И Гарин - Пророки и поэты
пределы умосозерцания. Поэт - самое непоэтичное существо на свете. У
него нет постоянного облика, но он все время стремится его обрести - и
вселяется в кого-то другого. Солнце, луна, море, мужчины, женщины
существа импульсивные, а потому поэтичные; они обладают неизменными
признаками - у поэта их нет, как нет у него постоянного облика: он,
безусловно, самое непоэтическое из творений Господа.
"Нет характера" у Шекспира - означает: мощь творческого воображения, абсолютная способность перевоплощения, возможность чувствовать себя то Гамлетом, то Тимоном Афинским, то Кориоланом, то Ричардом III, быть человеком любого склада.
Блейк, Вордсворт, Колридж, Саути, Скотт ценили в Шекспире накал страсти, мощь фантазии, многомерность и полнокровность жизни, синтез комического и трагического начал. Поэтическое воображение было для них чудодейственной движущей силой поэзии, энергией жизни.
Основные панегирические работы Колриджа о Шекспире были написаны после поездки в Германию, и на них явно сказалось влияние Шлегелей, самим Колриджем отрицаемое. Так или иначе совпадение точек зрения удивительное. Как и братья Шлегель, Колридж подчеркивал интуитивную глубину Шекспира, его философское начало и пророческий дар. Колридж отождествил свои романтические взгляды на искусство с преклонением перед Шекспиром, положив начало традиции его возвышения, продолженной Вордсвортом, Шефтсбери, Лэмом, Хэзлитом и другими. Для него Шекспир - новый Вергилий, ведущий искусство по кругам человеческого ада. В "Лекциях о Шекспире и Мильтоне" Колридж отверг деление на высокий и низкий стиль Шекспира, а также обвинения его в дурном вкусе и вульгарности. Уделив много места стилю Шекспира, он выяснил ценность сложной метафорики, осуждавшейся рационалистами за вычурность и нелогичность. Были усилены религиозное и философское начала Великого Вила.
Колридж считал, что до Шекспира театр находился в младенческом состоянии. Шекспир реформировал и реорганизовал его. Эпоха "требовала создания гротескных характеров так же властно, как древнегреческая действительность - хора в античной трагедии".
...еще до того, как Шекспир приступил к созданию драматических
произведений, он доказал, что обладает подлинно глубоким, энергичным и
философским складом ума, без которого из него мог бы получиться весьма
незаурядный лирик, но никогда - великий драматический поэт.
Уже в ранних поэмах Шекспир обрел полноту поэтического дыхания, создав "бесконечную цепь вечно меняющихся образов, живых и подлинных в своей мимолетности, величайшим усилием живописно воссозданных в слове, насколько оно способно их воссоздать...
Квинтэссенцией этого виртуозного владения поэтическим словом
стала для Колриджа великая иллюзия, порождаемая шекспировским текстом,
когда, "кажется, вам ничего не сказали, но вы увидели и услышали все".
Феномен Шекспира, считал Колридж, в полном слиянии поэтического и драматического начал. Поэзия рождается "в горниле того же творческого акта, который дает жизнь драматическому переживанию, ибо она есть неотъемлемая часть драматического произведения". Колридж считал, что Шекспир - прежде всего поэт, и лишь затем драматург.
Отличительные черты лирического поэта Колридж видел в "глубоком
чувстве и тонком переживании прекрасного, явленных глазу в комбинациях
форм, а уху - в сладкогласных и достойных мелодиях". При этом Шекспир
как лирический поэт отличался, с его точки зрения, страстной любовью к
при - роде и всему естественному, обладал фантазией, которая соединяла
несхожие образы, с легкостью определяя моменты их сложного подобия.
Более того, раннее творчество Шекспира уже было отмечено печатью
подлинного воображения, сила которого заключается в способности,
"видоизменяя образ или чувство, переплавлять многое в единое".
Соединяя "множество обстоятельств в едином моменте мысли", Шекспир, по
мнению Колриджа, приблизился к воссозданию человеческой мысли и
чувства в их предельной полноте ("ultimate end"), иными словами - в
той органичности проявления, когда они суть единство ("unity").
Отмечая диалектическую природу творческого процесса, Колридж
признавал, что обратной стороной является растворение неповторимой
личности автора в его творениях, явление, в котором Шекспир проявил
себя как гениальный писатель. Более многого другого в творчестве
Шекспира Колриджа восхищало "автобиографическое" отсутствие автора в
его произведениях, что не позволяло отождествить ни одного образа,
жеста или переживания его героев с их создателем. Растворение
единственного, неповторимого шекспировского "я" в сонме характеров,
порожденных его воображением, являло своего рода другой абсолют
органичности подлинно творческого акта. "Уже в своих первых
произведениях Шекспир спроецировал себя вовне своего собственного
бытия и, пережив сам, заставил пережить других явления, никоим образом
с ним самим не связанные, как только силой размышления и той высокой
способностью, властью которой великий ум становится предметом своего
собственного созерцания". Колридж видел основу этого в том, что
Шекспир, "воспроизводя события медленно и неспешно, из множества
вещей, которые в обычном исполнении явились бы в своей
множественности, порождал единое целое ("Oneness"), подобно тому как
природа... предстает перед человеком в своей бесконечности".
Для Блейка влияние двух величайших гениев Британии было сравнимо лишь с влиянием Библии:
Мильтон меня возлюбил в детстве и лик свой открыл мне
Но Шекспир в более зрелые годы длань мне свою протянул.
Действительно, в юности Блейк читал Библию, Мильтона, Беньяна, Сведенборга и лишь после 25-ти обратился к Шекспиру, следы которого обнаруживаются в "Поэтических набросках" и готической балладе "Fair Elenor". Идя по стопам Шекспира, Блейк начал с драматических фрагментов "Короля Эдуарда III" и "Короля Эдуарда IV". Для него это была не история XIV века, а жгучая современность никогда не кончающейся Столетней войны, вечный канун битвы при Креси. Честолюбивый, черствый и тираничный король Эдуард - ложный символ благочестия и свободы; религия и философия - пособники властолюбивого венценосца; к небесам возносятся "смиренные" мольбы о победе; окружающие поют осанну монарху.
"Хроники" Блейка суше и статичнее шекспировских, персонажи эскизны, тем не менее параллели очевидны и обильны: Черный принц - Готспер, Кларенс принц Гарри, лорд Чандос - Уорик, "делатель королей". Налицо перекличка с "Ричардом II", "Генрихом IV" и "Генрихом V". Тот же философский подтекст исторических экскурсов, та же обращенность в нынешнее время, тот же кризис просветительских идей...
Классицизм воспринимался Блейком как "ньютоновская спячка". Расчету и рассудку Александра Попа Блейк противопоставлял энтузиазм, воображение и энергию ("вечный восторг") - качества, которыми в избыточной степени наделен Шекспир.
"Эдуард III" потребовался Блейку для той же цели, для какой исторические хроники понадобились Шекспиру - для суда над настоящим.
Песня менестрелей "о подвигах отцов наших" рисует кровопролитие,
учиненное захватчиками - бриттами, гибель великанов - аборигенов
Альбиона. В пророчестве Брута о "славном будущем" его потомков
возникает образ "империи на море", процветающей в беспрерывных войнах
и грабежах. Две воинские песни ввел Блейк в сцены: одна поется для
короля и полна внутреннего сарказма, вторая - должна вдохновить
рядовых англичан, обязанных гибнуть в войнах за "божье дело", во славу
королей, на пользу коммерции.
Блейк синтезировал Мильтона и Шекспира, лирический трагизм и обличительный пафос. В "Пророческих" книгах один не вытесняет, но усиливает другого.
Шекспир вдохновлял не только Блейка-поэта, но и Блейка-художника. Хотя гравюры Блейка в пятитомном собрании сочинений Шекспира (1805) резко раскритикованы Антиякобинцем, они лаконичны и экспрессивны. Блейковский Шекспир - это могучий укротитель Пегаса, так Блейк полемизировал с укрощением "дикого Шекспира" Просвещением.
Даже Байрон, нередко иронизировавший по поводу "британского божества" и предостерегавший от ученичества, щедро черпал у низвергаемого колосса. В "Чайльд Гарольде", имея в виду итальянские мотивы Шекспира, Байрон писал, что он воздвиг Венеции нетленный памятник, подобный мощным быкам, поддерживающим аркады Риальто. Здесь будут вечно обитать образы Лебедя Эйвона, делая Венецию столь близкой английскому духу.
Для Тэна, как и для Гегеля, яркие видения Шекспира "прихотливо-резки". Он "шокирует" наши "привычки анализа и логики". Шекспир - ураган страстей, мощь характеров, неистовство выражений, подводящие зрителя к краю пропасти. Шекспир великолепен, волшебен, неподражаем, гениален, но для "новейшего делового ума" слишком необуздан, хаотичен, дик, груб. Шекспир виртуозен по части передачи человеческих бурь, но для века "приличия, здравого смысла, рассудительности" он только экзотичен. Упрекая Шекспира в непоследовательности, крутых поворотах чувств, темнотах языка, конвульсивности форм, Тэн, тем не менее, обращал внимание на различие между двумя главными видами человеческого мышления - логики и поэзии.
