Анна Гейфман - Революционный террор в России, 1894— 1917
Личность Камо представляет яркий пример человека, чье умопомрачение стало катализатором жажды насилия, в ситуации того времени принявшего революционную форму. В детстве его постоянно избивал властный отчим, что, в придачу к множеству других неприятностей, могло стать причиной того, что Камо страдал от обилия не находящих выхода страстей, тревог и импульсов и не мог действовать в нормальной обстановке. Даже в самые ранние годы своей революционной карьеры, до ареста в Берлине осенью 1907 года, он был неуравновешенным и буйным человеком(99). Находясь в германской тюрьме, он был подвергнут всестороннему психиатрическому обследованию и признан душевнобольным. Несмотря на заверения большевиков, что Камо притворялся сумасшедшим, чтобы избежать депортации, несомненно, что ему удалось уверить врачей в своей болезни именно потому, что он и был действительно серьезно болен(100). В то время даже его партийные товарищи (в том числе сам Ленин, которого Камо боготворил) понимали, что он был психически ненормален и нуждался в стационарном лечении(101).
В полном соответствии с психиатрической наукой, которая уже давно отметила, что «социальные беспорядки ведут к увеличению числа психических заболеваний и самоубийств»(102), после начала революции 1905 года в России количество самоубийств резко возросло. Люди, искавшие выход из невыносимых ситуаций, находили много способов покончить с собой. Для некоторых терроризм предоставлял возможность либо флиртовать «с мистикой смерти»(103), либо просто порвать с жизнью, полной эмоциональных стрессов, комплексов, слабостей и конфликтов. Как отмечает Найт, «склонность к самоубийству была частью менталитета террористов, поскольку террористический акт часто был и актом самоубийства»(104). В этом российские экстремисты мало чем отличались от тогдашних и последующих поколений террористов в других частях света, которые, по словам Ариэля Мерари, не только были готовы умереть, но и желали этого(105). Так, 15 (28) октября 1907 года двадцатиоднолетняя Евстилия Рогозинникова, член Северного летучего боевого отряда ПСР, вошла в помещение Петербургского тюремного управления с намерением убить его начальника Максимовского. К ее телу было привязано тринадцать фунтов нитроглицерина вместе со взрывным устройством, и она была готова взорвать все здание. Она выстрелила в Максимовского и убила его, но не успела использовать взрывчатку. На суде Рогозинникова казалась совершенно безумной и прерывала свое молчание лишь периодическими взрывами хохота(106).
Значительное число активных российских террористов еще до 1905 года совершали попытки самоубийства(107). Несмотря на внутренние мучения, заставлявшие их желать смерти как избавления, многие из них отказывались от идеи бессмысленного самоуничтожения. Вместо этого они занимались революционным террором, который мог закончить их жизнь, придав самоубийству ореол героического деяния(108). Другие, тоже хотевшие умереть, но по тем или иным причинам не способные покончить с собой, обнаруживали, что им удается хоть на время освободиться от чувства неудовлетворенности, смятения, отчаяния и тревоги путем переноса ненависти на других, и они убивали государственных чиновников, офицеров полиции, осведомителей и всех, кого можно было считать угнетателем или эксплуататором. Оливер Радки справедливо отмечает, что в некоторых террористах «дух разрушения соседствовал с высоким моральным сознанием», которое заставляло этих революционеров искупать грех убийства — в их глазах оправданного с точки зрения социально-политической, но тем не менее ужасного — принесением в жертву собственной жизни(109).
В любом случае этот недостаток психологических сил, необходимых для жизни, к тому же сопровождавшийся иногда стремлением к смерти как к избавлению, объясняет нам, почему значительное число экстремистов покончили с собой, оказавшись под угрозой ареста, даже в тех случаях, когда страх быть арестованным был совершенно иррациональным. Они убивали себя, чтобы не попасть в руки властям, не желая страдать все долгое время официального расследования, суда и тюремного заключения(НО). Некоторые даже явно радовались смертным приговорам. Эсерка-террористка Зинаида Коноплянникова, убившая генерала Мина в 1906 году, так сильно желала умереть, что, по словам свидетеля казни, шла на смерть, как на праздник(111).
После 1905 года по мере того, как в среде террористов нового типа распространялась чисто уголовная преступность и революционное насилие становилось массовым явлением, все чаще встречались в ней и случаи психической неуравновешенности. Тот факт, что смерть была постоянной и признанной частью каждодневного существования, оказывал сильное психологическое воздействие, особенно на тех, кто видел ее вблизи. Террористы, чья жизнь требовала привычки к кровопролитию и готовности к собственной смерти, находились под чудовищным давлением, которое могли вынести только очень сильные личности(112). Неудивительно, что у многих убийц и экспроприаторов происходили нервные срывы различной степени тяжести, нередко требующие лечения. Боевики часто демонстрировали повышенную нервозность и даже истеричность при подготовке терактов. Например, непосредственно перед покушением на жизнь Плеве эсерка Мария Селюк оказалась неспособной переносить тяготы подпольного существования, потеряла душевное равновесие и не могла более функционировать как террористка. Постоянная боязнь полицейской слежки переросла у нее в настоящую паранойю, и она видела шпионов и агентов во всех, даже в детях на улице. Селюк заперлась в своей квартире, но долго такого самозаключения не выдержала и, пытаясь избавиться от возрастающей паники, сама сдалась полиции(113).
В большинстве случаев после того, как психологический барьер был преодолен и человек становился террористом, обратного пути у него не было. По словам Найт, «террор становился их целью, их способом существования. Далекие политические и социальные цели отодвигались на задний план необходимостью» участвовать в террористических предприятиях(114). По требованиям конспирации террористы должны были жить почти в полной изоляции от всего, находившегося за пределами их подпольной группы. Как сказала одна террористка, молодая девушка Мария Школьник, «мир для меня не существовали 115). И для большинства террористов неизбежным следствием этой изоляции и постоянного напряжения становилась «постепенная потеря возможности реально оценивать политический эффект их собственных действий»(116); не имея возможности взглянуть на вещи в истинном свете, они полностью отдавались подготовке текущих террористических актов, и эти акты становились их навязчивой идеей.
Одержимые стремлением к совершению политических убийств, боевики часто вели себя сумасбродно, в некоторых случаях даже сами признавали, что их поступки противоречат здравому смыслу. Террористки, «казалось, принимали свои роли революционерок очень близко к сердцу», и среди них особенно заметна была тенденция отдаться полностью служению одной идее — в данном случае идее террора. Эсерка Фрумкина признавалась: «Меня всегда привлекала мысль о совершении террористического акта. Я думала и думаю до сих пор только об этом, желала и желаю только этого. Я не могу себя контролировать»(117). Эта всепоглощающая страсть заполняла все мысли, стремления и вообще все существование Фрумкиной, и она мысленно планировала все новые и новые теракты, стремясь на деле совершать их так же спонтанно и легко, как и в своем больном воображении. После того как лидеры ПСР не разрешили ей принять участие в политическом убийстве, Фрумкина решила действовать самостоятельно и стала придумывать вооруженные нападения, некоторые из них она пыталась совершить уже в тюрьме, называя их «местью за каторжан»(118).
В большой степени из-за своей душевной неуравновешенности многие террористы при совершении покушений на убийство действовали импульсивно, и их неспособность проявлять терпение и осторожность часто приводила к ошибкам, ставила под удар самих террористов и их товарищей по боевой группе и вела к провалам. Татьяна Леонтьева, молодая женщина, участвовавшая в 1904 году в разработке Боевой организацией ПСР планов покушения на царя на одном из придворных балов, была арестована в 1905 году за участие в эсеровском заговоре на жизнь Трепова, но скоро выпущена под опеку родителей, поскольку проявляла «серьезные признаки душевной болезни». Родители отправили ее в психиатрическую лечебницу в Швейцарии, но ее болезнь только прогрессировала. Она писала своим товарищам: «Я очень мучаюсь… Так далеко от своей страны в момент, когда начинается самая интенсивная работа, я не могу оставаться спокойной. Это выше моих сил и понимания». Сжигаемая мыслью об участии в теракте, отчаявшаяся и подавленная, Леонтьева вступила в Швейцарии в группу максималистов. В августе 1906 года она убила выстрелом из браунинга семидесятилетнего рантье из Парижа, остановившегося в одном с ней отеле. В состоянии умопомрачения она приняла его за бывшего российского министра внутренних дел Дурново, которого революционеры в это время собирались убить(119).
