Валерия Пустовая - Великая легкость. Очерки культурного движения
Дебютная книга Славы Сэ убеждает, что перед нами не только лекарство «от хандры и депрессии», как обещают издатели, но и в самом деле новое имя в литературе. Вот только имя какого рода? Зощенко для отдельной квартиры и сентиментального мужа? Довлатов с подскоками? А может быть, литературно адаптированный Задорнов, чьи рекомендации Славе Сэ растиражированы по сайтам? Масштаб автора можно было бы определить, если бы в новой книге он продолжил пополнять антологию юмора XXI века – возможно, поместив автогероя в новые обстоятельства. Сантехник на Луне, Сантехник в Солнечном городе…
Но после сборника юмористических постов автор принялся за настоящую литературу. В том смысле, в каком об этом говорится в одном телерепортаже: «Он написал книгу и не считает ее литературой. Говорит, это “ЖЖ” для тех, кто не любит читать с монитора. «Это так и останется сетевым дневником. Если бы я хотел книжку – роман, думаю, он был бы совсем другой», – говорит Вячеслав.
Слава думает о серьезном произведении, поклонники требуют смешных историй».
Серьезное произведение не заставило себя долго ждать – меньше чем через год после первой книжки вышла «Ева», составленная из одноименной повести и горсти рассказов в прежнем стиле.
«Ева» написана для того, чтобы «рожать литературу» (выражение из дебютной книги). Повесть начинается привычно: вычурно и про женщин, но постепенно тон ее делается более ровным, серьезным, чувствительным.
Характерно, что этот новый по настроению текст автор пишет под новой маской – из прошлой жизни: того самого маркетолога, а к тому же колумниста в глянцевом журнале, без пяти минут литератора.
Вот как, сантехник всю дорогу представлял себя писателем. Но едва признался в этом – его обаяние рассыпалось. Оказывается, образ простого мужика с немодной профессией маскирует ограниченность таланта не хуже, чем экзотическая подпись испанской графини де Габриак.
Слава Сэ находил множество сюжетных поворотов и ассоциаций, чтобы посмешить, но в лирической прозе ему удался только один ход: герой бросает выгодную работу в Петербурге, чтобы зазимовать в Риге и разыскать свою потерянную возлюбленную Еву. Дело не в Еве и вообще не в любви – сам образ этого заброшенного в зимнее одиночество человека вызывает глубокое сочувствие, и это самый пронзительный и честный сюжет повести.
В остальном повествование развивается по логике треша: если в начале герой влюбляется в девушку, которую едва не сбил на дороге, то в финале он наверняка сразится с ее мужем-магнатом за горшок с прахом Минотавра, а чтобы перипетии не показались читателю слишком надуманными, автор быстренько переписывает права на эпизодического персонажа-писателя, который якобы и выдумал историю с Евой и семейной реликвией, а теперь готов передать власть над вымышленным миром нашему маркетологу-колумнисту…
Нет, нельзя до такой степени рассчитывать на преданность женской аудитории.
Литературный аватар Славы Сэ сильно уступает блогеру, так что отпадает охота сказать заготовленные было похвалы его лирической интонации. Тем более что сам автор в одном интервью обещает продвинуться подальше от правды жизни: «Придумывать какие-нибудь разбитые сердца по поводу прошедших Любовей».
Пожалуй, это может привести к тому, что окончательно потерявший чувство реальности Вячеслав Солдатенков станет ботом. Посмотрим, сколько читателей соберет автоматический юмор.
Интеллектуальный стриптиз[87]
Доцента Андрея Аствацатурова с сантехником Славой Сэ объединяет то, что оба используют свою профессию как литературную маску, способствующую популярности.
Подобно Славе Сэ, Аствацатуров травит цеховые байки – где у сантехника трубы, у доцента невежественные студенты на экзамене. Кроме того, он так же играет на образе героя-лузера.
Но пытается раскрутить читателя не на жалость, а на доверие.
Андрея Аствацатурова нельзя назвать популярным блогером – ни сейчас, ни в первой половине нулевых, когда он начал выкладывать в ЖЖ заметки, впоследствии собранные в нашумевший роман. Поэтому, видимо, в отношении его никто не заговаривал о проблеме перехода из блога в книгоиздание, как было в случае Марты Кетро или Славы Сэ.
Между тем связь книги «Люди в голом» с установившейся моделью высказывания в блоге очевидна.
Едва ли не во всех рецензиях процитирован к месту приведенный в романе диалог автора с издательницей: «У вас не проза», сказала она, «а огрызки из отрывков», – и посоветовала обратиться к эпическому сюжету и придуманному герою.
Издательница оказалась не права: форму романа Аствацатуров угадал гениально. Восходящий к блогу, роман из «огрызков», с автобиографическим героем, непосредственными зарисовками из быта, свободно сменяющий тему недоверия к миру сообщением «Витя описался», переходящий от эссе к байкам, от баек к исповеди, от исповеди к описанию нравов научной богемы, оказался дефицитным товаром на книжном рынке – благодаря образу автора. Филолог, написавший не филологическую прозу, стал сенсацией. Роман будоражил несоответствием серьезного статуса автора и его легкой болтовни.
Игра с образом автора, собственно, и составляет все содержание романа «Люди в голом». Не создавший себе привлекательного двойника в блоге, Аствацатуров старательно вырисовывает маску на бумаге. Его филологическая биография (доцент СПбГУ, автор научных монографий, наконец, внук Жирмунского, то, что называется «потомственный интеллигент») выделяет его, но и отдаляет от читателя, которому мир науки может показаться узким и чуждым. Аствацатуров – повторимся, гениально – учитывает это и создает образ филолога, не вполне адекватного самому себе.
Российский аналог «чокнутого профессора» разрушает стереотипы. Рассказчик бравирует тем, как он «плохо учился», да что там, «был абсолютно необучаем». Он первый готов обозвать себя слабаком, очкариком и библиотечным червем и расписаться в том, что принадлежит к «вымирающей породе людей». Он отрекается от чтения, то есть самой природы своей профессии («в книгах нечего ловить»), выказывает подчеркнутое уважение невежественному студенту («Человек ведь тем и интересен, что он непредсказуем», живет «без оглядки на какого-то там Данте») и без пяти минут готов повернуть эволюцию вспять («неумение читать кажется мне безусловным преимуществом, великим даром»).
Записавшийся в фан-клуб варварства, Аствацатуров одновременно выдерживает имидж интеллектуала. Послушать только, как подробно, взвешенно и многомерно он характеризует концептуальную составляющую романа – в интервью. Однако собственно текст не помогает расшифровать заглавный образ. «Человек в голом» – что-то вроде «начальной формулы» в интеллигентской прозе: эмблема экзистенциальных раздумий, романтической отверженности, свободы. Автор дает поносить значок кому угодно – креативным вожатым, повязавшим на скелет пионерский галстук, невежественным студентам, самому себе. И каждый раз «обнаженность» наполняется разными значениями: то это незамутненность сознания, то социальная невостребованность, то нищета, то одиночество, то просто – с ребенка трусы сняли, класс на медосмотре.
Смехотворность заглавной идеи становится особенно ясна, когда уже намозоливший глаза эпитет «голый» на середине книги вдруг сменяется заемным аналогом – «искренний».
От романа осталось чувство, что человек в голом не был с нами достаточно искренним.
Про вторую книгу Аствацатурова, в этом году вошедшую в лонг-лист премии «НОС», сказано много ярких слов, а лучший слоган придумал автор: «“Люди в голом” были романом об одиночестве, о заброшенности. “Скунскамера” – книга страхов и дурных запахов». Между тем книга получилась совсем дистиллированная.
Автор снова – интуитивно или расчетливо – избрал беспроигрышную стратегию: большинству читателей его дебютной книжки понравилось самое начало, где про детство, и вот Аствацатуров пишет своего рода приквел, полностью посвященный школьным годам. Впрочем, напрасно мы, наверно, подозреваем автора в манипуляции читательским спросом. Есть вероятность, что тема детства – последняя не разыгранная им карта. Разве только в третьей книге он захочет подробно рассказать о том, как на деле реализуется его связь с левыми, коммунистическими идеями, о верности которым он заявил в романе. Однако это потребовало бы от его автогероя слишком большого напряжения – тогда как, судя по всему, он предпочитает уединенно писать в четырех стенах.
«Поэт N сообщил, что давно хочет писать роман. “Но, – говорит, – у меня есть две проблемы. Первая – я ничего не знаю о жизни…”
Не в последнюю очередь я так люблю поэта N за то, что при этом у него есть вторая проблема».
Эта прелестная сценка из «Недетской еды» Горалик отлично иллюстрирует писательскую проблему Андрея Аствацатурова. Еще в дебютном романе его автогерой признавался, что «на улицу я выхожу редко, разве что в соседний магазин… и понятия не имею, что вокруг происходит». Воспоминания о себе – удобный материал для новой книги, если ничего больше не интересует.
