Дмитрий Калюжный - О западе, который пыжился, пыжился, а Россия сама по себе
Но четыре последние зимы, наконец, показали, – и мы надеемся, многие поняли это, – что однажды возможен быстрый и окончательный сброс жизненного уровня.
Система жизнеобеспечения в России требует централизации и дисциплины, а также иного, чем во всех других странах, принципа распределения финансовых и прочих ресурсов. Эта система складывалась веками, а на протяжении последних ста лет приспосабливалась к новой, технической цивилизации. За десять лет её разрушили. Но, как и продовольствие (земля родит меньше, а есть в морозы надо больше), так и все остальные компоненты жизнеобеспечения в России обходятся дороже, чем в других местах.
Оказалось, что с частных лиц нельзя собрать денег на поддержание энергосистем, на строительство и содержание жилья. Внедрение в нашей стране западных коммунальных стандартов быстро привело к тому, что жилье и тарифы стали невыносимыми для большинства народа. Если платить за жильё и энергию, придется отказаться или от питания и одежды, или от прочих компонентов жизни человека: детей, культуры, образования. Если не платить – выгонят на мороз.
С другой стороны, «либералы», получив энергосистемы в свои руки, не заботились об их развитии. Теперь уже как о неизбежном событии говорят о неизбежности техногенных катастроф, когда начнёт массово отказывать выработавшее свой срок оборудование. А к тому же кончится уголь и мазут, и неоткуда будет привезти, несмотря на строгие окрики из Москвы.
Что такое город без электроэнергии? Это отсутствие еды. Ведь горожане, в отличие от селян, получают еду в магазинах, а магазинам нужно электричество, и не только для освещения, но и для охраны, и для холодильников. Еду в магазины надо везти на машинах, а их заправляют на бензозаправках, которым тоже нужен ток. Кроме того, перестанут работать лифты, канализация и транспорт. Перестанут вывозить мусор и отходы жизнедеятельности организмов. Если дело происходит летом, начнутся эпидемии и вымирание.
Но значительно будет хуже, если катастрофа произойдет зимой. Это северные олени умеют добывать себе травку из-под снега, а люди ничего не добудут: леса и поля мертвые, в магазинах же товарные запасы, вопреки уверениям реформаторов, вдвое меньше, чем были в 1990 году. Замерзающие голодные люди побегут искать операторов с телекамерами, чтобы пожаловаться, и чтобы помогло государство. Но операторов найти не удастся, потому что местные репортеры в таком же положении, как и все жители, да и московские тоже.
Возможно, в первые дни будут попытки перекрыть какой-нибудь «Транссиб», но после нескольких демонстративных расстрелов прямо на рельсах это быстро прекратится. Народ разбежится по окрестностям в поисках еды и дров, что неизбежно вызовет стычки. Магазины разграбят, и это ускорит ход событий. Хуже всего дела пойдут в Московской области.
Самое страшное – морозы. Надо понимать, что при морозах для уничтожения полумиллионного города с отключенным энергоснабжением не нужно никакого оружия. Достаточно маленького землетрясения, или чтобы один реактивный истребитель полчаса барражировал над городом на малой высоте. Он выдавит все стёкла, и через три дня в городе не останется ни одного живого человека. Тот же результат достижим без всякого землетрясения или истребителя за месяц: люди вымрут, когда в городе кончится всё дерево.
Промелькнуло сообщение, что в январе 2001 года на грани такой ситуации были 30 регионов России, многократно больше, чем в январе 2000 года. А сколько таких было в январе 2003-го?.. Но что страна движется к вымиранию, стало ясным ещё несколько лет назад, а потому не надо особо утешаться заявлениями федеральных чиновников, что они «не допустят». Все их намерения «углубить и ускорить» на протяжении многих лет вели только к одному: углублению падения, к его ускорению. Лучше бы они ничего не делали. Министр Шойгу, наверное, хороший и честный человек. Он честно, на всю страну сказал: что вы от меня ждете чудес?
Чудес не будет.
Однажды весной обнаружится, что на поверхности земли лежит двадцать миллионов покойников. Правительство, конечно, побоится объявлять такие числа, и скажет, что погибло двести тысяч. И на захоронение оного одолжит у «Запада» денег. Но одолженного будет мало, да ещё половину потратят на выплату гонораров самим себе «за консультации», никого не захоронят, и начнется вообще массовый мор: чума, холера и прочий букет. Придётся брать совсем огромный кредит, но и он не пойдет на пользу.
Тут уже станет ясным, что никакой боеспособности у России нет, техника брошена, и никто ни за что не отвечает. Россия вступит в НАТО и правительство подпишет договора о совместном использовании военных объектов на территории страны. На перекрестках московских и прочих дорог появятся американские полковые кухни; народ будет очень благодарен. Поскольку отрабатывать кредиты станет некому, под эгидой Штатов будет сформировано «ликвидационное правительство», которое займется описью имущества России и приёмом претензий кредиторов. Если кое-кто начнет дележку, не предъявляя претензий, то вся наша территория быстро превратится в стрельбище: нас будут делить «технически», отсекая конкурентов от стратегических объектов. Войска сюда вводить не будут, а потому «мировое общественное мнение» не услышит воплей населения.
Война решит экономические проблемы Штатов и демографические проблемы России (и не только). А что касается нашей культуры, то при любом исходе противоборства (в котором мы участвуем, как полигон) участь её предрешена.
Сценарий «Торможение курса реформ»
Всё изложенное в сценарии «Продолжение реформ» относится и к первому, и ко второму варианту развития событий. И ведут они в одну и ту же точку. Но во втором варианте, к которому мы сейчас перейдем, имеется некоторое сопротивление курсу реформ. Об этом каждый может судить уверенно, потому что именно этот вариант событий и реализуется сейчас.
Как показывают социологические исследования, большинство народа находится в состоянии пассивного сопротивления курсу реформ. Но не потому, что люди догадываются об истинных целях реформаторов. Просто каждый нутром чует, что реформы ведут к уничтожению лично его. Сопротивление проявляется в том, что производство товаров и услуг продолжается в условиях кризиса неплатежей и многократного снижения реальной заработной платы.
Те производители, которые по первому сценарию должны были уже свернуть свое производство, не хотят этого делать. Люди продолжают работать без зарплаты! Подобное нельзя представить себе в рамках западной экономической теории, согласно которой хозяйственная жизнь в России должна была бы прекратиться ещё несколько лет назад. Сопротивление видно и в деятельности ряда структур исполнительной власти: они тихо саботируют.
Обобщая факты «протеста», можно сказать, что любая деятельность, направленная на созидание, творчество, выпуск продукции, а не на разрушение, растление и расхищение объективно противостоит «курсу реформ». Независимо от того, осознаётся это как сопротивление, или нет. Скорее не осознается.
Вариант продолжения реформ с торможением можно представить себе как скатывание с обрыва, но не простое, а с постоянным застреванием на различных препятствиях. Задержались, покрутились, устойчивость нарушилась. Покатились дальше. Опять застряли, и т. д.
Самое плохое в такой динамике существования заключается в том, что люди теряют чувство опасности. Это – тот самый, уже описанный нами «феномен вареной лягушки». Известно, что у лягушки внутренняя температура соответствует внешней. Если поместить животное в воду и нагревать достаточно медленно, то оно успевает выравнивать внутреннюю и внешнюю температуру. И делает это до тех пор, пока не сварится. Но если лягушку сразу поместить в воду с высокой температурой, то эта разность даст сигнал опасности, и она выпрыгнет из воды.
Стремление образовывать локально устойчивые состояния лежит в природе человека. Но особо развито это умение у россиян, потому что условия у нас всегда экстремальные, а жить хочется. Каждый из нас в ходе реформ создавал для себя лично приемлемые условия. (Правда, не всем удавалось и удается приспособиться, в чем и есть причина сверхвысокой смертности.) Но сегодня этот эффект может сыграть плохую шутку. Ситуация плоха тем, что люди перестали чувствовать историческую перспективу, им уготованную, и теряют драгоценное время, которое могли бы потратить на оптимизацию дел в стране.
Поэтому те, кто приспособился (не важно, что у большинства ситуация объективно ухудшилась, они ощущают не абсолютные значения благосостояния, а относительно своего окружения), боятся, что резкие движения нарушат их мирок. И чисто психологически они не хотят слышать и не слышат сообщений о реальных тенденциях, происходящих в обществе. А на тех, кто пытается сообщить плохие вещи, с гневом обрушивают все свое недовольство.[14]
