Александр Дугин - Геополитика постмодерна
Существующая ныне система олигархического использования экспорта природных ресурсов — с «откатом» в бюджет государства — категорически препятствует промышленному развитию. Психология олигархов отрицает долгосрочные инвестиции в переработку и создание промышленных цепей, а значит, сохранение статус-кво в российской экономике исключает движение в позитивном направлении. Чтобы изменить такое положение дел, государство должно применить силу и волю, явочным порядком обязав нефтяных, газовых и других магнатов либо инвестировать прибыли в создание полного цикла глубокой переработки, либо подвергнуть крупных монополистов национализации. Здесь нам необходимо здоровое и просвещенное неокейнсианство. В этом суть евразийского рецепта применительно к индустриальному уровню.
Вместе с тем следует осознать фактор экспорта сырьевых ресурсов как важнейший стратегический сектор, значение которого намного превосходит количественные показатели ценовых таблиц и сухие цифры полученной прибыли. Сырье сегодня — это инструмент влияния, давления, выживания, и оно «стоит» гораздо выше, чем его «цена», а значит, гораздо больше, нежели подсобный материал. Сбывая сырье тем или иным покупателям, мы либо поддерживаем друга и стратегического партнера, либо вооружаем врага, копая самим себе яму. Геополитика природных ресурсов должна быть постоянным справочником евразийских трейдеров природных ресурсов, и получатели сырья, а также маршруты его доставки — трубопроводы и т. д. — имеют не только экономическое, но стратегическое и политическое значение. Это следует приоритетно учитывать. Главными энергетическими партнерами (потребителей российского сырья) должны стать Евросоюз и страны Азии.
Евразийская идея в решении энергетической зависимости состоит в том, чтобы наладить те маршруты (Европа и Азия), которые выгодны нашей стране в стратегическом аспекте, и реинвестировать сверхприбыль, получаемую от этого, в развитие новых технологических производств. То есть существовать в рамках модерна, но развивая индустриальный сектор промышленности в национальных интересах. Этот проект предусматривает строительство нескольких НПЗ по глубокой переработке нефти на западных границах России и на Дальнем Востоке, где в настоящее время нет ни одного серьезного комплекса такого рода. То, что существует в Башкирии и в Москве, работает целиком на внутренний рынок и едва удовлетворяет внутренний спрос. Россия поставляет на внешние рынки сырую нефть, уподобляясь архаическим бедуинам, которые живут в «традиционном обществе» и у которых нет и намека на промышленность. Россия, идя в этом направлении, стремительно деградирует. В то время как строительство подобных НПЗ способно изменить статус отечественных нефтепродуктов во много раз.
Либералы считают, что если взять стабилизационный фонд, накопленный от высоких рыночных цен на нефть, поместить его на нью-йоркскую биржу, он принесет баснословную прибыль. Правда, эти деньги оттуда не так просто вытащить, но магия цифр впечатляет. Деньги растут, показатели хорошие, и никто ничего не делает. Эти сложные операции с цифрами являются языком постиндустриальной части нынешней российской экономической элиты. Это, конечно, не простая пирамида в стиле МММ. У движения виртуальных финансов есть своя логика; это действительно система современного финансового рынка. Но во всей этой функционирующей по своим правилам группе либералов нет места для идеи России как субъекта мирового хозяйства, соответственно, у них не ставится (даже теоретически) задачи переместить эти средства стабилизационного фонда из виртуальных джунглей и инвестировать в конкретное строительство двух НПЗ или в модернизацию той или иной стратегически важной отрасли промышленности. Но это уже политический вопрос, а не экономический. Евразийская экономическая теория настаивает на том, чтобы подобные политические вопросы решались в ключе конкретных национальных интересов, а не абстрактных либеральных схем.
Традиционное хозяйство: код национальной идентичностиТретий уровень — традиционное хозяйство, аграрный сектор, предындустриальное производство. Отдавая себе отчет в заведомой убыточности (по критериям и промышленного производства, и тем более постиндустриального уклада) сектора традиционного хозяйства, понимая, что это является бесконечно малой величиной, которой можно пренебречь с точки зрения чисто экономических показателей как в индустриальном, так и в постиндустриальном контексте, необходимо все же сохранять и развивать этот уровень, но уже с точки зрения морально-нравственной, культурно-духовной. Кстати, этот сектор является абсолютно убыточным в США и в Европе, бесконечно малым с позиции чисто экономических показателей, и тем не менее он щедро дотируется из бюджета этих (вполне либеральных и постиндустриальных) стран. Формально гораздо выгоднее покупать все, что производится в секторе сельского хозяйства, за пределами США, Франции и т. д. — в Мексике, в странах Третьего мира, где дешевая рабочая сила, аренда земли и т. д. Но даже американцы сохраняют это убыточное, дотируемое сельское хозяйство. Почему они его дотируют? Если бы они руководствовались только экономической выгодой и перестали его дотировать, оно просто бы исчезло. Как исчезло сегодня промышленное производство в Европе и в Америке. Есть такой процесс, который широко обсуждается в американской и европейской экономике, — делокализация, то есть вынос промышленного производства за пределы Европы и Америки. Сегодня именно в Китае, Гонконге, Сингапуре производится все то, чем владеют американцы. Кстати, 70 % американского населения работают в третичном секторе — в секторе услуг. Страна, по сути, ничего не производит и существует за счет финансовых технологий и делокализированной промышленности. Но американское правительство прекрасно понимает, что американские фермеры — это носители американского духа, особого культурного, психологического и социального типа, который необходим для консолидации США как государства, пусть не по экономическим, но по политическим и культурным причинам.
Евразийство в еще большей степени позитивно оценивает занятие традиционными формами хозяйства — в первую очередь сельскохозяйственный труд, скотоводство, охоту, ремесла и т. д. В этом проявляется код национальной идентичности, передается от поколения к поколению осевой элемент народной культуры, воплощенной в ритме и структуре труда. Это экологично, нравственно, духовно и бесценно для пестования народного духа и народного самосознания. Применять к этой сфере «традиционного общества» критерии и требования индустриальной или тем более постиндустриальной парадигмы бессмысленно и вредно. При необходимости этот уровень хозяйства должен просто дотироваться, а оптимальным было бы создание для циркуляции товаров, производимых здесь, естественной среды — вплоть до воссоздания натурального обмена и экономики дара и жертвы. Этот сектор экономики в общем контексте призван выполнять культурную и даже культовую функцию. Кстати, в раннем израильском обществе, где был силен мессианский дух, эту «сотериологическую» функцию призваны были выполнять кибуцы. Даже если люди получили бы экономическую возможность не работать, нравственный долг и само солярное пассионарное устройство человеческой личности заставило бы их трудиться. Свободный труд — это не труд под воздействием нужды, но труд, осознанный как этический императив, как естественный выплеск внутренних сил.
Труд — это моральная обязанность, а жизнь на дотациях — это не жизнь, а разложение. Поэтому мы считаем, что труд в рамках традиционного хозяйства — это этическая (и этническая одновременно) обязанность; это позволяет одновременно прокормить себя и гармонично существовать в конкретной исторической и этнической общине, в сакрализированном космосе. И к этому традиционному циклу нельзя применять критерии других циклов.
Экономическая теория не имеет единого постоянного критерия: ни критерия развития, ни критерия общего эквивалента. И в этом отношении национальные интересы или политические задачи стоят выше, чем экономика. Если мы говорим, что главным субъектом хозяйствования должен быть народ, тогда у нас возникает и ценность традиционного производства (как ритуальная структура общественного бытия), и ценность индустриального развития экономики (необходимого для защиты от внешних угроз), и создание постиндустриальных сегментов (как фильтра и интерфейса для взаимодействия с глобальными финансово-информационными сетями).
Три экономические логики и проблема фазовых переходовИтак, евразийская экономическая теория утверждает, что есть не одна экономика и экономическая логика, а три: первая — логика экономики постмодерна, вторая — логика экономики модерна и модернизации, и третья — логика экономики традиционного общества, то есть премодерна. На самом деле признание правомочности и возможности синхронного сосуществования всех этих логик составляет уникальность евразийской экономической мысли. Соответственно из этого следует, что надо давать не одно, а три экономических образования, разделять экономические проблемы на три типа задач и решать их тремя разными способами. И ни в коем случае их не смешивать. Самое сложное при этом найти между ними фазы перехода. Выяснить, как перейти от одного уклада к другому, где границы одного явления, а где — другого. Мы думаем и действуем не в безвоздушном пространстве, но в условиях предсказанного многими видными экономистами глобального кризиса финансовой системы, который уже подходит к своему пику. Это ставит перед нами совершенно новую задачу. Разработать эту многоукладную, многоуровневую или трехуровневую экономическую модель нужно еще и для того, чтобы сохранить Россию в условиях глобального экономического коллапса, которым чревато ускоренное движение в постиндустриальном режиме. Весьма вероятно, что процессы глобальной финансовой системы начнут в скором времени давать сбои.
