Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки
Иван Иванович огляделся, с удовольствием вздохнул и сказал:
— Удивительно! Ведь свежесть связана с высотой или простором, а откуда под землей такой воздух?! Наверху жарища, духота, а здесь благодать.
— Вентиляция! — буркнул Решетов. Он был погружен в размышления о серьезности взятой им на себя миссии. Видимо, напоминание Прохора Фроловича об ответственности за укрепление семьи не пропало даром.
— Ну, как решили? — спросил Иван Иванович уже в вагоне. — Будем вразумлять Раечку или сразу потребуем вещи Леонида? Откровенно говоря, я не испытываю желания агитировать ее за крепкую семью. Если даже «Литературная газета» ее не убедила…
— Шутите! — укоризненно прервал Решетов. — Посмотрим, может быть, она уже образумилась после того, что произошло. Ведь впервые Леонид взбунтовался и не ночевал дома.
Иван Иванович с сомнением покачал головой и выпрямился. В стекле окна он увидел свое отражение: плечистый человек в хорошо сшитом костюме, галстук в полоску — Варя купила. Под полями соломенной шляпы блестели черные в полутени глаза, а от крыльев крупного носа к углам твердых сжатых губ пролегли морщины.
«Не первой молодости человек, но здоров, как дуб».
С этой бодрящей мыслью доктор оглянул отраженных в стекле соседей по вагону и… вздрогнул. Возле двери, держась за те же поручни, спиной к нему стояла Лариса Фирсова в платье василькового цвета, памятном по недавней встрече. Он не видел ее лица, полуобернутого к окну, однако это была она. Только у нее такие искристые, собранные в узел волосы, такая нежная шея. А эта рука с легкими пальцами, эта линия щеки и выгнутое крылышко ресниц…
Он смотрел, не шевелясь, забыв о Решетове, о Раечке, о Злобине. Что ему было до них сейчас?
Решетов потеребил его за рукав, требуя внимания. Доктор наклонился и, ничего не поняв, кивнул.
И он снова стал смотреть на милое отражение в стекле, все силы души сосредоточив в этом взгляде. Почему он не окликнул Ларису, не подошел к ней? Ведь сейчас, глядя на нее, он, как никогда раньше, остро любил ее.
Только на остановке, когда она, так и не оглянувшись ни разу, вышла и поезд рванулся дальше, Иван Иванович бросился к окну. Женщина шла по платформе в толпе пассажиров, высоко держа красивую голову. Он увидел ее лицо, озаренное теплым светом, излучавшимся откуда-то из глубины сводов, и вспыхнул от стыда и разочарования: это была не Лариса…
15— Держитесь, дружище! — шепнул Решетов, прежде чем нажать кнопку звонка.
Дверь открыла Раечка. Она была в халате из плотного китайского шелка с золотыми узорами по синему фону; взлохмаченные волосы не уложены локонами, а небрежно связаны ленточкой. Лицо женщины, казавшееся маленьким от синих кругов под глазами, — видимо, провела бессонную ночь, — выражало настороженность. В обнаженной до локтя руке, демонстративно отставленной, она держала папиросу со следами губной помады на мундштуке.
Мгновенный испуг, а затем вызывающая враждебность мелькнули в ее глазах при виде неожиданных гостей. Не отвечая на их сдержанное приветствие, она выжидающе посмотрела на распахнутую дверь и нехотя закрыла ее. А послы растерялись: пришли двое громадных мужчин, оставив в тылу еще одного уже совершенного атланта, и вот их противник — хрупкая малютка, которую несведущему человеку невозможно представить разъяренной, бьющей палкой по лицу самого близкого, да еще ни в чем невиновного человека. Крохотная ручка с дымящейся папиросой, испуганные глаза в пушистых ресницах. «Типичное не то!» — как сказал бы Прохор Фролович.
В столовой, куда они вошли по молчаливому приглашению хозяйки, девочка лет шести с беленькой челкой и острым носиком пугливо выглянула из-за буфета, готовая в любую минуту снова юркнуть в свое убежище.
У Ивана Ивановича нехорошо защемило сердце.
— Пусть Лидочка пока уйдет. Нам нужно поговорить с вами, так сказать, по секрету, — попросил он, смиренно глядя с высоты своего роста на малютку женщину.
— Нет, она не уйдет, — категорически заявила «малютка», окутываясь облачком табачного дыма. — Лидуся, подойди ко мне! Дети должны знать все о своем отце. Марина! Иди сюда и послушай, что надумал твой дорогой папочка!
В коридоре послышались шаги, и боком, неловко от застенчивости вошла Марина, девушка лет шестнадцати. Она была на целую голову выше матери, но тоненькая как былинка, с торчащими ключицами, с мальчишески узкими бедрами, обтянутыми будничной юбчонкой. Пошлепывая по полу поношенными тапочками, надетыми на босу ногу, она подошла к сестренке, положила ей на плечо худую руку, похожую на ощипанное гусиное крыло, с красными, должно быть, от стирки, пальцами и тревожно посмотрела на друзей отца прекрасными черными глазами.
Оглядев ее, Решетов побагровел от сдержанного негодования.
— Тебе, Марина, надо бы за город, на свежий воздух. В деревню хорошо бы!
— Это не ваша забота! — резко перебила Раиса Сергеевна. — Марина очень здоровая девочка. Просто у нее конституция такая: узкая кость. И нервы не в порядке, но тут свежий воздух не поможет. Если бы ее отец имел хоть каплю совести и не терзал нас…
— Я уйду! — перебила Марина, смело глянув на мать. — Я не хочу слушать гадости про папу. Это неправда.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать? — закричала Раечка, совсем побледнев. — Он купил тебя, мерзавка!
— Вот видите! — Марина быстро, ребяческим и гордым движением повернулась к мужчинам. Ноздри ее тонкого носа трепетали, впалая грудь вздымалась, обозначая под кожей каждую косточку. — Если вы принесете своим детям яблоко или плитку шоколада, разве это значит, что вы их покупаете?
Она хотела уйти, но Раечка остановила ее, схватив за руку.
— Боишься? Боишься услышать, что твой отец ушел к какой-нибудь шлюхе? — прошипела она. — Лидуся, не плачь, бедная моя детка! Ваш отец бросил нас, но мы, дети, живем в Советской стране. У нас есть законы, которые призовут этого негодяя к порядку. — И она залилась слезами, прижимая к себе младшую дочь. — Ты одна у меня осталась. Ты одна жалеешь свою бедную мамочку, — приговаривала она, осыпая поцелуями прелестную головку дочери.
Марина стояла потупясь, сгорая от стыда и гнева.
«Черт знает что! — думал обозленный Иван Иванович. — Не женщина, а в самом деле черт знает что! Я бы на месте Леонида сбежал от нее за тридевять земель!»
Он покосился на Решетова: пора, мол, начинать разговор, товарищ парторг! И Решетов, тоже выведенный из терпения, сказал:
— Вы правы, Раиса Сергеевна, дети должны знать правду о своем отце. Мы его друзья… фронтовые товарищи. На фронте Леонид Алексеевич вел себя как настоящий коммунист, все силы отдавал спасению раненых. Никогда не был он замечен ни в одном неблаговидном поступке. Все работники госпиталя — и раненые и комсостав — видели в нем пример самого скромного в личной жизни и самого бесстрашного в трудной обстановке военного врача.
При этих словах Решетова глаза Марины вспыхнули горячей благодарностью и увлажнились слезами. Наивным, угловатым движением приподняв руки, она сделала шаг к Решетову, словно собиралась броситься ему на шею, но Раечка остановила ее:
— Не верь им! Мужчины всегда оправдают мужчину. У них у всех там были походные жены. Мы тут страдали, голодали, а они…
— Мы не голодали, мама! Ты забыла! — Марина вдруг радостно рассмеялась. — Мы получали деньги по папиному аттестату, и у нас были пайки, когда мы жили в Башкирии. Это неправда, что мы голодали, — сказала она, обращаясь к Решетову. — И, значит, неправда, что у вас там… — Девушка умолкла и так зарделась, что даже худенькая ее шея порозовела до ключиц.
— Пошла прочь! — Лицо Раечки, искаженное злобой, стало старым и некрасивым. — Уходи отсюда, дрянная девчонка!
— Нет, я не уйду! Я хочу все, все-все знать!
— Вы напрасно обижаете Леонида, Раиса Сергеевна. Он ночевал сегодня у нас. Я его знаю и люблю и могу поручиться, как член партии, что он не способен на грязную ложь, да, не способен. Но вы его так оскорбили, так унизили, что он сейчас не вернется, и нельзя обвинять его за это, хотя больно смотреть на детей. — Решетов замолчал: он волновался все сильнее, и ему трудно было говорить.
— Леонид поручил нам… — выступил Иван Иванович.
— Я не принимаю от вас никаких поручений, — уже спокойно и холодно отрезала Раечка.
Истерики, которой побаивались оба посла, не последовало. Наоборот, маленькая женщина вся подобралась, как человек, принявший вызов на бой.
— Никаких вещей, тряпки рваной не получит. О деньгах, отложенных на дачу, пусть забудет. Я не могу пойти на улицу с протянутой рукой: у меня дети, которых я ему не отдам. Квартиру тоже не отдам, лицевой счет на меня. Ни одного квадратного метра не уступлю. Он еще запляшет, голубчик! Я его заставлю поползать у меня в ногах. А вы уходите! Убирайтесь! Это вы развратили его. И не вам судить о моральном облике вашего приятеля!
