Александр Силаев - Гуманная мизантропия
Приятель рассказывал про продавца из ларька, обвешивающего и обсчитывающего пенсионеров. Примерно на 100–150 рублей в день… в их пользу. «Чем же он покрывает недостачу?» — «А он обсчитывает всех остальных рублей на 500».
Муки вербализацииЖурналистка местной телекомпании спрашивает, «каков путь от замысла до написания книги». Чего-то ей говорю, что-то косвенное такое, теоретическое, но журналистка настаивает — не то. Лучше бы пояснили на примере. Как вы взяли и написали. Сложно, говорю, на примере. Привожу какой-то пример — дурацкий. Что-то еще мычу и бормочу. Наконец: «Я не могу вам этого объяснить. А вы можете объяснить состояние оргазма человеку, который его не испытывал?».
ПросочитьсяНа важным политическом форуме с «элитой края» досматривают менты. Рамка, все как положено, «откройте портфель». Прохожу с бутылкой водки и оружием, правда, смешным и газовым. Не то, чтобы хотел кого-то шмальнуть или там бухнуть, просто завалялось по карманам и портфелям со вчерашнего. Эх… Будь нацболом-смертником — было бы мне счастье. Главное, идти в костюме и сонному, распространяя ауру «как мне все надоело». Кстати, с такой аурой обычно проходишь без документов — там, где обычно спрашивают. Надо лишь проникнутся чувством внутреннего отвращения к повседневности происходящего, и привет. Вахта чует своего на ментальном уровне. Сейчас это у меня получается так себе, или вахты стали другими… А раньше — раза 3–4 миновал такие кордоны на спор, без обломов вообще. Возвращаясь к тому форму — за 50 метров от двери трое ментов окружили девку с плакатом, не имеющим отношения к сути происходящего. Просто девка была за другую партию, и не туда забрела. Тут на нее и прыг-скок. Вражий элемент, сука. Врешь, девка, не пройдешь. Чего с ней дальше, не очень понял, но дальше она, разумеется, не прошла…
За братьев-близнецов!Вполне обижаюсь только на личные оскорбления, то есть ругать при мне мужчин, горожан, провинциалов, русских, писателей, журналистов, интеллигентов, преподов, пьяниц, либералов, левых, правых, фашистов, кем я еще был? — можно сколько угодно. Ну если человек не имеет намерения специально выказать тем отношение ко мне лично. «Не хочу обидеть Рабиновича, но вот замечал, что евреи…». Ну и замечай себе на здоровье. Тоже много чего замечал. Как-то не получается отождествиться столь плотно, чтобы за них, родимых, обидеться. Они — это они, я — это я.
Ну вот расстроился… Один дурак поделился — «Близнецов вообще ненавижу!». В смысле — зодиакальный знак. Надо же быть таким фашистом-то, а? Нашел себе сволочей — двенадцатую часть человечества. Я по зодиаку Близнец, но дурак про это не знает, у него какие-то свои счеты и соображения. И как-то мне стало обидно за общность. Я не верю в наши бульварные гороскопы, такой общности — Близнецы всех времен и народов — для меня вообще нет. Но как-то обиделся. Укорял себя, что не встал и не сказал всего, что положено. Не рванул рубаху, не дал в морду — за братьев-то своих Близнецов. А может меня покоробила причудливость дурака? Хотя дурь причудливая должна быть более сносная, чем заурядная. Он ведь не глупее тех, кто ненавидит «вообще всех богатых» или «вообще всех бедных». Именно что причудливый.
И чего это я?
Моя милиция снова со мнойОбщался с милицией не часто, зато во всех позициях — свидетеля, подозреваемого, потерпевшего, нарушителя. И вот наконец-то пообщался в роли хрен знает кого. Самая, так понимаю, нормальная роль.
Выхожу к себе во двор, бывает такое. Менты. Человек пять в одном конце, пять в другом. У которых лица совсем страшные — с автоматами, в форме. Которые лицом не страшны, те в штатском. Ого, думаю. Ничего конкретного, просто «ого». Все-таки десяток ментов — многовато. Я же не знаю, зачем их столько. Просто фиксирую: полдень, двор, милиция, много. Тот, который в штатском, ко мне. Тянет удостоверение. Сначала свое. Теперь ты мне чего-нибудь покажи. Паспорт там. У меня, такая привычка, паспорт всегда с собой, и еще 3–4 ксивы, не знаю, зачем, мало ли. Показал.
«Здесь живете?», мент спрашивает. Ну здесь. «А ничего странного не происходит?». Человечков вам зеленых, тарелочек? «Ну хотя бы зеленых человечков», он улыбается. Нет, пока не было. «Жаль».
Сказал, что надо бы задержать меня и сводить в РОВД, ибо проживаю не по приписке. Но сегодня не будет, не до того. У него сейчас — дело. Спросил он, где работаю. «А давайте позвоним, есть там этот человек или нет?» — подходит второй. Ну звоните. Дальше — записали мои данные. Спрашиваю, зачем? Кто я вообще — подозреваемый, потерпевший, свидетель? Зачем данные — прохожего-то? Мне не жалко, нет, просто дивно… А это, говорит милиционер, надо смотреть телесериал по второму каналу про милицию, там все сказано. Не смотрите? Не смотрю, говорю. А дома у вас хорошо топят, милиция меня спрашивает? А на работе у вас как?
Я так понял — им было просто скучно. Они ничего не искали. В соседнем сквере через час должен был начаться митинг, и милиции было в 3–4 раза больше чем митингующих, как обычно. Кто-то был в засаде — во дворе. Так я понял. Иных объяснений нет.
Милиция просто удовлетворяла со мной жажду человеческого общения. Самая, повторюсь, естественная позиция гражданина РФ при общении с силовыми товарищами… Человечков там поискать. За тарелочек ответить.
Без БэУ одной знакомой был невроз: она не могла писать букву «б». Буква казалось ей некрасивой, тошнотворной. Из-за своего хвостика, портящего вид строчки.
У нее был четкий кодекс, иногда позволяющий писать «б». Если, например, букв «бэ» в слове две — тоже мерзко, но разрешалось. Еще в каких-то редких случаях. Обычно же слову надо было искать синоним.
Или вообще не писать статью, где «бэ» было неизбежным. Знакомая работала журналисткой. Хорошей журналистской. Только вот писала медленно. Целый день на три килобайта. А вы попробуйте — попишите без «б».
И никто не знал ее страшной тайны. Ну медленно пишет, и медленно. Зато хорошо.
Когда она вылечилась, то искренне не могла понять: почему коллеги так копаются? О чем можно вообще думать в статье — если ее можно писать всеми буквами алфавита?
Она посмотрела на мир с высоты прошедшего тренинг.
«Художка»: посмотреть и показатьПозвали в «художку», в Художественное училище имени Сурикова. Себя показать, людей посмотреть, я же писатель, раньше были встречи с писателями, ну вот.
Вы классные, сказал я ребятам. У вас — нормальные, человеческие, подверженные человеческим эмоциям лицам. Я преподавал в техническом вузе, и привык к наглядным пособиям теории Ломброзо. Когда все налицо и на лице. Вот этот мелкий пакостник, а вот тот, наверное, склонен к телесным повреждениям средней тяжести. Они там тусят, бегают от армии, скрываются от работы, некоторые тренируются перед зоной. Исключения — есть, некоторые студенты стали моими приятелями, но в основном молодежь РФ отстаивается и скрывается… А вы рисуете. Надо же. Даже не знаю, то ли ваше место из прошлого, то ли из будущего… В сегодняшней РФ художественное училище, конечно же, не уместно. Ничему особенно рыночному не учат, а на отстойник-накопитель — чему равно 80 процентов вузов — тоже не похоже. Вы не современные, вот. Ваше счастье.
Говорили часа два. Вопросы были… И смешные, и всякие, но были же, и хорошо.
— Каких людей уважаете?
— Тип людей, выпавших из всех типов. Плохо классифицируемых, чем интересных. Придумавших себя. Решивших про свою жизнь… Понимающих, кто они и чего. Уклонившихся… Отличающихся… Даже от самих себя…
— Неформалов, что ли?
— Неформал, наверное, интереснее среднего человека, но неформал — тоже, к сожалению, тип. Они уклонились, но надо уклониться еще и от этого уклонения. Каждому на себя.
— Верите ли вы в любовь?
— Что такое любовь?
— Ну это…
— Милая барышня, вы спрашиваете скорее о сексуальном влечении. В которое нет нужды верить, потому что оно есть. Верить же надо только в то, чего нет. В христианскую любовь, наверное, можно верить, но я в нее то верю, то нет.
— В чем проблема писателей?
— В читателях. У России сейчас, считая графоманов, пишущих людей меньше, чем внятно читающих. Все остальные проблемы производные или надуманные.
— Правда ли, что математика — мотор всего?
— А почему математика?
— Есть такая фраза…
— Если вам приятно, можете считать ее и мотором, и тормозом, и шестым колесом…
— В чем смысл жизни?
— У меня есть опасение, что найденный, раз и навсегда, смысл жизни был бы вреден для смысла и опасен для жизни. Я не против вопроса, нет. Но вопрос важнее ответа, как и любой, наверное, вечный вопрос. «Бессмертна ли душа?», «есть ли бог?» и так далее. Чего не ответь, вопрос сильнее ответа. Можно ответить так: смысл — жить так, чтобы иметь возможность его задавать… Далеко не любая жизнь подразумевает возможность задавания каких-то вопросов. Считайте, жизнь удалась, коли вопрос уже задан.
