца… еще рана, а главное — Черная Немочь…»
Тяготы, на которые люди обрекли сами себя, по–своему истолковывают двое других братьев по Кольцу — Леголас и Гимли, эльф и гном. Вот что, к примеру, говорит Гимли:
«Так и все дела людские — весной им мешает мороз, летом — засуха, и обещанное никогда не сбывается».
И хотя Леголас тут же замечает ему, что добрый посев может вызреть нежданно и что «людские свершения долговечнее наших», Гимли возражает — все это–де несбыточные людские мечтания.
И не случайно окончательная победа над Сауроном, как и все другие победы у Толкиена, отдает горечью: связано это и с тем, что Средиземье покидают Галадриэль и Элронд. Прозорливый же Саруман на прощание им предрекает:
«Вы обречены, вы своими руками погубили себя. В скитаниях я буду тешиться мыслью, что, разрушив мой дом, вы низвергли свой собственный».
Слова Сарумана оправданы ходом всей истории толкиеновского мироздания, завершающейся упадком эльфийского царства и уходом эльфов из Средиземья. Да и Теоден, как мы помним, тоже понимал, что после победы жизнь уже никогда не будет такой, как прежде, ибо отныне ее всегда будет омрачать всемирная сумеречная тень. Наступление сумерек ознаменовано еще и тем, что Арвен, супруга Арагорна, как и сам он и как задолго до нее Лучиэнь, обречены на смерть. Через сто двадцать лет великой славы, когда долгая их жизнь подходила к концу, «ей стало горько при мысли, что она приняла дар смерти».
Хотя, по словам самой же Арвен, принимать этот дар горько, она и Арагорн покидают этот мир с грустью, но не с отчаянием. И смерть Арагорна, последнего Нуменорского властителя с древнейших времен, больше похожа на сон. Вот как прекрасно она описана на последних страницах «Властелина Колец»:
«И погрузился он в сон. И осенила его красота несказанная, ввергшая в изумление всех, кто явился поглядеть на него: ибо в выражении лика его смешались очаровательная юность, доблестная зрелость и величественная старость. Он долго лежал вот так, являя собой дивный образ Властителя людей, озаренный лучами славы, не померкнувшей с крушением мира».
Это выражение, «крушение мира», напоминает On illo tempore — времена до Адамова грехопадения, если вспомнить Бытие, или до омрачения Валинора, если взять историю мира по Толкиену. В этом выражении заключена неутолимая печаль, насквозь пронизывающая эту историю; однако печаль не должна порождать отчаяние, как у Денэтора, ибо отчаяние есть величайший грех перед Провидением.
Сноски
1
«Героическая фэнтези» (от англ. heroic fantasy) — одно из направлений фантастической литературы, так называемая «чистая», или «ненаучная» фантастика, рассказывающая о невероятных приключениях в вымышленных мирах (на легендарных планетах или в мифическом прошлом), где ловкие, крепкие телом и духом герои (защитники добра) противоборствуют колдунам, одержимым силами зла, и прочей нечисти; классический пример — «Конан–Варвар» Эдгара Берроуза (здесь и далее примеч. перев.).
2
Лавкрафт, Говард Филлипс (1890–1937) — американский писатель–фантаст, автор многочисленных поэм, эссе и шести десятков рассказов в жанре «ужас».
3
Нерваль, Жерар де (наст, имя Жерар Лабрюни, 1808–1855) — французский поэт–романтик и романист.
4
In illo tempore (лат.) — «В те времена».
5
Мерлин — легендарный волшебник, поэт и провидец времен короля Артура.
6
«Экскалибур» — меч легендарного короля Артура, обладающий чудесной, сверхъестественной силой.
7
Экхарт, Иоганн (по прозе. Мейстер Экхарт, ок. 1200–1327) — доминиканец, апологет немецкой средневековой мистики.
8
Эдда (Старшая Эдда) — древнескандинавский сборник мифологических и героических песен, бытовавший в устной традиции германских народов.
