Грэм Робб - Жизнь Рембо
Это почти наверняка описание будущей книги. В своей окончательной форме «Одно лето в аду» разделено на девять разделов: три уже написаны, а «полдюжины» еще впереди.
Черновики трех разделов сохранились. Два из них – в фермерском доме не хватало бумаги – теснятся на обратной стороне переделанного Рембо Евангелия: Fausse conversion («Фальшивое обращение») позже Nuit de l’enfer («Ночь в аду»), и два безымянных черновика Mauvais sang («Дурная кровь») и Alchimie du verbe («Алхимия слова»).
Когда черновики были опубликованы после смерти Рембо, читатели, которые считали его человеком-вулканом, с удивлением обнаружили, что «Одно лето в аду» – совершенное произведение, созданное словно на одном дыхании, – было результатом трудоемкого процесса аккреции (приращения) и эрозии[446]. Безошибочный, плотный текст окончательного варианта неоднократно подвергался жестокой самокритике. Книга требует более медленной скорости чтения, чем любое другое прозаическое произведение того времени. Идеи уплотняются в похожую на драгоценный камень непонятность. Ни слова впустую. Это стиль того, кто знает, как упаковывать вещи для длительных путешествий. Черновики, публикуемые в большинстве изданий «Одного лета», – это спрессованное содержимое мусорной корзины. Следующий отрывок был в конечном итоге сведен к одной строке в конце «Алхимии слова»:
«Так слаб, что я думал, что больше неприемлем в обществе, разве что из милости.
Какое волшебство [Тюрьма?]
Какое мыслимое уединение находится там, за этим тонким отвращением?
Это имеет Это все прошло мало-помалу.
Я теперь ненавижу мистический полет фантазии и стилистические чудачества.
Теперь же здесь я могу сказать, что искусство – это глупость. Искусство [?] наших великих поэтов, столь же просто… искусство – это глупость.
Воспевание красоты»[447].
Знаменитый лозунг Рембо – L’art est une sottise («Искусство – это глупость») (faire une sottise означает «делать какую-нибудь глупость») – был уничтожен процессом, который, по-видимому, он сам высмеивал. Окончательный вариант – внезапный выход из «комнаты» – Рембо покидает дискуссионное поле, хлопая дверью, чтобы оборвать разговор: «Это прошло. Теперь я умею приветствовать красоту».
Для рождения «Языческой Книги» Рембо, над которой он будет продолжать работать в течение нескольких месяцев, не может быть более подходящего места, чем сельское чистилище Рош. Ее рассказчик появляется сначала как растерянный философствующий крестьянин, который считает себя «проклятым» чуждой религией. Это не поглощающий абсент поэт, а сын мадам Рембо, который сидит в маленькой церквушке в Мери в день Пасхи в духоте среди своих тупых соотечественников, наблюдая, как все его выразительные средства проходят перед ним – романы, философии, лозунги, праздные разговоры и, конечно, Библия:
«Почему такая вера была внедрена в мой разум? Мои родители были причиной моих несчастий, да и своих собственных, что не так уж и важно для меня! Моя невинность была оскорблена. […] Я раб своего крещения и своей слабости.
[…] Я думаю, что я в аду, следовательно, я там и есть».
Рембо, возможно, чувствовал, что его «судьба» зависит от этой книги, о чем он говорил Делаэ, размышляя над дилеммой: можно ли добиться свободы с помощью разума, который испытывал его угнетатель? Но в письме к Делаэ слово «судьба» также, видимо, имела более скромный смысл.
Один из разделов должен был быть антологией из семи его песен вперемешку с прозой, в духе его ранних писем Изамбару и Демени. В книге он служит выставкой последних произведений Рембо в комплекте с аналитическим каталогом.
«Одно лето в аду» должно было быть книгой, которая принесет ему признание. Без сомнения, рецензенты были бы счастливы идентифицировать этого «язычника» с поэтом, который вызвал такой нечестивый хаос в Париже:
«Однажды вечером я посадил Красоту к себе на колени. – И нашел ее горькой. – И я ей нанес оскорбленье.
Я ополчился на Справедливость.
Ударился в бегство. О колдуньи, о ненависть, о невзгоды! Вам я доверил свои богатства!
Мне удалось изгнать из своего сознания всякую человеческую надежду. Радуясь, что можно ее задушить, я глухо подпрыгивал, подобно дикому зверю.
[…]
Галлы сдирали шкуры с животных, выжигали траву и делали это искуснее всех, живущих в те времена.
От них у меня: идолопоклонство и любовь к святотатству – о, все пороки, гнев, сладострастье, – великолепно оно, сладострастье! – и особенно лень и лживость.
…я не понимаю законов; у меня нет чувства нравственности, я тварь…»
Как правило, предполагается, что «тварью» был Артюр Рембо. Где еще он мог бы найти модель для этого жалеющего себя, суицидального зверя?
18 мая, называя себя «старой свиньей» Рембо, Верлен писал своему «младшему брату» из кафе у бельгийской границы в Буйоне. Его попытка умиротворить Матильду провалилась по причинам, которые ему были не понятны. Он скучал, был растерян и зол. Казалось, все валится из рук: «Прости это глупое, похабное письмо. Немного пьян, пишу тупым пером, куря забитую трубку».
Рембо с Делаэ несколько раз отправлялись в Буйон в экипаже. Их последняя встреча состоялась 24 мая. Пока они сидели и пили в историческом отеле, где Наполеон III томился после Седана, Верлен признался, что несколько лет назад он решил по наитию исповедаться и причаститься. Последовал «краткий период добродетели», но обращение продлилось не долго[448].
Это удивительно напоминает одну из «историй», которые сочинял тогда Рембо, – «Фальшивое обращение». «Каким глупым я становлюсь! O Мария, Пресвятая Дева. Фальшивая сентиментальность, фальшивая молитва». Несколько недель спустя он бичевал Верлена за его «упорство в фальшивых чувствах».
По-видимому, раздражающая тенденция Верлена вводить в заблуждение его собственными фантазиями беспокоила Рембо с прошлого лета. В Chanson de la plus haute tour («Песня с самой высокой башни»), в которой половина рифм являются частичной анаграммой «Поль Мари Верлен» (часть их тайного кода), – он произносит похожую проповедь:
О душа, что нищей
Стала от потерь!
Лишь один все чище
Образ в ней теперь.
Но, молитвы, где вы
Для Пречистой Девы?
Молодости праздной
Неуемный пыл,
С чувством сообразно
Я себя сгубил.
Время б наступило,
Чтоб любовь царила!
В тот вечер Делаэ вернулся в Шарлевиль без Рембо. Два поэта возвращались работать в Англию. Они добрались до Антверпена во второй половине дня 26 мая 1873 года и сели на ночной паром.
После «невероятно красивого» перехода они высадились в Харвиче, и в 6 часов 40 минут утра прибыли в Лондон по Великой Восточной Железной дороге.
Прошел почти год с того момента, как они бежали в Бельгию вместе. Отношения были на удивление удачными. Для Рембо, который еще должен был «придумать полдюжины жестоких рассказов», возможности далеко не исчерпаны. «Бедный Верлен» был не просто источником денег и любви. Когда Верлен читал «Одно лето в аду» спустя пять месяцев в тюрьме, он, возможно, понял, что все это время он жил как наполовину созданный герой живет с писателем. Неудивительно, что реальность становилась столь ускользающей.
«…Я была вдовой… Он был еще почти ребенок… Меня пленила его таинственная утонченность, я забыла свой долг и пошла за ним. Какая жизнь! Подлинная жизнь отсутствует. Мы пребываем вне мира. Я иду туда, куда он идет; так надо. И часто я, несчастная душа, накликаю на себя его гнев. Демон! Ты же знаешь, Господи, это не человек, это Демон»[449].
Глава 19. Бытовой ад
LEÇONS de FRANÇAIS, en français – perfection, finesses – par deux Gentlemen parisiens»[450].
«Дейли телеграф», 21 июня 1873 г.Продающиеся в то утро газеты в газетном киоске на станции Бишопсгейт были полны новостей:
В Париже президента Тьера вынудили оставить пост и заменили маршалом Мак-Магоном, гонителем коммунаров. Так называемый «моральный порядок» должен быть восстановлен.
В Испании очередной «произвол» совершили карлисты, чья повстанческая армия набирала наемников со всей Европы.
Шах Персии, в настоящее время посещающий Петербург, должен прибыть в Лондон 18 июня.
Дома (в Лондоне) было добавлено индийское крыло к выставке в Южном Кенсингтоне и проведено дорогостоящее электрическое освещение в часовой башне здания парламента.
После недавних ночных заморозков ожидался период более сносной погоды.
По приезде в Лондон Рембо и Верлен сосредоточились на изучении объявлений о сдаче жилья в аренду, опубликованных на последних полосах газет. Летний пик начнется не раньше чем через месяц, и было еще довольно много предложений. Пару дней спустя они согласились на условия некой миссис Александер Смит и переехали в дом № 8 на Грейт-Колледж-стрит в Кэмден-Таун (с 1940 года – Ройял-Колледж-стрит)[451].
