Иван Толстой - Отмытый роман Пастернака: «Доктор Живаго» между КГБ и ЦРУ
Отрывок читался по тексту, опубликованному «Мутоном».
Первый народный отклик в СССР на присуждение премии – в ночь с 23 на 24 октября – был хоть и письменным и даже помещенным на камне, но недолговечным. Ленинградский поэт Владимир Уфлянд вспоминал:
«Лёня Виноградов из нашего потерянного поколения был самым разгневанным. Дорвавшись первым до гранитного парапета, он начал изображать слово „Да“. Мише Еремину, самому грамотному и начитанному, выпало трудное слово „здравствует“. Имея опыт в рисовании заголовков стенгазет и пятерку по ботанике, я недурно справился с доставшимся мне словом „Пастернак“.
Остатков белил в ведре, одолженных у александринских актеров Ольги Яковлевны Лебзак и Константина Игнатьевича Адашевского, благословивших акцию, хватило и на восклицательный знак. Оглянуться и полюбоваться полуметровыми буквами напротив знаменитой решетки Летнего сада мы уже не рискнули. Как работали в три погибели, так и засеменили прочь на полусогнутых. Иногда для быстроты пользовались не занятой малярными принадлежностями рукой и скакали на трех конечностях. Разогнулись на Пантелеймоновской, где я тогда жил в двух кварталах от Невы.
Нашу здравицу Нобелевскому лауреату того приснопамятного 58-го года к утру соскребли. Краска вряд ли успела засохнуть, но надеюсь, ответственным за безопасность правительственных трасс шестеркам пришлось попотеть больше, чем нам» (Уфлянд, с. 290).
На следующий день Пастернак отправил в Стокгольм телеграмму: «Бесконечно благодарен, тронут, горд, удивлен, смущен».
24 октября «Новое русское слово» вышло с передовицей: «Пастернак – лауреат Нобелевской премии»:
«Стокгольм, 23 окт. (...) Пастернак, таким образом, становится вторым в истории русской литературы лауреатом Нобелевской премии. Единственным до Пастернака русским писателем, премии удостоившимся, был покойный И. А. Бунин. Бунин жил в эмиграции. Пастернак – первый нобелевский лауреат, проживающий в СССР. (...) В сообщении Шведской Академии Литературы не упоминается о нашумевшем романе Пастернака „Доктор Живаго“, не так давно вышедшем в свет на Западе, но не допущенном к изданию в самом Советском Союзе. Роман Пастернака, уже переведенный на все европейские языки, пользуется необыкновенной популярностью в 17 государствах, в том числе и в США.
Предвосхищая возможную критику со стороны советского правительства, основанную на том, что присуждена Нобелевская премия писателю, крупное произведение которого не увидело света в его родной стране, секретарь Шведской Академии Литературы д-р Андерс Эстерлинг заявил: «Творчество Бориса Пастернака выше партий». Большинство членов Шведской Академии считают «Доктора Живаго» не просто выдающимся беллетристическим произведением, но «одним из величайших философских романов нашего времени».
Живет новый нобелевский лауреат под Москвой. Несмотря на то, что в литературных кругах Западной Европы ожидали, что премия будет присуждена Пастернаку, официальное сообщение (...) вызвало большое возбуждение и сразу же породило множество толков, обычно возникающих по всякому вопросу, когда прямым или косвенным образом заинтересован тоталитарный советский режим».
25 октября «Новое русское слово» в публикации «Борису Пастернаку передано приглашение в Стокгольм» рассказывало:
«Москва, 24 окт. – Советское правительство сегодня передало Борису Пастернаку официальное уведомление Шведской Академии Литературы о присуждении ему Нобелевской премии по литературе, а также приглашение от Академии пожаловать в Стокгольм для получения премии.
Корреспондент «Юнайтед Пресс Интернешенел» Хенри Шапиро посетил писателя и беседовал с ним. (Телеграмма Шапиро была задержана московской цензурой на несколько часов, а затем пропущена.)
Пастернак заявил американскому журналисту, что охотно поехал бы в Стокгольм. «Месяц-полтора я отдохнул бы, – сказал он. – Не могу сказать, что сообщение меня потрясло и что я весь день провел в слезах. Я очень рад. Что еще вам сказать? Я не испытываю особенного подъема, но я рад, очень рад»».
Ниже «Новое русское слово» печатало следующую корреспонденцию:
«Стокгольм, 24 октября. – Находящиеся в Москве корреспонденты западной печати посетили подмосковную деревню Переделкино, в которой Пастернак живет, но телеграммы об их беседах с писателем задержаны московской цензурой. Зато телеграммы корреспондентов коммунистических газет по поводу Пастернака посылаются из Москвы беспрепятственно.
Эти последние – все в один голос – называют присуждение Нобелевской премии Пастернаку «политической демонстрацией».
Поэт, по их утверждению, «человек совершенно изолировавший себя от собственного народа и борьбы за коммунизм».
Копенгагенская коммунистическая газета «Ланд ог фолк» и стокгольмская «Ми Даг» в почти одинаковых выражениях клеймят Шведскую Академию Литературы за ее выбор, «представляющий собой только политический жест, не имеющий никакой литературной ценности». «Борис Пастернак, – по словам этих газет, – выдающимся советским прозаиком не является и никогда им не был»».
И, наконец, в подвале на первой странице была помещена заметка: «Пастернак уже заработал в США 40 000 долларов. Но эти деньги вряд ли до него дойдут».
Хроника травли Пастернака властями и Союзом писателей хорошо документирована и стала для ХХ века чем-то вроде хроники преддуэльных дней Пушкина.
Вот основные события тех дней в самом сжатом изложении.
«На следующее утро (24-го. – Ив. Т.), – пишет сын поэта, – была предпринята попытка заставить Пастернака отказаться от премии. В письме Поликарпова М. А. Суслову красочно передается разговор Федина с Пастернаком. Не поздоровавшись с Зинаидой Николаевной и не поздравив ее с именинами, на которых он традиционно бывал в этот день, Федин прошел в кабинет к Пастернаку» (ЕБП. Биография, с. 702).
Поначалу Пастернак держался воинственно, категорически сказал, что он не будет делать заявления об отказе от премии и могут с ним делать все, что хотят, – сообщал Поликарпов, который сидел в это время на фединской даче и ждал возвращения хозяина. – Затем он попросил дать ему несколько часов на обдумывание позиции. После встречи с К. А. Фединым Пастернак пошел советоваться с Вс. Ивановым. Сам К. А. Федин понимает необходимость в сложившейся обстановке строгих акций по отношению к Пастернаку, если последний не изменит своего поведения.
«Федин, – продолжает Евгений Борисович, – пригрозил Пастернаку серьезными последствиями, которые начнутся завтрашней кампанией в газетах, на что тот ответил, что ничто не заставит его отказаться от оказанной ему чести и стать неблагодарным обманщиком в глазах Нобелевского фонда, которому он уже ответил. Потрясенный тем, что впервые Федин разговаривал с ним не как старый друг, а как официальное лицо, облеченное высшими полномочиями, Пастернак пошел к Всеволоду Иванову. На него рассказ Пастернака произвел сильное впечатление, но тем не менее он подтвердил свое мнение, что Пастернак – лучший поэт современности и достоин любой премии мира.
В этот день к Пастернаку приходил с поздравлениями Корней Чуковский с внучкой Еленой, сменялись репортеры и журналисты западных газет. Узнав об угрозах Федина, Чуковский посоветовал Пастернаку тотчас же поехать к Е. А. Фурцевой с объяснениями. Пастернак отказался поехать, но тут же написал ей письмо.
Пастернак – Фурцевой:
Я думал, что радость моя по поводу присуждения мне Нобелевской премии не останется одинокой, что она коснется общества, часть которого я составляю. Мне кажется, что честь оказана не только мне, а литературе, к которой я принадлежу... Кое-что для нее, положа руку на сердце, я сделал. Как ни велики мои размолвки с временем, я не предполагал, что в такую минуту их будут решать топором. Что же, если Вам кажется это справедливым, я готов все перенести и принять... Но мне не хотелось, чтобы эту готовность представляли себе вызовом и дерзостью. Наоборот, это долг смирения. Я верю в присутствие высших сил на земле и в жизни, и быть заносчивым и самонадеянным запрещает мне небо» (там же, с. 702—703).
«Такой текст, – замечает Евгений Борисович, – показался Чуковскому нарочно рассчитанным, чтобы ухудшить положение. Письмо осталось не отосланным» (там же).
Однако Тамара Иванова, жена писателя и соседка Пастернаков, вспоминала, что письмо к Фурцевой все же было передано сыну Бориса Леонидовича Леониду, но его выманил непонятно зачем дежуривший целый день у Пастернака на даче литератор Лихоталь, ничего Фурцевой так и не передавший (Тамара Иванова, с. 257).
На 27 октября было назначено заседание правления Союза писателей, где должны были обсуждать «Действия члена СП СССР Б. Л. Пастернака, не совместимые со званием советского писателя». Начали готовить общественность. 25 октября в «Литературной газете» был опубликован тот самый отзыв о романе редакции «Нового мира» (1956 года).
