Александр Крон - Дом и корабль
- Нет, подождите. Пойдем вместе.
Во втором отсеке и не думали готовиться ко сну. Командиры самозабвенно «забивали козла», играл даже Горбунов, презиравший все игры, кроме шахмат и бильярда. Он улыбнулся Мите:
- Ну как?
- Порядок.
- Проверили?
- Вот иду.
- Тогда не спешите говорить «порядок». Где мы ночуем?
- Кто «мы»? - переспросил Митя, чтоб выиграть время.
- Мы все. Механик, минер, доктор…
- Одну ночь можно переночевать с командой.
- Согласен. А места есть?
- Выясню.
- Сделайте одолжение. Три плацкартных. Мы с вами, как не обеспечившие переезда, померзнем эту ночь на лодке…
Поднявшись в «первую», Туровцев сразу обнаружил непорядки. В плите пылал огонь, по всей кухне развешаны мокрые тельняшки, а на скамейке, опустив босые ступни в окоренок с горячей водой, со счастливыми и смущенными лицами сидели Туляков и Савин. В кубрике никто и не думал ложиться. У раскаленной докрасна печки собралась почти вся команда, кто в трусах и тельняшках, а кто и в одних плавках. При появлении штурмана подводники зашевелились, по их напряженным и хитро улыбающимся лицам Туровцев сразу почуял заговор. Прежде чем присесть к огню, он осмотрелся: на одной из коек валялась чья-то шинель, ее немедленно убрали. Митя заметил также, что почти все сидящие у огня как-то странно двигают челюстями: не то жуют, не то облизываются.
Туровцев подошел к печке, погрел озябшие руки. Спросил:
- Ну, как устроились?
Несколько голосов с наигранной бодростью отвечают: «Хорошо, очень хорошо, товарищ лейтенант, замечательно…»
Невидимая рука подставляет товарищу лейтенанту низенькую табуретку. Он садится перед раскаленной дверцей.
- Что ж не ложитесь? Время.
Смущенные улыбки, перешептывание.
- С непривычки, на новом месте не спится.
- Так, греемся, байки разные слушаем…
Митя вновь оглядывает лица. Вот Филаретов, Граница, Фалеев, Куроптев, Олешкевич, Абдуллаев… Почему-то у всех губы лоснятся от жира.
За спиной Мити опять шушукание, и из темноты возникают черные усики и ослепительная улыбка рулевого Джулая. В руках у Джулая матросский нож, а на кончике ножа - кубик чудесного серого вещества, пахнущий огнем, солью и кровью.
- Извините, только хлеба ни грамма нет, товарищ лейтенант.
Туровцев берет кубик в руки: кусочек свиного сала, круто присоленный, с налипшим сором - видно, побывал в вещевом мешке.
- Откуда?
Смущенные улыбки. Боцман говорит успокаивающе:
- Да вы кушайте, товарищ лейтенант.
И лейтенант откусывает. Сало жесткое, грубоволокнистое, на зубах хрустит крупная соль. Все равно - это жизнь. И даже лучше, что не тает во рту, - зубам хочется грызть, перемалывать. Проглотив свой кусок, Митя хочет вернуться к вопросу о происхождении сала, но не тут-то было. Не успевает он раскрыть рот, как торпедист Филаретов почтительнейше просит рассудить спор. Просьба лестная, и сало забыто.
- Так в чем дело, Филаретов?
- Да вот рассказывают люди… Будто есть под Ригой лагерь, куда свозят забранных со всей Европы. Кормят одной баландой, заставляют щебенку бить, а чуть, значит, ослаб человек, засбоил, сейчас ему конец - и в крематорий. И будто приезжают в этот лагерь двенадцать эсэсовцев. Все в больших чинах, с ними вестовые, вина полно, закусок разных… Вызывают начальника, приказывают отобрать двенадцать самых красивых женщин, помыть, приодеть и объявить: угодите господам офицерам, и тогда вам пощаду дадим и всем вашим поблажка будет…
- Ну и что же дальше? - спросил Митя, удивленный, что Филаретов стал тянуть и запинаться.
- А дальше… Дальше всю ночь они гуляли - ублажались, а на заре кавалеры построили своих милых по две в ряд да так, в чем мать родила, по снежку и проводили… Так?
- Куда проводили?
- Я же вам докладываю - в крематорий. Проводили, значит, да всех живьем в топке и пожгли.
- Так о чем спор? - спросил Митя, чувствуя неприятный холодок в позвоночнике. Даже в нарочито конспективном пересказе от этой байки повеяло жутью.
- Спор не спор, а желательно знать… Как вы скажете - возможно это?
Теперь замялся Туровцев. Он не имел никаких причин идеализировать эсэсовцев и знал, что они способны на всякие зверства. Но то, о чем рассказывал Филаретов, было даже и не зверство, а нечто такое, в чем звери не повинны. Он взглянул на Филаретова, затем на Джулая, Куроптева, боцмана, - они ждали ответа затаив дыхание, - и вдруг понял: да, не верят. Не то чтоб не верят, а не верится. Не верится, что какой бы то ни было человек, рожденный женщиной, способен совершить такое чудовищное дело и получить от этого удовольствие. Они не находят в своих душах даже крупинки, искорки чувства, которая помогла бы им - не захотеть, нет, - а хотя бы издали, со стороны понять привлекательность кровавой оргии. А ведь эти ребята не пасхальные барашки, попадись им эсэсовец, они бы его не помиловали, тот же Филаретов с его открытой ласковой улыбкой всего несколько месяцев назад выпустил две торпеды по невооруженному транспорту, и это не мешает ему спокойно спать.
Поверить трудно, но, с другой стороны, нет никаких оснований не верить. Байка вполне может оказаться правдой. Дольше тянуть с ответом нельзя, и Туровцев, улыбаясь, спрашивает:
- А вы что - разве сомневаетесь?
Филаретов смущенно молчит. Остальные реагируют больше жестами и улыбками. Общий смысл: и да и нет…
- Кто это вам рассказал?
Опять шепот, переглядывание. Митя еще раз обводит глазами матросские лица и вдруг видит позади, в тени, одно - совершенно незнакомое.
- Боцман! - сказал Митя, поднимаясь.
Боцман вскочил.
- Почему вы не доложили мне, что в кубрике посторонние?
- Я вам толечко собрался рапортовать, товарищ лейтенант, так вы же не схотели меня слушать…
Это была увертка. Туровцева очень подмывало немедленно вкатить боцману взыскание, но он удержался, памятуя печальный опыт с Границей.
- Так что разрешите доложить: это…
- Отставить, боцман, теперь уж я сам разберусь. Подите сюда, - сказал Митя, невольно подражая Горбунову.
Краснофлотцы задвигались, чтоб пропустить невысокого парня в полосатом матросском тельнике и засаленных ватных штанах.
- Фамилия? - отрывисто спросил Митя, разглядывая незнакомца.
Парень, в свою очередь, исследовал лейтенанта многоопытным, до дерзости невозмутимым взглядом:
- Разрешите представиться. Старший краснофлотец Соловнов, рулевой пэ эль эм-бис двести два.
Сказано это было негромко и даже почтительно, наглостью было то, что он именовал себя рулевым с «Двести второй». Туровцев перехватил взгляд Границы: вестовой смотрел на Соловцова с детским обожанием. С трудом подавив нахлынувшее раздражение, Митя отчеканил:
- Не знаю такого рулевого.
Соловцов не моргнул глазом. Но Туровцев понимал, что где-то в невидимой глубине матрос пожимает плечами и усмехается. С обострившимся за последние месяцы умением улавливать чужие мысли Митя прочел: откуда ж тебе меня знать, ты сам-то тут без году неделя.
Но, как видно, в расчеты Соловцова не входило с места в карьер ссориться с новым лейтенантом, и он сказал с хорошо разыгранным солдатским добродушием:
- А я-то думал: приду на лодку все едино что в родительский дом. Я вас попрошу, товарищ лейтенант, доложите обо мне старшему лейтенанту, авось он меня не выгонит.
Стоило Соловцову назвать Горбунова старшим лейтенантом, как Туровцев все понял. Несомненно, это был тот самый рулевой, наглец, бузотер и бабник, злой гений «двести второй», которого Виктор Иванович за сутки до начала военных действий отправил на гарнизонную гауптвахту. С тех пор о нем не было вестей.
Внезапно раздавшийся треск избавил Туровцева от необходимости принимать немедленные решения. Треск был грубый, то переходивший в звон, то срывавшийся в барабанное тарахтенье. Митя поднял голову и увидел: над входной дверью билась и гремела синеватая электрическая искорка. На секунду все застыли, затем кто-то крикнул «по коням!», и краснофлотцы бросились врассыпную - полуголые к койкам, одетые к дверям. Туровцев выбежал одним из первых; пробегая через кухню, он заметил Савина - Савин не спеша обувался. Лед со ступенек был сколот небрежно, Митя поскользнулся, и его чуть не сшибли с ног спускавшиеся вслед за ним краснофлотцы. Прихрамывая, он выбежал во двор - там было пусто, темно и так холодно, что прошибла слеза и защемило в носу. Под аркой образовалась толчея, ворота были уже закрыты на ночь, бойцы, шумя и переругиваясь, протискивались между связанными цепью створками.
Глава двенадцатая
В центральный пост Туровцев спустился последним. Горбунов стоял у трапа с хронометром. Не отрывая глаз от циферблата, он спросил:
- Кого еще нет, помощник?
- Савина, - ответил Митя, задыхаясь.
- Срочное погружение!
Затрещали звонки, гулко хлопнул люк, воздух упруго толкнулся в ушные перепонки.
