Роман Сенчин - Не стать насекомым
У нас существуют наследники западников и славянофилов. Наследники западников — нынешние либералы — доходят в своих идеях до анархизма, считая каждое общественное дело, каждое заявление о себе государства проявлением тоталитаризма, утверждая, что всё, в том числе и литература — частное дело. У наследников славянофилов и вовсе, кажется, мутится сознание, — они сливают в одно Христа и Сталина, любые сомнения, даже выраженные в литературном произведении, считают ересью; среди них встречаются писатели, советующие читать лишь Евангелие…
Мы живём без новых идей, без новых задач, без потребности задуматься, как и ради чего живём. А что будет с Россией, это уж вопрос чуть ли не пошлый. К сожалению, нет людей, способных не просто заговорить об этом (заговаривают-то многие), а заставить себя слушать. Нет материалистов, которые бы горели, как идеалисты.
Да, Белинский прославлял Петра I, называл его реформы подвигом, что было ножом по сердцу славянофилам. Но существовала бы Россия, скажем, к 1720 году, когда вовсю шёл раздел мира между Англией, Францией, Швецией, Испанией, Турцией, ещё несколькими государствами, не успей Пётр в какие-то несколько лет, жестоко и кроваво, сделать Россию империей? Может быть, и существовала бы в размере двух-трёх современных областей где-нибудь между Волгой и Вяткой…
Стоит отметить, что и славянофилы, как и западники, были людьми европейской культуры, даже те, кто носил русскую народную одежду и ел русскую народную пищу. Кстати тут будет упомянуть и о том, что если допустить, что Белинский видел идеал в Европе (что, впрочем, опровергается и его статьями, и письмами), то чудом следует признать появление именно в его гнезде тех, кто вскоре наиболее полно и точно опишет жизнь России и русского народа. Тургенев, Григорович, Некрасов, Гончаров… Да и любил (как писателей по крайней мере) Белинский не авторов разнообразных «Писем из-за границы», — можно сравнить, сколько он написал, скажем, о произведениях Боткина и сколько о произведениях Даля…
* * *
Да, нужно вернуться к литературной деятельности Белинского. Хотя это сложно, — как сложно найти рассуждения Белинского собственно о литературе, в чистом виде оценку того или иного стихотворения, рассказа, поэмы, повести.
В том-то, на мой взгляд, главное достоинство Белинского, — сплетение в его статьях и литературы, и философии, и истории, и так далее. «В ряде критических статей, — писал Герцен, — он кстати и некстати касается всего, везде верный своей ненависти к авторитетам, часто подымаясь до поэтического одушевления. Разбираемая книга служила ему по большей части материальной точкой отправления, на полдороге он бросал её и впивался в какой-нибудь вопрос. Ему достаточен стих «Родные люди вот какие» в «Онегине», чтоб вызвать к суду семейную жизнь и разобрать до нитки отношения родства».
Позже Чернышевский развил этот метод, а Писарев довёл его до совершенства, умудряясь на основе разбора текста говорить о таких темах, которые невозможно было в то время публично обсуждать. И цензура, как правило, не знала, к чему именно придраться: вроде бы критик пишет об уже опубликованной книге, но пишет так, что получается чистая проповедь революции…
Белинскому и его последователям ставят в вину то, что они уделяли основное внимание не художественной составляющей произведений, о которых писали, а содержанию, ставя акцент на социальности. Но Белинский почти в каждой своей работе отмечал нечто подобное следующему: «…если произведение, претендующее принадлежать к области искусства, не заслуживает никакого внимания по выполнению, то оно не стоит никакого внимания и по намерению, как бы ни было оно похвально, потому что такое произведение уже нисколько не будет принадлежать к области искусства».
А вот более конкретное высказывание: «Г-н Полонский обладает в некоторой степени тем, что можно назвать чистым элементом поэзии и без чего никакие умные и глубокие мысли, никакая учёность не сделает человека поэтом. Но и одного этого также ещё слишком мало, чтобы в наше время заставить говорить о себе, как о поэте. Знаем, знаем, — скажут многие: нужно ещё направление, нужны идеи!.. Так, господа, вы правы, но не вполне: главное и трудное дело состоит не в том, чтоб иметь направление и идеи, а в том, чтоб не выбор, не усилие, не стремление, а прежде всего сама натура поэта была непосредственным источником его направлений и его идей».
То есть, грубо говоря, Белинский проповедовал некий полезный талант. Талант, способный без видимого усилия, легко, свободно и сильно, выражать некие идеи. Авторское усилие в этом случае для Белинского становится тем же бессилием, «утомляющим, скоро наводящим скуку» (это уже из рецензии на один из романов Кукольника).
А вот как он высказался о романе (Белинский называл его повестью) Гончарова «Обыкновенная история» в письме Боткину от 17 марта 1847 года: «У Гончарова нет и признаков труда, работы; читая его, думаешь, что не читаешь, а слушаешь мастерской изустный рассказ». — И далее — восклицание: «А какую пользу принесёт она обществу!» Хотя как о человеке критик отзывался о Гончарове далеко не лестно…
Конечно, нередко он высоко оценивал те произведения, что очень быстро канули в Лету. Например, одно время восхищался стихами Ивана Клюшникова (в общем-то, далеко не самого плохо поэта своей поры), прозой Петра Кудрявцева. Но в целом вкус изменял Белинскому очень редко, и он не пропустил, пожалуй, никого из тех, кто через пять-десять-двадцать лет создал великие произведения нашей литературы.
Не стоит замыкать позднюю деятельность Белинского на пресловутой натуральной школе. Это была очень удачная и плодотворная идея по выводу реалистической манеры письма, достоверного отображения действительности на ведущую позицию. Но Белинский не видел её пределом развития русской словесности…
В статье 1857 года «Обозрение современной литературы» Константин Аксаков не без торжества констатировал: «…всякое явление, не имеющее состоятельности внутренней, недолго держится и падает само собою: так пала и натуральная школа, и название её перестало употребляться.<…> Натуральная школа, ища натуральной пищи, спускалась в так называемые низменные слои общества и в силу этого доходила и до крестьян. Но и здесь она брала сперва лишь то, что ярче бросалось в глаза её мелочному взгляду, лишь те случайные резкости, которые окружают жизнь, лишь одни родинки и бородавки». И далее, заметив, что «цель и самое название натуральной школы исчезли сами собою», хотя «приёмы её остались; остался её мелкий взгляд, её пустое щеголянье ненужными подробностями: от всего этого доселе не могут избавиться почти все, даже наиболее даровитые, наши писатели», Аксаков с симпатией говорит о новых рассказах и повестях Тургенева и Григоровича, являвшихся одними из активнейших участников натуральной школы.
Действительно, они переросли её цели и задачи, но об этом пророчествовал и сам Белинский во «Взгляде на русскую литературу 1846 года»: «Разумеется, нельзя, чтобы все обвинения против натуральной школы были положительно ложны, а она во всём была непогрешительно права. Но если бы её преобладающее отрицательное направление и было одностороннею крайностию, — и в этом есть своя польза, своё добро: привычка верно изображать отрицательные явления жизни даст возможность тем же людям или их последователям (курсив мой — Р.С.), когда придёт время, верно изображать и положительные явления жизни, не становя их на ходули, не преувеличивая, словом, не идеализируя их риторически». Да и против буквального переноса на бумагу натуры Белинский не раз выступал. К примеру, в рецензии на вторую часть «Физиологии Петербурга» заметил: «Лотерейный бал» г. Григоровича — статья не без занимательности, но, кажется, слабее его же «Шарманщиков», помещённых в первой части «Физиологии». Она слишком сбивается на дагерротип и отзывается его сухостью».
Во всяком случае натуральная школа была явлением полезнейшим — в ней, этой школе, русская литература научилась писать о действительной жизни. И, наверное, во многом благодаря её влиянию такими, уже практически сразу сложившимися мастерами вошли в литературу Писемский, Лев Толстой, Александр Островский, Салтыков-Щедрин, которым много внимания уделил Константин Аксаков в своём «Обозрении…» 1857 года.
Нечто вроде натуральной школы не помешало бы и современной русской литературе, — за несколько последних десятилетий (сначала во времена позднего, окостеневшего до предела, соцреализма, затем в период того, что получило название «постмодернизм») была утеряна способность достоверно фиксировать действительность. Попытки чаще всего заканчиваются неудачей — реалистической прозы не получается, да и очерка тоже (жанр очерка вообще почти умер). А всерьёз поговорить о жизни, о человеке, о мире, по моему мнению, возможно только в форме реализма. Исключения случаются, но это действительно исключения. Да и реализм очень широк — это доказывает одновременное, на равных, пребывание в нашей литературе таких разных во всём писателей, как Толстой и Достоевский…
