Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души
Ну не на нем ли дух наш замесили,
В конечном акту положа предел?
А мы глагол поступком искусили
И сторожем поставили при дел. -
-- Мой милый мальчик! Акция же в силе! -
-- Сократ, конечно, акция же в силе,
Но это шлюха, и она меня
Прочь извела от игр, но -- изманя
От пыльной зелени, где чижик били.
В конце концов, тем, что меня убили,
Мой курс бездержный резко изменя,
Обязан я лишь ей, не извиня
Ничуть себя: и мы при этом были.
Как бы то ни было, уйдя со глаз
Игры или глагола -- как по вкусу... -
-- Мой бедный мальчик! Что за вкус! За глаз! -
-- Я стал свидетель новому искусу,
Сладчайшему гранатового жюсу,
Глаз предал плоть, но я не выдрал глаз.
Глаз предал плоть, но я не выдрал глаз,
Навстречу древней не пошел проформе:
Сократ, и плоть нуждается в прокорме,
Не токмо что души бессмертный глас.
Подумай лишне, как питают глаз
Грозд либо ягодица, если в норме,
Как уж тебя в десятибалльном шторме
Такой таскун затреплет -- вырви глас.
Тут не поможет баттерфляй ли, брасс:
Чем четче прочь бежишь, тем ближе к цели.
Земля кругла, и, побегая веле,
Скорей в той точке сбудешься как раз.
Парить в пространства? Так уразумели
И кривизну пространства без прикрас.
И кривизна пространства без прикрас
Является, когда мы, побегая,
Как кажется, прямыми, вокругая,
В исхода точке запоем урас.
Нет взгляду соблазнительней кирас,
Чем та, что облекла скелет, тугая
Что, нас размучая, воспомогая,
И есть душа лаис или саврас.
Вот так мы перво-наперво погили, -
За бардаком явился ипподром. -
-- Мой мальчик! Мальчик! Не собрать ведром -
-- Соцветие соили и бегили,
Сократ, всех здравых тягостный синдром,
Он самый лучший наш залог могиле.
Второй, нелучший наш залог могиле -
Игра в орлянку с демосом, зане
Мы станем глиной, пронырнув в говне,
А все, кто нам друзья, -- нам не враги ли?
Противников мы всех заострогили,
Пристроив этих внутрь, а тех вовне.
Ах, что за дар речей был даден мне -
Дымучий огнь фейерковой бенгили.
Я вел, пьянил, как знамя, как язык, -
На самом деле -- знаменье и прорва,
Да, да, я знаю, пагуба, оторва... -
-- Несчастный мальчик! Да, но слог! Язык! -
-- Самоопределяясь далеко рва,
Дразнился я, себе казал язык.
Я самому себе казал язык,
Я предал клан мой, аристократию:
Ломая простодушного витию,
Стакнулся с чернью, стал ее язык.
Стучал в сердца, как в колокол язык,
Впадал в суровой Спарте в аскетию,
А в заводной Ионии в питию,
А в Аттике прогуливал язык.
Не в силах дале противляться зуду
И зову чести, взял душе вину,
Втравив в Пелопоннесскую войну
Афины, Спарту, Делион, Потуду,
Коринф, Мегару и еще страну
Одну, нет, две страны, о них не буду.
Страну, нет, две страны, о них не буду
Входить в словесный загодя расход,
Я вместе с Аттикой вовлек в поход
На Сиракузы, снарядив посуду.
Но предприятье стало мне в осуду:
Взамен успеха легкого, сей ход
Принес разгром, мы потеряли флот,
Я сам чуть не подвергся самосуду.
И потому из лагеря изник,
Бежав во вражеский и поделившись
С врагом, чем знал, во что я с жаром вник.
Я объяснил, где, крепко навалившись,
Мы сломим силу: так, струей пролившись,
Плотину точит тоненький родник.
Плотину точит тоненький родник,
И, объяснив, где слабина во флешах,
На наших кинул конных я и пеших,
Но был разбит, но этим не поник.
Я снова побежал моих аник
И вторгся в Персию, где при депешах
Летают диппаши, одни, хоть режь их,
Где стал царю свояк и коренник.
Там я обрел размах и амплитуду
И знаньем слабостей вооружал,
Но, обманув персицкий двор, бежал,
Чем близок стал аттическому люду,
Который, со врагом борясь, мужал
И клялся сукой: Все тебе забуду!
Он клялся сукой: Все тебе забуду! -
И вновь я во главе родных полков
Своими трупами кормлю волков,
И вновь презрен, и вновь оскомен люду.
Теперь бегу туда, где смерть добуду, -
В Фессалию, под сень чужих штыков,
Где тайно кончен группой знатоков
Анатомички -- се им не в осуду.
-- Так твой куррикулум... он не велик,
Мой жалкий мальчик... Духа благородство...
Высокость помыслов... идишер глик...
Такое верхоблядство и сиротство!
И вместе крохоборство и юродство...
Умытый зад -- и рядом сраный лик.
-- Умытый зад... -- Но рядом сраный лик:
Ты, верно, слышал: береги лик срана? -
-- Сократ, моя душа сквозная рана,
Я знаю, не хорош я, не прилик.
Молю тебя, пролей мне ты толик
Бальзама на душу, тем, что не странно
Внимал ты и не потому что странно -
Приимен дом твой в сетке повилик. -
-- Алкивиад, я слушал не в осуду,
Что шелестела тень твоя в пыли
С приправой горькою, зачтется ли.
Зачтется. В оправданье ли, в осуду -
Тому, кто прах от праха, грязь земли? -
Не знаю. И незнанья не избуду.
***
Ну сколько б прочие воды ни лили
Печалящая бедностию нас
Высокой алгебре подвластный час
Как тот кого себе и поручили
Законы справедливейшие в силе
Чтоб тихо радовать всеведов глаз
Навис там зацепившись без прикрас
В обставленной но все-таки могиле
И сам собою держится язык
И ни одна не говорит не буду
Омыв в себе как яростный родник
Итак я порознь разносить забуду
Являет нам любой ушедший лик
Ты постоянен в этом не избуду
Х. Платон
Ты постоянен в этом не избуду
В зачине, как и в фабуле речей,
Как если бы полдюжины ткачей
Миткалевое ткали не избуду.
И ты готов начать нам с не избуду
Из полуста отмычек и ключей,
Не отмыкавших речек и ключей
С тех пор, как спор сознанья не избуду.
Но объясни, зачем твой выбор пал
На гласный ряд, которым наделили,
Отдавши букву "а" в распил на пал?
Не оттого ли соль речей в солиле
Мне рот дерет, как будто в ересь впал,
Ну, сколько б прочие воды ни лили?
Ну, сколько б прочие воды ни лили,
Ответь мне попросту про знак, про строй,
В котором услаждаешь ты игрой
Тех, кто с тобой их путь определили. -
-- Отвечу, даже если б вы молили
Меня смолчать на ваш вопросный рой,
Он крови истеченье, геморрой
Души, ее же хламом завалили.
Итак, зачем из спектра звуков в нас
Я изнимаю сломанную птицу,
Судьбе оставив остальное в нас,
УОАЭИ малую частицу,
Средь галок, горлинок, щеглов -- утицу,
Печалящую бедностию нас.
Печалящая бедностию нас
Не столь бедна, как кажется, так ворот,
Чем незначительней, тем меньше порот,
Хоть невполне устраивая нас.
И, точно гласный мир, поющий в нас,
В нас зиждется согласный с нами город,
Отлаженный, вполне отличный хор от
Пространства многоликого вне нас.
Попробую ли вам явить тотчас
То, что в начале слышно как шипенье,
Как всплески, бульканье, вослед лишь -- пенье -
До нас и после нас, но и сейчас, -
Лучей неразличимое кипенье -
Высокой алгебре подвластный час.
Высокой алгебре подвластный час,
На самом деле миг ничтожно малый,
В начале фиолетовый иль алый,
Лишь после белизной лучистый час.
На бесконечности отрогах час,
Как бесконечность, сам велик, пожалуй,
Свет гласный гул и будет небывалый,
Затем структур и форм он станет час.
Ну то есть, город нам, как есть, всучили,
К Потуде иль Афинам не сводим,
От них он, вместе с тем, не разводим.
Он, окруженный бездной торричили,
Внутри любой, извне неуследим,
Как тот, кого себе и поручили.
Как тот, кого себе и поручили,
Он внутренним законам подлежит,
Он собственное небо этажит,
Прокладывая змейкой поручили.
Его б в несчастье мы не уличили,
Но и не счастье глаз ему смежит, -
Он просто вечно жив, он Вечный Жид,
Его стеклянной пылью промочили.
Но если б вы затем меня спросили -
Каков закон, что управляет тем
Великим городом без мелких тем,
Я вам ответил бы: туда сносили
Законы мудрости, там вместе с тем
Законы справедливейшие в силе.
Законы справедливейшие в силе
В том городе, где правят мудрецы,
Они не женолюбы, но скопцы,
Чтоб не было у них расходов в силе.
Извне они нуждаются лишь в силе,
Производящей хлеб и огурцы
И возводящей ради них дворцы
Всеграда в благоденствии и в силе.
Пред ними круглый апоплексиглас,
В который виден им Всеград подвластный, -
Не несчастлив, не счастлив, а бессчастный;
Плоск в апоплексигласе, словно пляс,
Вечнокипящий жизнью безопасной,
Чтоб тихо радовать всеведов глаз.
Чтоб тихо радовать всеведов глаз -
Прошло семь войн и столько ж революций,
И семь подобных им других поллюций,
